Сломленные - Коул Мартина - Страница 29

Он взглянул на нее и понял, что она уже обо всем догадалась.

— Выполняет одно мое поручение.

Кейт ничего не сказала — лишь посмотрела ему прямо в глаза. Она хорошо знала эти глаза. Сейчас они лгали.

— Поручение? Пэт, я что, похожа на дуру? Пожалуйста, — ответь на мой вопрос. — В ее голосе снова появились нотки сарказма.

— Брось, Кейт. Давай не будем об этом, а?

Она качала головой, наблюдая, как он пытается сдержаться. Кейт знала: он все равно не скажет ей правду о Вилли.

— Жизнь тебя ничему не учит, да, Пэт? По-прежнему не человек — кремень, да?

Он повернулся к ней. Его лицо выражало упрямство и ожесточение.

— Ты, как всегда, права. Жизнь меня не учит. Горбатого могила исправит. Я люблю рисковать. Риск придает жизни смысл. Ты понимаешь, что я хочу сказать? То же самое можно сказать и о тебе, Кейт. Мы с тобой — две стороны одной медали. Только ты вся такая правильная…

Она еле заметно улыбнулась:

— А какой ты, а? Эгоистичный сутенер, которому плевать на чувства других людей? Сутенер во всех значениях этого слова. Живущий за счет женщин… — Она видела, каким жестким стал его взгляд, но не испугалась: — Я, кажется, попала в самую точку? Ты ведь именно так зарабатываешь себе на жизнь, да, Патрик? Не нужно прикидываться, будто тебя это оскорбляет. Зачем же так реагировать на правду?

Он провел рукой по лицу и рассмеялся.

— Неужели нам стыдно, а? Стыдно, Патрик? — продолжала Кейт.

Он грубо толкнул ее в грудь. Машина стала для него тесной, словно гроб. Ему захотелось выскочить, захотелось, чтобы Кейт оставила его одного. Ему плохо и без ее непрекращающихся упреков.

— Послушай, дорогая, ты начинаешь меня утомлять! Согласен, ты оказала мне большую услугу, и я это очень ценю, но ты скоро превратишься в вечно брюзжащую старую каргу. Всегда права, всегда у тебя готово собственное мнение обо мне и моих поступках. Иногда я вообще удивляюсь, как, черт возьми, мы сошлись. Я вот что тебе скажу, Кейт: я отношусь к тебе так, как ты никогда не будешь ко мне относиться. И знаешь, почему? В отличие от тебя я никого не сужу. Я принимаю людей такими, каковы они есть.

Они смотрели друг на друга, как непримиримые противники, каждый хотел уколоть другого побольнее. Кейт презрительно скривила губы:

— Патрик, пойми наконец: ты оказался в дерьме из-за своего образа жизни. Надеюсь, хоть эта история тебя чему-нибудь научит, очень надеюсь. Ты говоришь как школьник, наивный, невежественный школьник.

Патрик молчал. Кейт стало стыдно за то, что она сорвалась, за свою жестокость. И прежде чем она успела попытаться хоть как-то смягчить свои слова, он произнес:

— Я скоро исчезну из твоей жизни, ты меня больше не увидишь. Наконец-то я раскусил тебя, дорогая. Можешь смотреть на меня свысока, если тебе от этого легче. Да, насчет твоей великой лжи: скажи им, что ты ошиблась. Я найду хоть пятьдесят крошек, которые сделают то же самое и ничего не потребуют взамен. Я не нуждаюсь ни в тебе, ни в твоей помощи. Мне не нужны твои жертвы.

— О нет, Пэт, еще как нужны. Ибо в отличие от пятидесяти крошек, готовых ради тебя на все, я единственная, кому они поверят.

Кейт вышла из машины и пошла прочь. Сердце стучало, как отбойный молоток. Она готова была разорвать Патрика на части за то, что он осмелился сказать. Казалось, со вчерашнего вечера они начали друг друга ненавидеть. Как с ними могло такое произойти?

Никогда раньше она не испытывала столь выраженного желания причинить боль другому человеку. Даже бывшего мужа Дэна, когда тот бросил ее с маленьким ребенком на руках без средств к существованию, вычистив банковский счет до последнего пенни, — даже Дэна она ненавидела меньше. И когда она узнала, что Дэн живет за счет своей новой подружки, путешествует по миру, ездит на дорогих машинах и при этом ничегошеньки не выделяет на собственного ребенка, — да, тогда ей было больно, но все же тогда она не испытывала такой ненависти, которую она испытывала сейчас к Патрику Келли, бандиту и убийце, но в то же время и самому порядочному человеку из всех, которых она когда-либо встречала.

Кейт плакала.

Ребенок вел себя тихо. Женщина взяла его за руку и молча повела к стоянке грузовиков. Это был чудесный малыш с голубыми глазами и волнистыми темными волосами. Он захихикал, когда женщина посмотрела на него, и залепетал:

— Мама, мама…

— Мамочка любит тебя, малыш, ты знаешь. Но ты действуешь мамочке на нервы, ты мешаешь ей жить так, как она хочет.

Ребенок не понимал слов женщины, но ее приятный, убаюкивающий голос журчал, словно песня. Таким голосом можно говорить только что-нибудь очень хорошее, поэтому малыш расплылся в счастливой улыбке.

Никто не видел, как они подошли к грузовику. Никто не видел, как женщина подняла ребенка и положила в кузов.

Выходя со стоянки, она заметила двух мужчин, идущих ей навстречу. Когда они мельком взглянули на нее, женщина отвернулась. Ее длинные светлые волосы развевались на ветру, и, хотя было довольно тепло, женщина поплотнее закуталась в куртку.

Она вернулась к своей машине, напевая веселую мелодию. Огромная тяжесть свалилась у нее с души.

Джеки Палмер была привлекательной девушкой. Тушь и накладные ресницы придавали ее взгляду вечно удивленное выражение, делая и без того огромные карие глаза еще больше. Эффект получался потрясающий. Собственная красота не являлась для Джеки секретом.

Подходя к своему муниципальному дому, она улыбнулась. Улыбка ее портила. Точнее, не сама улыбка, а тусклые желтовато-серые зубы. Еще бы: за четыре года умудриться родить четверых детей — это вам не шутка.

Она была счастлива. У нее появились новый дружок, деньжата, сменная работа, и теперь ей не приходилось, как раньше, с трудом сводить концы с концами. Три месяца тому назад она устроилась в массажный салон. Работа, конечно, ей нравилась, но еще больше нравилось то, что эта работа давала: новые шмотки, расслабляющую травку, какие-то вещи в дом. Правда, покупки она делала очень осторожно, поскольку все еще находилась под зорким контролем социальной службы. Джеки подавила раздражение. Ничего, через пару месяцев все будет хорошо. Ее опекуны проглотят всю ту чушь, которую она им рассказывает, и наконец-то оставят ее в покое, позволив наслаждаться всеми радостями новой, обеспеченной жизни.

Вернувшись домой, Джеки поразилась тишине и спокойствию в квартире. Сестра согласилась забирать детей к себе домой, что стало для Джеки еще одним подарком судьбы. Она соврала сестре, будто приходит домой поздно, поэтому сейчас у нее хватит времени спокойно принять ванну, пропустить стаканчик-другой и поужинать, прежде чем четыре маленьких чудовища свалятся ей на голову.

Родив первого ребенка в восемнадцать лет, Джеки не сомневалась, что поступает правильно. У нее была квартира, дела шли весьма успешно, но она чувствовала себя ужасно одинокой и потому заводила многочисленные романы. Никто из мужчин долго у нее не задерживался, все они уходили, — как правило, оставляя ей очередного ребенка. Теперь она поражалась собственной глупости. Она очень любила детей, но в то же время они выводили ее из себя. Молодую и привлекательную девушку такая куча детей связывает по рукам и ногам. Джеки никогда не имела постоянной работы, приличного парня и нормальной семьи. Все дети были от разных отцов, что весьма бросалось в глаза. Они не просто не походили друг на друга — они различались даже цветом кожи, не говоря уже о склонностях и характерах.

В ушах Джеки до сих пор стоял голос матери, которая, не выбирая выражений, с отвращением высказывала все, что она думает по поводу ее очередной беременности. Мать нашла себе мужчину и переехала с ним в другой город. Джеки знала: мать уехала из-за нее. Сестра и брат считали святым долгом напоминать Джеки об этом при любом удобном случае. Пока в ванну набиралась вода, Джеки приготовила себе чай и тосты, сняла макияж. Она прекрасно прожила бы без детей, но все же дети существовали, она несла за них ответственность, и каждый норовил ткнуть ее носом в данный факт. Вздохнув, Джеки подколола свои тяжелые светлые волосы, взяла чай и тосты и пошла в ванную, захватив для развлечения газету и радиоприемник. Это ее время, и она проведет его как следует.