В петле - Тумановский Ежи - Страница 22

– Я пока не представляю, как это сделать, они не пропустят нас к сцепке! – быстро сказал Ложкин.

– Тогда мы это сделаем удаленно! – с ожесточением отрезал Ломакин и положил руки на пульт настройки дополнительных параметров установки.

Лоб его избороздили морщины, губы непрерывно двигались, словно профессор проговаривал все свои расчеты вслух, а руки быстро и точно двигались между верньерами и клавиатурой компьютера. И весь целиком, от вдохновенного выражения лица до уверенных, но чутких пальцев, походил Феоктист Борисович в этот момент на гениального музыканта, исполняющего свою главную музыкальную партию.

Дверь из тамбура открылась, на пороге появился один из солдат охраны и тут же, не целясь, дал от живота очередь вдоль вагона. Ложкин начал стрелять одновременно с ним, и практически сразу автоматная очередь захлебнулась, ствол автомата задрался кверху, а солдат повалился назад.

– Ложкин, дай мне еще минуту! – не отрываясь от своей «партитуры», крикнул Ломакин.

Сержант упал на бок, перекатился в сторону, насколько позволял узкий проход между столами, и в то место, где он только что находился, с визгом рикошетирующих пуль, ударила очередь. Пистолет Ложкина загрохотал в ответ, со всех сторон на пол лаборатории сыпались осколки пластика и битого стекла, с резким пронзительным треском начала искрить какая-то проводка, но Ломакин продолжал «колдовать» над своей установкой, точно не стоял прямо посреди простреливаемого помещения, а предавался размышлениям в тиши университетского кабинета.

Очередной зомби в форме завалился в сторону, и вместо него в дверном проеме стал виден странный человек, который, очевидно, прятался все это время за спинами солдат. Это был молодой парень среднего роста с жиденькими светлыми волосами и с перекошенным лицом клинического идиота. Даже висевшая мешком одежда не могла уже испортить его внешний вид, поскольку лицо парня мгновенно притягивало любой взгляд и неестественно повернутой вбок нижней челюстью и крупными, практически выпученными глазами, которыми он косил в сторону, даже пытаясь глядеть прямо перед собой. Весь его внешний вид указывал на страшное напряжение, которое он испытывал, явно пытаясь сделать что-то такое, что не было заметно невооруженным глазом. И только сержант Ложкин в этот момент точно знал, на что направлены все силы диковинного уродца.

Быстро поднявшись на колени, Ложкин вдруг замер, опустив голову, словно ему на плечи внезапно положили стальную балку. Его обвисшие руки подрагивали, как будто там, внутри мышц, шла ожесточенная борьба, но пистолет он так и не выпустил. На лбу уродца вздулись жилы, он сгорбился и замычал, низко и протяжно. Шея Ложкина стала красной от прилива крови, форма начала расползаться по швам, а тело сотрясала крупная дрожь, но вместо того, чтобы обмякнуть и рухнуть на пол, сержант начал медленно поднимать голову.

– Зюзя, мальчик мой! Что ты делаешь, Зюзя?! – донеслось откуда-то из-за спины уродца.

Услышав этот голос, профессор Ломакин страшно оскалился и, казалось, еще быстрее забегал пальцами по клавиатуре.

Тем временем голова сержанта поднялась настолько, чтобы видеть своего противника. Судя по всему, это придало ему сил, поскольку его правая рука с зажатым в ней пистолетом также пришла в движение. Уродец замычал уже не тревожно, а жалобно, словно призывая кого-то на помощь. Но в тот момент, когда за его плечом появилось бледное лицо какого-то худого старика, Ложкин умудрился нажать на спусковой крючок.

Пистолет грохнул, и уродец рухнул на пол, точно ему отрубили ногу. В тот же миг старик захлопнул дверь тамбура, а Ложкин рывком поднялся на ноги, выщелкнув из пистолета пустую обойму. Посыпалось битое стекло, сквозь дыру в двери вагона просунулся автоматный ствол, и Ложкин, едва успев заменить обойму и дернуть затвор, принялся стрелять вслепую, прямо сквозь дверь.

– Быстро назад! – крикнул ему Ломакин. Сержант мгновенно попятился, оставляя между собой и дверью пустое пространство.

Профессор ударил по клавишам пульта, и в тот же момент там, где только что стоял сержант, возникла сплошная стена розового свечения. Вот по ней пробежала строчка синих вспышек, словно с той стороны кто-то стрелял сквозь стену, но пули успевали сгореть раньше, чем проходили насквозь, а потом стена налилась серебристым свечением и вдруг исчезла с громким хлопком.

В лабораторию хлынул мощный поток прохладного влажного воздуха. Ошарашенный Ложкин прикрыл рукой лицо. Той части поезда, что находилась только что за розовой стеной, больше не было. Лабораторию словно отрезало гигантским ножом прямо перед дверью, ведущей в тамбур. Навстречу продолжающему двигаться поезду двигался, уходя вправо и влево, пейзаж Зоны да тянулись куда-то вниз две стальные нити рельс.

– Проф, я не знаю, как вы это сделали, но вы гений, – сказал Ложкин и в полном изнеможении осел на пол.

20

– Время для твоей смерти пришло гораздо раньше, чем я думал, – сказал Хантер спокойным голосом, но по тому, как нервно дергалась щека под бельмастым глазом, было понятно, что главарь бандитов вне себя от бешенства. – Куда предпочитаешь получить пулю – в лоб или в затылок? Или, может, сперва повеселимся? Как тебе перспектива получить пулю в коленку? Говорят, очень больно.

– Говорят, умирать вообще больно, – пожал плечами Топор.

– Ты самый странный из чиновников, что я когда-либо видал, – в яростном недоумении протянул Хантер, трогая рукой распухший нос. – И я очень хочу увидеть твой страх перед смертью. Не просто боль и агонию, а ужас в глазах.

– Попробуй неожиданно гавкнуть, – предложил Топор. – Не исключено, что я напугаюсь.

– Издеваешься, сученыш! – процедил Хантер и поднял пистолет.

– Погодите, – резко сказала Марина, про которую все давно забыли. – Я знаю, как его напугать. Но за это вы дадите честное слово, что мы сможем без помех с вашей стороны уйти обратно. Мы никому не скажем, что заложник превратился в труп! И даже поможем убедить всех, что он жив, если нам немного от доли обломится.

– Хорошее предложение. Даю слово, – небрежно сказал Хантер. – Перед всеми моими людьми. Устроит?

– Годится, – сказала Марина. – Отправьте это чучело в аномальное поле. Посмотрим, как господин чиновник проявит свою храбрость среди всех этих штук, которых не видно и не слышно, но которые в любой момент могут оторвать ногу или обжечь огнем.

– Гениально, – сказал Хантер. – И почему никто из вас, идиотов, не додумался до такого простого решения? Вот это женщина!

– Умоляю, не надо, – быстро сказал Топор. – Лучше пулю в затылок!

– А еще, – безжалостно добавила Марина, – я слышала, что важный чиновник, ездивший в Зону, до трясучки в коленях боится аномалий.

– Все что угодно, только не это, – плаксиво сказал Топор.

– Отлично, – оскалившись, сказал Хантер. – Ребята, тащи его к болоту. Там как раз всяких ловушек полно, но с краю они не очень сильные. Значит, сразу не подохнет.

Топор поник головой. Бандиты с энтузиазмом поволокли его к дальней стороне поляны.

– А твой оператор пусть снимет на камеру, как этот наглый козел будет метаться в ужасе по болоту. Как будет плакать и умолять о пощаде. И как его медленно будет подрубать и поджаривать в аномалиях. Мне нужна эта запись в качестве моральной компенсации.

Там, где у края поляны болото сходило на нет и превращалось в ручей, текущий около двухсот метров до озерка, бандиты расположились полукругом, не оставляя пленнику возможности идти куда-либо, кроме как через аномалии, следы действия которых было прекрасно видно и безо всяких детекторов. Вся мшистая поверхность, насколько хватало глаз, была буквально изрыта темными пятнами. И хотя из-за растущих повсюду деревьев болото просматривалось не больше, чем на сотню метров, было очевидно, что аномальное поле тянется и дальше: даже на фоне сливающихся в одну темную массу деревьев были видны следы мощных вспышек, сверкающих достаточно далеко. Об этом же говорило и множественное эхо, что катилось вслед за треском разрядов.