Стихотворения - фон Гёте Иоганн Вольфганг - Страница 11

1788

I

Камень, речь поведи! Говорите со мною, чертоги!

Улица, слово скажи! Гений, дай весть о себе!

Истинно, душу таят твои священные стены,

Roma aeterna! Почто ж сковано все немотой?

Кто мне подскажет, в каком окне промелькнет ненароком

Милая тень, что меня, испепелив, оживит?

Или, сбившись с пути, не узнал я дорогу, которой

К ней бы ходил и ходил, в трате часов не скупясь?

Обозреваю пока, путешественник благоприличный,

Храмы, руины, дворцы, мрамор разбитых колонн.

Этим скитаньям конец недалек. В одном только храме,

В храме Амура, пришлец кров вожделенный найдет.

Рим! О тебе говорят: "Ты - мир". Но любовь отнимите,

Мир без любови - не мир, Рим без любови - не Рим.

III

Милая, каешься ты, что сдалась так скоро? Не кайся:

Помыслом дерзким, поверь, я не принижу тебя.

Стрелы любви по-разному бьют: оцарапает эта,

Еле задев, а яд сердце годами томит;

С мощным другая пером, с наконечником острым и

крепким,

Кость пронзает и мозг, кровь распаляет огнем.

В век героев, когда богини и боги любили,

К страсти взгляд приводил, страсть к наслажденью

вела.

Или, думаешь ты, томилась долго Киприда

В рощах Иды, где вдруг ей полюбился Анхиз?

Не поспеши Селена, целуя, склониться к сонливцу,

Ох, разбудила б его быстрая ревность Зари!

Геро глянула в шумной толпе на Леандра, а ночью

Тот, любовью горя, бросился в бурную хлябь.

Рея Сильвия, царская дочь, спустилась с кувшином

К берегу Тибра, и вмиг девою бог овладел.

Так породил сыновей своих Марс. Вскормила волчица

Двух близнецов, и Рим князем земли наречен.

VI

"Ты ль, жестокий, меня оскорбляешь такими словами?

Или мужчины, любя, так злоречивы у вас?

Пусть осуждает меня толпа, я снесу терпеливо.

Знаю: грешна. Но кто грех мой единственный? Ты!

Эти платья, они для завистливой сплетни улика,

Что надоело вдове плакать по мужу в тиши.

Неосмотрительный, ты не ходил ли ко мне в новолунье:

Темный строгий сюртук, волосы сзади кружком?

Разве не сам ты, шутя, захотел рядиться в сутану?

Шепчутся люди: "Прелат!" Кто же им был, как не ты?

В Риме, в поповском гнезде, хоть трудно поверить,

клянусь я,

Из духовенства никто ласки моей не познал.

Да, молода и бедна, обольстителей я привлекала,

Фолькониери не раз жадно глядел мне в глаза,

Деньги большие мне сводник сулил, посредник Альбани,

В Остию звал он меня, в Кватро Фонтане манил.

Не соблазнили меня посулы! Уж слишком противен

Был мне лиловый чулок, не был и красный милей!

Сызмала знала: "Всегда под конец девчонка в накладе!"

Так мой отец говорил, даром что мать не строга.

Вот и сбылось: обманута я! Ведь только для виду

Сердишься ты, а сам, знаю, задумал сбежать.

Что ж, иди! Вы женской любви не стоите. Носим

Мы под сердцем дитя, верность мы носим в груди.

Вы же, мужчины, в объятьях и верность и страсть

изливая,

Всю расточаете вы легкую вашу любовь".

Милая так говорила и, на руки взяв мальчугана,

Стала его целовать; слезы из глаз потекли.

Как же был я пристыжен, что дал людскому злоречью

Светлый облик любви так предо мной очернить!

Тускло пламя горит лишь миг и чадно дымится,

Если водой невзначай в жаркий плеснули очаг.

Тотчас, однако же, пламя очистится, дым разойдется;

Снова, юн и силен, ясный взовьется огонь.

VII

О, как в Риме радостно мне! Давно ль это было?

Помню, серый меня северный день обнимал.

Небо угрюмо и грузно давило на темя; лишенный

Красок и образов мир перед усталым лежал.

Я же о собственном "я", следя недовольного духа

Сумеречные пути, в помыслов глубь уходил.

Ныне мне лег на лоб светлейшего отсвет эфира,

Феб-жизнедавец призвал к жизни и форму и цвет.

Звездами ночь ясна, и звучит она музыкой мягкой;

Ярче, чем северный день, южного месяца свет.

Что за блаженство смертному мне! Не сон ли?

Приемлет

Твой амврозийный дом гостя, Юпитер-отец?

Вот я лежу и руки к твоим простираю коленам

В жаркой мольбе: "Не отринь, Ксений-Юпитер, меня!

Как я сюда вошел, не умею сказать: подхватила

Геба меня, увлекла, странника, в светлый чертог.

Может быть, ты вознести героя велел, и ошиблась

Юная? Щедрый, оставь, что мне ошибкой дано!

Да и Фортуна, дочь твоя, тоже поди, своенравна:

Кто приглянулся, тому лучшее в дар принесет.

Гостеприимцем зовешься, бог? Не свергай же пришельца

Ты с олимпийских высот вновь на низину земли".

"Стой! Куда взобрался, поэт?" - Прости мне! Высокий

Холм Капитолия стал новым Олимпом твоим.

Здесь, Юпитер, меня потерпи; а после Меркурий,

Цестиев склеп миновав, гостя проводит в Аид".

IX

В осени ярко пылает очаг, по-сельски радушен;

Пламя, взвиваясь, гляди, в хворосте буйно кипит.

Ныне оно мне отрадно вдвойне: еще не успеет,

В уголь дрова превратив, в пепле заглохнуть оно,

Явится милая. Жарче тогда разгорятся поленья,

И отогретая ночь праздником станет для нас.

Утром моя домоводка, покинув любовное ложе,

Мигом из пепла вновь к жизни разбудит огонь.

Ласковую Амур наделил удивительным даром:

Радость будить, где она словно заглохла в золе.

XIV

"Мальчик! Свет зажигай!" - "Да светло! Чего

понапрасну

Масло-то переводить? Ставни закрыли к чему?

Не за горою, поди, за крышами солнце укрылось

Добрых полчасика нам звона ко всенощной ждать".

"Ох, несчастный! Ступай и не спорь! Я жду дорогую.

Вестница ночи меж тем, лампа, утешит меня!"

XVI

"Что ж ты сегодня, любимый, забыл про мой

виноградник?

Там, как сулила, тайком я поджидала тебя".

"Шел я туда, дружок, да вовремя, к счастью, приметил,

Как, хлопоча и трудясь, дядя вертелся в кустах.

Я поскорей наутек!" - "Ох, и как же ты обознался!

Пугало - вот что тебя прочь отогнало. Над ним

Мы постарались усердно, из лоз плели и лохмотьев;

Честно старалась и я - вышло, себе ж на беду!"

Цели старик достиг: отпугнул он дерзкую птицу,

Ту, что готова сгубить сад - и садовницу с ним.

XX

Сила красит мужчину, отвага свободного духа?

Рвение к тайне, скажу, красит не меньше его.

Градокрушительница Молчаливость, княгиня народов!

Мне, богиня, была в жизни водителем ты.

Что же судьба припасла? Мне муза, смеясь, размыкает,

Плут размыкает Амур накрепко сомкнутый рот.

Ох, куда как не просто скрывать позор королевский!

Худо прячет венец, худо фригийский колпак

Длинные уши Мидаса: слуга ли ближайший приметил

Страшно царю, на груди тайна, что камень, лежит.

В землю, что ли, зарыть, схоронить этот камень

тяжелый?..

Только тайны такой не сохранит и земля!

Станут вокруг камыши, зашуршат, зашепчутся с ветром:

"А Мидас-то, Мидас! Даром что царь,- долгоух!"

Мне же безмерно тяжеле блюсти чудесную тайну,

Льется легко с языка то, что теснилось в груди.

А ни одной не доверишь подруге - бранить они будут;

Другу доверить нельзя: что, коль опасен и друг?

Роще свой поведать восторг, голосистым утесам?

Я не настолько же юн, да и не столь одинок!

Вам, гекзаметры, я, вам, пентаметры, ныне поверю,

С нею как радуюсь дню, ею как счастлив в ночи!

Многим желанна, сетей она избегает, что ставит

Дерзко и явно - кто смел, тайно и хитростно - трус.

Мимо пройдет, умна и легка: ей ведома тропка,