Вперед, к победе! Русский успех в ретроспективе и перспективе - Фурсов Андрей Ильич - Страница 18

Один — это русско-самодержавный, второй — мировой капиталистический. И только с учётом обоих этих потоков и их взаимодействия можно понять, что такое советский коммунизм. У нас же, как правило, Советским Союзом занимаются специалисты по советской истории. Те же, кто занимается капиталистической системой, Советский Союз не рассматривают. Они занимаются в основном Западом.

Однако коммунизм как феномен, как социальноэкономическая система, мог появиться только в капиталистической системе. Ведь коммунистические идеи существовали со времён киников. Но коммунизм как социальная система возник именно как антикапитализм, то есть капитализм со знаком минус.

В этом отношении можно сказать, что капитализм — это особая система. Она может существовать со знаком плюс и со знаком минус. Более того, период её существования со знаком минус — это период её здоровья. В этом отношении анализ советского общества невозможен вне анализа логики развития капиталистической системы.

Я сейчас сказал о политико-экономической составляющей, но есть чисто политическая. Дело в том, что большевики реализовали левый якобинский проект Модерна, но реализован этот проект был именно на русско-европейской почве, а не на западноевропейской. Это лишний раз говорит, что мы должны говорить об обществе, которое возникло на стыке двух исторических потоков.

А. Фефелов: — Но мы имеем 90 лет этого феномена. Из чего возник СССР? Из какой пены морской вышло…

А.И. Фурсов: — «Когда б вы знали, из какого сора растут цветы, не ведая стыда…». Дело в том, что любая система, чтобы состояться, должна решить, снять противоречия предшественницы. Советское общество решило те противоречия, которые самодержавная система не могла решить. Этих базовых противоречий было три.

Первое противоречие заключалось в следующем. С середины XVI века шёл процесс освобождения или, если угодно, очищения власти от собственности.

Каждая господствующая группа (которая, кстати, создавалась и уничтожалась властью) каждой новой структуры русской истории — Московское самодержавие, Петербургская империя, пореформенная Россия — была многочисленнее предыдущей, то есть власть как бы разбухала. А вот собственности в руках представителей этой группы было меньше. У дворян её было меньше, чем у боярства, пореформенные чиновники вообще сидели на зарплате. Практически это был салариат.

С другой стороны, во второй половине XIX века в России появляется «ублюдочный капитализм», и появляются такие сгустки собственности, которые противоречат процессу очищения от собственности. Противоречие власти и собственности здесь заключалось в том, что либо новая собственность разъест эту власть, либо власть очистится от собственности. Так должно было произойти по логике системы, и если элита-импотент не могла этого сделать, то сделать должна была контрэлита в союзе с частью народа.

Второе противоречие заключалось в следующем. В России, аграрной стране, земледелие всегда давало очень невеликий по объёму совокупный общественный продукт, и при нормальном существовании всегда был баланс между тем, что элита отчуждала у населения, и что оставалось последнему. Элита жила по тем потребностям, которые вытекали из характерной для данного общества системы работ, как сказал бы Маркс. Но в середине XIX века (по мере интеграции России в мировую капиталистическую систему, начиная с XVIII века) произошёл скачок — значительная часть российских верхов начала жить по таким потребностям, которые русская система работ удовлетворить не могла.

Иными словами, чтобы удовлетворить их потребности, нужно было отнимать (выражаясь марксистским языком) у населения не только прибавочный продукт, но и частьнеобходимого продукта.

В данном отношении XIX век был катастрофическим народов России. Об этом очень хорошо написал наш блестящий публицист Меньшиков в своей работе, посвящённой XIX веку. Он очень чётко зафиксировал тот факт, что XIX век — век хозяйственного расстройства России. Это необходимо прочесть всем, кто полагает, что Россия пришла к рубежу XIX–XX веков в хорошем хозяйственном состоянии. И, мол, какие мерзавцы-большевики, что всё это испортили. Ухудшение ситуации была связано с тем, что российская элита подключилась к мировой буржуазной системе потребления. Поэтому новая система, идущая на смену самодержавной, должна была устранить указанные противоречия. Она должна была поставить под контроль потребление элит, причём не так, как это было до интеграции России в капиталистическую систему, а ещё жёстче.

И, наконец, третье противоречие — это противоречие между великодержавным статусом России и её сырьевой специализацией: либо сырьевая специализация, либо великодержавный статус.

И все эти три противоречия разрешились во время Первой мировой войны и революции. Россия распалась, пришли к власти большевики, затем ввели НЭП, и, казалось, что эти противоречия разрешились в пользу собственников, как это ни парадоксально. Хотя большевики были у власти, но они-то и реализовали НЭП сразу после революции, и казалось, что именно по этому пути пойдёт развитие России. Но вышло по-другому.

При этом, однако, трагизм русской ситуации на рубеже XIX–XX веков заключался в том, что в России не было субъекта, который мог разрешить противоречия в пользу России, чтобы она осталась великой державой, чтобы были разрешены социально-экономические проблемы. Крах реформы Столыпина показал это со стеклянной ясностью. В той ситуации, когда в стране не находится субъекта перемен, он приходит извне.

А. Фефелов: — Политический субъект?

А.И. Фурсов: — Политико-экономический субъект. Мы говорили о тех противоречиях, которые должны были быть сняты в России. Интересен и другой вопрос: какие задачи ставила мировая капиталистическая верхушка на рубеже XIX–XX веков вообще и относительно России в частности?

Первая задача, стоявшая перед хозяевами мировой капиталистической системы в начале XX века, — взятие под контроль оставшихся мировых ресурсов: Африки и России.

Вторая задача — устранение возможных конкурентов ядра капиталистической системы (Великобритании и США) — Германии и России. Нужно было не допустить их роста, нужно было не допустить их союза, и нужно было стравить их так, чтобы они уничтожили друг друга.

Третья задача — взятие под контроль американских финансовых ресурсов. Это было сделано в 1913 году с помощью Федеральной Резервной Системы. Задача для Европы — создание единой Европы. Ялмар Шахт писал европейским банкирам, агитируя за Гитлера, что тот сломает национальные государства и создаст Венецию размером с Европу.

И, наконец, последнее — это развязать войну как лучшее средство решения всех этих задач. Но прежде всего нужно было присвоить русские ресурсы. Для этого в России нужна была революция.

Однако очень мощный наднациональный финансовополитический субъект не мог действовать в России, не имея там своего мини-субъекта-союзника. Этим союзником были русские либеральные и революционные партии, которые играли свою игру и полагали, что они обманут «буржуинов». В конечном счёте им это удалось, но они обманули не тех, кто начинал игру. Да и обманули не те, кто начинал. Посредником между мировым буржуинством и антисистемными силами в России выступало мировое левое движение, левые глобалисты.

Против России выступал субъект о трёх головах: финансовый капитал (верхушка мирового капиталистического класса), левые глобалисты и российские революционеры. Вот этот трёхглавый субъект очень успешно и «завалил» Россию. Казалось, что дальше России уготована судьба либо «хвороста» для мировой революции, либо сырьевого придатка для Запада. Однако вышло по-другому. Первая мировая война, развязанная Западом для решения целого ряда проблем, пошла по-другому, не как ожидалось. Так часто бывает в истории, отличающейся, по словам Гегеля, коварством. После войны возник комплекс острых противоречий: между британцами и американцами; между всеми англосаксами и немцами; между Ротшильдами и Рокфеллерами и т. д.