Оглянись! Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 34

Сам Кусков есть не стал: он угорел от дыма, глаза у него слезились и сильно тошнило.

Вадим же, к великому Лёшкиному удивлению, съел целую миску коричневой жидкой пасты, где попадались хвойные иголки и пепел из костра.

Художник ел молча, быстро, глядя куда-то мимо чашки, в огонь. Он торопливо выпил кружку тёмного чая, вынес из избушки кусок фанеры, торопливо приколол на ней лист бумаги и стал что-то быстро рисовать.

Лёшка посмотрел-посмотрел, ничего, кроме путаницы линий, не увидел и пошёл мыть посуду к роднику. Смотрел, как по тихой воде бегает-скользит водомерка. Голова у него гудела не столько от угара, сколько от новых, непривычных мыслей. Жирные миски отмывались холодной водой плохо, и Лёшка провозился долго. Потом завалился под куст да и проспал до вечера.

Растолкал его Антипа.

— Не спи, сынок, на сырой земле, — рокотал он. — Шёл бы в избу. Али на брёвнах каких-нибудь приспал бы. Застудишься. Счас хоть и жарко, а весеннее солнышко обманное.

Кусков вскочил. Действительно, спину немножко ломило.

— Ничего! — сказал он. — Обойдётся.

Они вошли в избушку.

На нарах, закрывши голову курткой, спал Вадим. На столе лежали стопкой рисунки.

Антипа глянул на первый и ахнул:

— Да никак это я!

На листе, среди хвойных ветвей, чётко выступало лицо бородатого охотника. Прямо и сурово смотрели глаза, и казалось — человек вырастал из этих ветвей, казалось — сам лес смотрит его глазами.

— Вот это да! — поразился Лёшка.

— Добрый вечер, — сказал Вадим, поднимаясь на нарах. — Смотрите, смотрите. Можно.

У него было измятое от сна лицо и беспомощные глаза.

— Вот, — сказал он. — Кажется, нашёл приём…

Лёшка осторожно перелистывал рисунки. Их было много. Большей частью портреты. С листов смотрели на мальчишку дед Клавдий, бабушка Настя, Катя… Они были похожи на себя и не похожи, точно художник нарисовал самое главное про них, то, чего они и сами не знали…

Больше всего поразил Лёшку пейзаж. Он был похож на те, что рвал Вадим, на нём была всё та же деревня, и всё-таки этот этюд очень от них отличался!

Там деревня была очень хорошо нарисована, всё было написано очень похоже, но только на такую картину посмотришь и скажешь: «Ну и что? Мало ли таких деревень?» А здесь все избы, все деревья казались живыми… Не то что живыми деревьями, а какими-то странными существами.

Вот изба деда Клавдия, она была похожа на деда, на бабушку Настю… Старые морщинистые брёвна, коричневые стены, добрые, подслеповатые, старческие глаза-оконца. Камни у ворот, как припавшие к земле… Тёмное окно подпола, чердак…

Так и казалось, что сейчас между брёвнами просунется смешная короткопалая рука домового и поманит: «Эй! Иди домой!»

На последнем листе был нарисован тот мужик в зелёной шляпе. Он стоял как был — в широком костюме и пёстром галстуке, но странной была под его ногами земля, изрытая бороздами. Лёшка присмотрелся и увидел, что это руки, которые бережно поддерживают его. Старые руки, все в трещинах и в венах…

Лицо у мужика было счастливым и детским, на шляпе у него сидел тот петух с крана от самовара, который ему подарил Катеринин брат…

Петух пел, а мужик улыбался и слушал…

— Да! — сказал Антипа. — Вот ведь как.

— Вам нравится? — спросил Вадим. Никогда Лёшка не слышал у него такого робкого голоса.

— Я, — ответил Антипа медленно, — этих делов не понимаю… Может, тут чего и не так, а сердце щемит… Это вот надо Клавдию показать, он про всё может словами говорить, а я не могу. Мне не сказать. Я вот чувствую, а сказать не могу.

Он постоял, посмотрел ещё на рисунки.

— Да, — вздохнул он, поправил рукой бороду. — Я вот, — сказал он, — вам одеяла привёз. Орлик! — позвал он, высунувшись из избушки. — Орлюшка.

Из-за деревьев вышел тот самый седой конь с проваленной стариковской спиною, что видел ночью Лёшка.

— Вот, помогает мне на старости лет, — объяснил Антипа. — Некуда его теперь ставить, сарая-то ему не выстроили в посёлке. Теперь со мной, как собачка…

Конь грустно и шумно вздохнул.

— Что ж он, так с вами и ходит? — удивился Лёшка.

— Да нет, — сказал Антипа, снимая со спины коня маленький вьючок. — Пасётся где на полянке, я по своим делам хожу, а вечером на пост мой егерский приходит. Он ведь, Орлик, у нас конь заслуженный… После войны на пять деревень огороды пахал, сколько детишек выкормил…

Конь, понимая, что говорят о нём, встряхивал кожей, нюхал выгоревшую траву…

— Он и нынешней зимой двух ребят из бурана вывел. Катерину видал? Ну, плясунью-то… Замёрзла бы без него. Её и Петра Столбова, ровесник, наверно, твой будет.

Лёшка отломил горбушку хлеба, подал коню. Орлик понюхал её и осторожно взял чуткими губами.

— Что, — сказал, уходя в темнеющий по-вечернему лес, Антипа, — научился теперь костёр разводить?

— Научился, — покраснел Кусков.

— Ты всё ж с огнём-то поаккуратней, — посоветовал Антипа. — Сушь такая, как порох займётся! Не остановишь… Ты, сынок, это… — Антипа заботливо запахнул на Лёшке пиджачишко. — Как бы сказать… Допрежь чем за дело какое браться, посмотри, как его раньше творили, а уж потом принимайся… Люди ведь на земле давно живут. Много чего передумали и открыли. Ты того, не пренебрегай…

«Это ведь он не только про костёр сказал», — думал Лёшка, глядя вслед ушедшему в темноту леса егерю. Странно чувствовал себя Кусков после таких слов, какие-то неясные мысли рождались в его голове, казалось, если подумать над словами стариков хорошенько, откроется что-то важное.

Лёшка заметил, что и Вадим теперь совсем другой. Он и в городе много молчал, но молчал по-другому. Молчал, потому что ни с кем не хотел разговаривать, а здесь было видно, как он всё время мучительно думает. У него на лице иногда появлялось отчаянное и даже страдальческое выражение. А вот сейчас лицо было счастливым. Лёшка первый раз видел Вадима счастливым.

— Нашёл! — приговаривал он, рассматривая рисунки. — Нашёл приём!

Из одеял, которые прислал дед Клавдий, выпала записка.

«Робяты! — было написано в ней. — Посылаю одеялы. Ночью студёно и туман, а я вам в суматохе дать забыл. Замёрзнете — приходите в посёлок. Квартира наша хоть и однокомнатная, а спать всегда уложим. Из города пишут: через неделю приедут учёные. Експедиция. Будет вам веселее, не то что со стариками…»

Вадим сгрёб со стола рисунки. Небрежно сунул их в папку.

«Что это он?» — удивился Лёшка.

— Не так живи, как хочется! — потянулся со стоном Вадим. — Давай укладываться, завтра с утра нам предстоит прогулка. — И он устало смял руками лицо.

Глава шестнадцатая

Болотная тропа

Они вырубили большие две жердины и двинулись вдоль опушки. Вадим шёл уверенно, Лёшка решил, что он тут уже побывал.

— Ну вот! — сказал художник, когда они дошли до невесть откуда взявшегося валуна. — Теперь начинается самое интересное.

Он достал компас и странный блокнот. Когда Кусков заглянул в него, то увидел сброшюрованные листы фотобумаги и отпечатанную на них карту с разметкой. Ему очень хотелось спросить о том, куда же они идут, но не такие у них с Вадимом были отношения, чтобы спрашивать. Да и потом… «Я же взрослый человек! Взрослый и суровый!» — решил Кусков, воскрешая в памяти забытый здесь, в деревне, образ мужественного гангстера, которому всегда старался подражать.

— Иди след в след! — сказал Вадим. — Если я провалюсь, сам не подходи — протягивай жердь. Итак, пятьсот шагов прямо… — Он взял жердь наперевес, как канатоходец, и сошёл на мох болота. Кусков тронулся за ним.

Сначала шли довольно быстро, хотя болотистая почва ходила под ногами как матрац и чавкала.

— Значит, его шаги шире моих сантиметров на десять, на десять шагов накидываем один лишний, тогда будет приблизительно верно, — бормотал себе под нос Вадим.

«Чьи шаги шире?» — хотел спросить Лёшка, послушно делая повороты вслед за художником.