О водоплавающих - О'Брайен Флэнн - Страница 28

— И вновь, — промолвила Добрая Фея, — я рада отметить, что твой ответ насчет фрака оказался вполне приемлемым, за что крайне тебе признательна. Однако теперь меня беспокоит, что источником ереси могут служить твои волосы, ведь на голове твоей столько волосинок, что число их, вполне вероятно, может оказаться нечетным, а истина никогда не бывает четным числом. Перечисление пропавших из дома предметов было поистине захватывающим, и я уверена, что ты сможешь отыскать многие из них, если схватишь свою кенгуру, когда она меньше всего ожидает подобных прихватов, перевернешь ее вверх ногами и потрясешь хорошенько, так что все, что у нее там припрятано, само собой вывалится на кафельный пол в твоей кухне. Не надо думать, что туманы и испарения вредно влияют на духов и прочие привидения (хотя возможно, что чахоточным и страдающим другими болезнями дыхательных органов духам такая атмосфера вряд ли покажется особо пользительной). Лично я была бы просто счастлива, если мне удалось бы разрешить твою загадку, а именно — каким должно быть последнее число. Последний раз я говорила, когда каталась на коньках по застывшему жиру на дне кастрюли, а теперь отдыхаю в яичной скорлупке.

Лицо Пуки, пылавшее багровым румянцем во все время разговора, теперь стало цвета ссохшегося желудя. Он приподнялся в постели, опираясь локтями на подушку.

— Упоминая о моих волосах, — сказал он, и нотки учтивого гнева прозвенели в его голосе, — уж не пытаешься ли ты досадить мне или, что еще хуже, вывести меня из себя? А давая мне совет перевернуть мою кенгуру, так чтобы пропавшее имущество вывалилось на твердые плиты моей скромной кухни, подумала ли ты о том, что мои очки при этом могут разбиться? И разве не правда, что добрые духи весьма чувствительны к туману, потому что у них только одно легкое по причине того, что истина — число нечетное? Сознаешь ли ты, что существуешь исключительно благодаря жизнеспособности моего зла, равно как и мое собственное существование — следствие безграничной доброты Номера Первого, то есть Изначальной Истины, и что другой пука, под номером Четыре, тут же появится, стоит только твоей благодушествующей благотворительности потребовать внесения решающих корректив? Неужели у тебя ни разу не мелькала мысль о том, что тайна последнего числа в конечном счете чревата появлением пуки или доброго духа столь слабосильного, чтобы вершить добрые или злые дела (это уж как придется), что появление его не вызовет обратной реакции, и таким образом он сам станет последним и окончательным числом, — и все это ведет нас к забавному и в то же время унизительному выводу о том, что характер Последнего Числа напрямую зависит от появления особы, чьими основными характеристиками будут анемичность, недееспособность, инертность, бесхребетность и прямое уклонение от возложенных на нее обязанностей? Отвечай!

— На самом деле я что-то не поняла двух слов из того, что ты сказал, — произнесла Добрая Фея, — и вообще не понимаю, о чем ты толкуешь. Кстати, вы не подсчитали, сколько придаточных вы употребили в последней сентенции,сэр?

— Не подсчитал, — признался Пука.

— Всего пятнадцать придаточных предложений, — подытожила Добрая Фея, — и содержания каждого из них было бы вполне достаточно для отдельного обсуждения. Нет ничего хуже, чем скомкать содержание изысканной беседы, которая могла бы продолжаться шесть часов, уместив его в какой-то жалкий один час. Скажите мне, сэр, вы когда-нибудь изучали произведения Баха?

— Откуда ты сейчас говоришь? — поинтересовался Пука.

— Из-под кровати, — ответила Добрая Фея. — Сижу на ручке твоего ночного горшка.

— Искусство фуги и контрапункта в творчестве Баха, — сказал Пука, — способно доставить истинное наслаждение. Классическая фуга представляет собой четырехголосие, и уже само по себе число это достойно восхищения. Поосторожней с горшком. Это подарок моей бабушки.

— Контрапункт основан на нечетном числе, — промолвила Добрая Фея, — и лишь великое искусство может извлечь пятое Величие из четырех Тщетностей.

— Позволь с тобой не согласиться, — учтиво произнес Пука. — Да, и вот еще что: ты ничего — подчеркиваю, ничего — не сообщила мне о природе своего пола. Ежели ты мужеангел, то это лично твоя, глубоко интимная тайна, которую не следует обсуждать с малознакомыми людьми.

— Сдается мне, сэр, — сказала Добрая Фея, — что вы снова пытаетесь втравить меня в какую-то витиеватую дискуссию. Если вы сейчас же не прекратите, я заберусь к вам в ухо, а это, смею вас заверить, не очень-то приятно. Что же касается моего пола, то это тайна, которой суждено остаться тайной навеки.

— Я полюбопытствовал потому лишь, — сказал Пука, — что намерен встать и одеться, потому что подолгу валяться в постели вредно, а новый день следует вкусить во всей его свежести. Именно так я сейчас и поступлю, и если ты по природе своей женщина, то я должен со всей подобающей учтивостью потребовать, чтобы ты на какое-то время отвернулась. К тому же у меня несносно свербит в левом ухе, и если виной тому твое присутствие, то, пожалуйста, прошу тебя — выбирайся немедля оттуда и возвращайся в чашку с четырьмя медяками.

— Отвернуться я, к сожалению, не могу, потому что у меня нет спины, — отвечала Добрая Фея.

— Хорошо, в таком случае я встаю, — сказал Пука, — а если тебе хочется заняться чем-нибудь полезным, то вытащи деревце, застрявшее вон в том корявом башмаке, что стоит в углу.

— Клянусь Пеканом! — воскликнула Добрая Фея самым честным на всем белом свете голосом. — Вот уже битый час я пытаюсь сообщить тебе благую весть относительно цели и причины моего столь раннего визита в твой прекрасный дом. Я явилась, дабы известить вас, сэр, об особе по имени Шейла Ламонт.

Пука с неуклюжей грацией встал и, сняв шелковую ночную рубашку, потянулся к ладно скроенному костюму из кашемира, что предпочитают моряки.

— А теперь ты где? — поинтересовался он.

— Возлежу в замочной скважине, — отвечала Добрая Фея.

Пука надел свои черные кальсоны, натянул серые штаны, повязал старомодный галстук и, заведя руки за спину, принялся возиться со своим хвостом.

— Ты ничего не сказала мне, — вежливо заметил он, — какого пола мисс Ламонт.

— Из всего явствует, что она женщина, — ответила Добрая Фея.

— Отрадно слышать, — сказал Пука.

— Сейчас бедняжка очень страдает, — продолжала Добрая Фея слегка омрачившимся голосом, — от одного застарелого недуга. Я имею в виду беременность.

— Неужто? — спросил Пука, проявляя учтивую заинтересованность. — Отрадно слышать.

— По всем расчетам, ребенок должен родиться завтра вечером, — сказала Добрая Фея. — Я буду рядом и приложу все силы, чтобы дитя до конца дней своих пребывало под моим благотворным влиянием. Однако отправиться туда одной, не поставив тебя в известность о счастливом событии, значило бы самым прискорбным образом нарушить этикет. Посему давай отправимся вдвоем, и пусть лучший станет сегодня победителем.

— Благородные и прекрасные слова, — откликнулся Пука, — но скажи, ради всего святого, откуда ты говоришь сейчас?

— Из волос твоей жены, — отвечала Добрая Фея. — Здесь кромешная тьма — неприветливый и безрадостный край.

— Ничуть не сомневаюсь, — сказал Пука. — Так, помнится, ты говорила, что мисс Ламонт — мужчина?

— Ничего подобного я не говорила, — ответила Добрая Фея. — Она женщина, да к тому же красавица, разумеется, с точки зрения тех, кто не лишен чувства тела.

— Отрадно слышать, — сказал Пука.

Он тщательно расправил на груди галстук, стоя перед осколком зеркала, прибитого к грубо сколоченной двери. Потом попрыскал пахучим бальзамом на волосы.

— Эта особа, о которой ты тут столько всего наговорила, — поинтересовался он, — где она живет?

— Там, — ответила Добрая Фея, тыча пальцем в неопределенном направлении, — на берегу залива.

— К сожалению, я не смог разглядеть ни твоего пальца, ни того, куда ты им тычешь, — сказал Пука. — Поэтому, пожалуйста, выразись яснее.

— Надо спешить, — ответила Добрая Фея.