Злые игры. Книга 3 - Винченци Пенни - Страница 58

— Что ж удивительного, он очень любит Джорджа, — ответила Шарлотта, — а потом, он ведь все-таки дедушка.

Сам Александр тоже выглядел весьма неважно. Страшно худой, бледный, с кругами под глазами. Как объяснил он Шарлотте, он был очень расстроен из-за Джеммы и Макса:

— Так себя не ведут. Она очень милая девушка. Мне стыдно за Макса, Шарлотта, очень стыдно.

— Ну что ж, — заявила в ответ Шарлотта, — я все это понимаю, но раз уж он не хотел доводить дело до женитьбы, то действительно лучше расстаться. По крайней мере, теперь ясно, что все, кто говорил, будто он женится на ней из-за ее денег, ошибались. Было бы гораздо хуже, если бы действительно было так.

— Я не знал о таких разговорах. — Голос Александра стал вдруг жестким и резким. — А с чего бы ему вообще беспокоиться о деньгах?

— Насколько я понимаю, содержание Хартеста обходится очень дорого, — осторожно заметила Шарлотта, — и…

— Что ты хочешь сказать, черт возьми? — произнес Александр. Взгляд у него внезапно тоже стал очень жестким. — Хартест себя окупает. И всегда окупал. Мне крайне неприятна сама мысль, что Макс может нуждаться в каких-то подаяниях на поддержание имения.

— Ну, папочка, не говори глупостей, — не согласилась с ним Шарлотта. — Разумеется, никакие подаяния ему не нужны. Я не это хотела сказать. Но Джемма была… да и есть… страшно богата, ты же ведь сам знаешь. Мне все-таки кажется, папа, что, наверное, то, что случилось, к лучшему. Макс еще очень молод, слишком молод, чтобы жениться.

— Она на него хорошо влияла, — капризно возразил Александр. — Он стал спокойнее, уравновешеннее. Я так надеялся… ну да ладно, теперь уже ничего не поделаешь.

— Это верно. — Шарлотта ласково поцеловала его.

Он посмотрел на нее и вдруг спросил:

— А твой дедушка ничего не говорил обо мне, когда ты была там?

— Нет, — удивилась Шарлотта, — ничего. Не считая, конечно, того, что осведомлялся о твоем здоровье. А что, он должен был что-то говорить?

— Нет-нет, — поспешно проговорил Александр. — Совершенно не должен.

Было двадцать седьмое сентября.

Глава 59

Георгина, сентябрь — октябрь 1987

Георгина только теперь поняла, что никогда еще в своей жизни не испытывала настоящего страха. Никогда прежде ее не наполняло ощущение такого жуткого, черного кошмара. Перед лицом этого кошмара, перед тем, что происходило с Джорджем, все остальное отступало далеко на задний план, становилось несущественным; просто невозможно было выносить эти ужасные звуки, когда его рвало, когда он кричал от боли, стонал и плакал, невозможно было глядеть на его постоянно худеющее маленькое тельце.

Самое странное было то, что в какие-то дни он чувствовал себя вполне хорошо. Тогда он ел, улыбался, желудок его не выбрасывал пищу обратно. Разумеется, Георгина все еще продолжала кормить его грудью; другую пищу ему давали лишь в очень умеренных количествах, и это были сваренные всмятку яйца, бульон, яблочное пюре, кефир. Все это было из продуктов, выращенных в собственном имении, и готовилось здесь же, в доме; Георгина никогда не допустила бы, чтобы ее ребенка кормили тем, что выпускается на каком-нибудь конвейере.

В последнее время в газетах было столько кошмарных статей насчет того, как сторонники защиты животных отравляли детское — да и не только детское — питание, что Георгина не стала бы рисковать даже и в том случае, если бы жила в одной из этих многоэтажек в Лондоне, а не тут, в Хартесте, где у них были свои коровы, куры, овощи. Готовила она сама, и с каждым днем все более тщательно; держала супы и овощные пюре только в морозильнике; даже Няне и миссис Фоллон не позволяла ни к чему прикоснуться. Иными словами, она старалась соблюдать максимум предосторожностей. И дело было явно не в питании. Разумеется, они проделали все необходимые анализы на аллергию; давали ему пить барий, делали бариевые клизмы, в общем, что только не делали с его бедным тельцем врачи, пытаясь разрешить эту головоломку. Но все их усилия ни к чему не приводили.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я так боюсь, что у него может оказаться что-то вроде… что-нибудь действительно ужасное, — сказала Георгина Мартину во время одной из совместных прогулок, которые становились все более редкими, — какая-нибудь страшная болезнь. Что-нибудь наследственное.

— Вроде лейкемии? — Мартин обнял ее за плечи.

— Д-да, — неуверенно ответила Георгина. — Да, что-то вроде.

— Что, врачи высказали такое предположение?

— Нет. Нет, они пока ничего не высказали. Но они хотят еще раз сделать ему анализы крови. Я знаю, о чем они думают.

Из глаз у нее капали слезы, и лицо Мартина казалось ей размытым.

— Я его так люблю, Мартин, так люблю. Раньше я просто не понимала, что такое любовь. Ты не можешь себе этого представить.

— Ну почему же, Георгина, — он ласково улыбнулся ей, — думаю, что могу.

Потом Джорджу, казалось, стало лучше. Несколько дней подряд его не тошнило; он спокойно спал; жадно сосал ее грудь во время кормлений. У Георгины отлегло от сердца. Может быть, все уже позади. Возможно, это просто одна из тех непостижимых, невероятных вещей, которые иногда случаются в жизни, но никогда не находят объяснения.

На ночь она уложила его рядом с собой; он спокойно проспал всю ночь и ни разу не разбудил ее; и утром, когда проснулся, цвет лица у него был почти розовый. Георгина, улыбаясь от удовольствия, выкупала его, хотя и расстроилась слегка из-за его ножек: еще недавно полные, пухленькие, они теперь были тонкие и странно прямые.

— Ну что, малыш, теперь ты поправишься, да? — проговорила она. — Начнешь снова радовать свою мамочку?

Джордж широко и радостно улыбнулся ей в ответ.

Георгина спустилась вниз; на кухне никого не было. Джордж явно хотел есть; она решила подмешать к яблочному пюре немного «фарекса» — детской смеси. Джордж ее очень любил.

Тщательно закрытая баночка с пюре стояла в морозильнике; она приготовила это пюре только вчера. Георгина взяла баночку, смешала с «фарексом» и добавила немного домашнего кефира.

— Вот, дорогой мой, — промурлыкала она, — лапочка ты моя милая, твое самое любимое блюдо.

Джордж улыбнулся, с удовольствием поел, облизывая маленькие губки. Она, замирая от счастья, тоже улыбалась. Это был уже четвертый спокойный день. Малыш поправлялся на глазах.

И вдруг Джорджа вырвало. Страшно, ужасно сильно. Несколько раз подряд. У него явно начались боли: он поджал ножки и громко кричал.

Георгина вызвала врача; потом передумала, схватила сынишку, села в машину и на максимальной скорости помчалась в больницу.

Она подъехала прямо к отделению скорой помощи; дежурившая там женщина держалась надменно и высокомерно.

— Имя? Дата рождения? Вероисповедание?

— О господи! — не выдержала Георгина. — Какая разница, какое у меня вероисповедание?! Ребенку плохо, очень плохо. Пожалуйста, дайте мне его кому-нибудь показать, и побыстрее, прошу вас!

— Покажете, как только будет кому показать, — ответила женщина. — У нас сегодня очень тяжелое утро. Посидите вон там и подождите.

Она сделала повелительный жест рукой в ту сторону, где выстроился ряд стульев. Почти все они были заняты. Вся дрожа, Георгина села. У женщины, которая оказалась с ней рядом, была обожжена рука, — она сидела, стараясь не плакать, вцепившись другой рукой в мужа. Мужчина, сидевший напротив, был пьян; он обмочился и вонял ужасно. Он все время пытался заговорить с Георгиной, а раз или два даже подошел к ней и попробовал пощекотать Джорджа. Георгина резко отвернулась вместе с ребенком в сторону, мужчина выматерился и сел на свое место.

Некоторое время спустя Джорджа снова вырвало. Она вытерла его смятыми бумажными салфетками. Запах был ужасно неприятный. Джордж плакал не переставая, непрерывно сжимал и разжимал от боли маленькие кулачки. Георгину охватила паника, слепая, нерассуждающая, тисками сжимающая сердце.