Оглянись! Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 31

— Да? — спросил художник странным голосом. — Смотри ты…

Они молча стояли на крыльце. Луна оторвалась от верхушек деревьев, побледнела и уменьшилась, и всё небо усыпалось звёздами. Словно землю накрыли большим чёрным куполом. Но купол этот был старый, весь в дырках, и сквозь эти дырки пробивался свет, который был там, ещё выше…

Странный звук заставил их обернуться. В том крыле избы, где были хозяйственные помещения, тихо скрипнув, растворились ворота. Из них вышел Антипа Пророков. Художник и мальчишка сразу узнали его по сутулой спине, густой окладистой бороде и ружью за плечами.

Старик вывел из подклети коня. Конь в свете луны казался серебряным. Даже сейчас, в темноте, было видно, какой он старый.

Конь стоял, понуро опустив голову, пока старый егерь затворял ворота подклети, покорно шёл за ним через двор и только на улице вдруг остановился и, обернувшись к избе деда Клавы, тяжело вздохнул.

— Вот так-то, Орлик милый, — услышали они голос егеря. — Ничего не поделаешь! Пошли…

Конь покорно зашлёпал старческими разбитыми копытами, и скоро звук их совсем затих в темноте.

«Куда это они?» — хотел спросить Лёшка, но оглянулся на сад и замер. Странный свет мерцал между деревьями. Огромная луна светила сквозь цветущие ветки.

А ветки сверкали миллионами росинок. Соловей свистел так, словно хотел весь изойти на трели без остатка. Звуки наполняли сад, и казалось — каждая нота превращается в росинку, ловит лунный свет и дрожит на тёмных листьях.

Пахучий, сырой и свежий запах шёл от некошеной травы, от прелой прошлогодней листвы, от цветов яблонь.

И вдруг росинка, которая светила ярче других, сорвалась и поплыла в воздухе, за ней другая, третья…

«Светлячки!» — догадался мальчишка. Он никогда в жизни не видел светлячков и, пожалуй, даже не очень верил, что они существуют, и вдруг — на тебе! — целый сад наполнен их сиянием.

Осторожно, боясь дышать, Кусков снял с ветки маленькое насекомое, и светлячок продолжал светить у него на кончике пальца. Голубоватый дрожащий свет лился с Лёшкиной руки, точно это была волшебная свеча.

Прикрыв светлячка ладонью, Лёшка подошёл к Вадиму:

— Смотрите! Настоящий…

— Да! — ответил в сумраке шёпотом художник. — С ума сойти, я ведь никогда их не видел! Никогда.

— Я тоже! — быстро сказал Кусков. Он посадил светлячка на перила, и светящаяся точка поползла по чёрному старому дереву. Вадим вдруг обнял Лёшку за плечо. И Кусков, который всегда был принципиально против всяких телячьих нежностей, замер, боясь, что он уберёт руку!

— Ты счастливый! — сказал Вадим. — Вон какая ночь! Запомни её. Красоты в жизни немного…

Он помолчал.

— Не всякий её поймёт. — И добавил: — Да и не каждому она нужна.

— Мы с вами понимаем! Да? — торопливо сказал Лёшка.

Художник усмехнулся, достал из нагрудного кармана сигарету, закурил.

— Иди спать, — сказал он. — Поздно уже.

Глава двенадцатая

Резные наличники

Лёшка бежит, бежит, спотыкается, падает… А сзади наезжает на него танк. Грохочут страшные гусеницы, ревёт мотор, содрогается земля… И горит, горит всё вокруг. Вот и окоп. Лёшка видит, как из него поднимается во весь рост Антипа Пророков и танк вдруг останавливается. Из открытого люка высовывается Вадим… Лицо у него бледное, расстроенное.

«Что это?» — говорит он.

«Что это?» — кричит Лёшка. И просыпается. Действительно, всё грохочет за стенами сарая.

— Что это? — кричит Кусков и высовывается из чердачного окна. Под сараем стоят пять бульдозеров и прогревают моторы. Из дверей избы выносят вещи — самовары, подушки. Дед Клавдий суетливо запихивает в кузов грузовика, где уже стоит его «мичуринский», сборный из разных деталей, станок, ящики с инструментом.

— Да не суетись ты! — кричит ему рослый мужик, на которого очень похожа Катя. Наверное, её отец.

Кусков скатился по лестнице с чердака. И увидел большую толпу на улице перед домом. Из других двух домов тоже выносили мебель, поднимали её на высокие зелёные грузовики.

Толпа ребятишек гуськом выходила из дома напротив, у каждого в руках что-нибудь было, самый маленький нёс, как вазу, ночной горшок.

— Быстро! Быстро! — командовала ими Катя.

— Что это? — спросил её испуганный Кусков. — Война?

— Какая война! — сказал неизвестно откуда появившийся Вадим.

— Переезжаем, — объяснила Катя. — Переселяемся в новый посёлок.

— В больсуссем доме будем зыть! — подсказал малыш, который нёс горшок.

— Там кино! Там школа! — галдели ребятишки.

— Вода не в колодце, а в крантике… Отвернул, раз — и почечёт…

— Не «почечёт», а «потечёт», — машинально поправила Катя. — Давайте в машину все!

— Да, — сказал мальчишка лет десяти, — а как же костёр? Я хочу смотреть!

— Да что там смотреть-то? Там смотреть не на что!

— Да… — заныл мальчишка.

— Пусть остаётся! — сказал Вадим. — Я за ним послежу.

— Вам работать нужно! — ответила Катя. — Деду Клаве укладываться помогать…

— Ну я присмотрю! — выпалил Лёшка. — Пусть остаётся!

— Чтобы с последней машиной приехал! — крикнула Катя, метнув юбчонкой через борт машины. — Чтоб приехал…

— Давайте на митинг! — кричали из толпы.

Вадим, Лёшка и Катин брат стали со всеми вместе.

— Внимание, товарищи! Внимание! — кричал высокий мужчина, и солнышко весёлыми зайчиками плясало на медалях, которые как чешуя покрывали его грудь. Он стоял за столом, покрытым красной материей, и стучал карандашом о графин. — Предлагаю митинг считать открытым!

Все стали хлопать в ладоши.

— Слово предоставляется директору нашего совхоза…

— Дорогие односельчане! — закричал директор с худым коричневым лицом и голубыми, как у деда Клавы, глазами. — Хватит нам жить по медвежьим углам! Сегодня мы сносим деревню, вернее, то, что от неё осталось, и переселяемся в наш новый, благоустроенный посёлок! Хватит нашим старикам жить в одиночестве! Хватит ребятишкам за восемь километров ездить в школу! Всё теперь будет по-новому! Дорого стали нам эти дома, — кричал директор, — но наша Родина ничего не жалеет для трудового человека. Дома, товарищи, настоящие, городские… В каждой квартире — ванна, газ!

— Да ну её, ванну, грязь размазывать, — сказали из толпы, — в ванне не попаришься…

— А для любителей строим баню — сауну. И кафе…

Он ещё долго говорил, какие в новых домах будут удобства. И приусадебные участки, и детский сад… И сарайчики, а для деда Клавы в подвале дома, где он будет жить, оборудована мастерская… И вообще, дед становится мастером народного промысла и у него будут ученики…

— А кто будет землю пахать? — сказал какой-то мужик в зелёной шляпе.

— То есть? — не понял директор.

— Да у вас всё кафе да ванны… А кто будет землю пахать? Сколь в ваших домах этажей?

— Пять.

— От земли высоко! Станут эти вот детишки заботу об ней иметь?..

Тут все загалдели, стали между собой ругаться, спорить…

— Робята! Робята! — закричал дед Клава. — Дайте я скажу! Дайте мне…

Он вышел к столу, снял шапку.

— Со слезами прощаюся я с этим местом! — закричал он и поклонился своему дому. — Здесь мы жили, здесь войну страдали, здесь помирать собирались, да вот не пришлось… Не в моих силах жить здесь одному! — крикнул он. — Нас ведь тут осталось две семьи. А деревня наша на полях как бельмо и простору тракторам не даёт! По преклонности возраста жить одни мы здесь не можем… Но деревню мне жалко! Ох как жалко…

Он вытер глаза шапкой.

— Но я прогресс понимаю… Эх! — закричал он. — Чего там — ломай!

Мелькнул красный флажок. Бульдозеры взревели, натянулись тросы, которыми были оплетены избы. Машины дёрнули.

Изба деда Клавдия застонала, заскрипела. Покосилась и поехала в сторону драночная крыша, вся позеленевшая от молодого мха.

— Стой! — вдруг закричал дед Клавдий. — Стой!

Он сунулся прямо под гусеницы бульдозера.