Оглянись! Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 23

Громадный беломраморный камин поднимался как орган до самого потолка. Однажды всем классом они ходили в филармонию, Лёшка там умирал от скуки, но орган его поразил величиной. А здесь, в доме этого удивительного человека, стояла вещь, не уступающая органу, во всяком случае размерами.

Фарфоровые пастушки и пастушки резвились на каминной полке, свет дрожал на их лукавых улыбающихся лицах. Каждая безделушка казалась Кускову волшебной и безумно дорогой.

Оглядевшись, он вспомнил, как пришёл с Вадимом к нему домой, как поначалу его отправили в ванну и какая-то женщина (волосы у неё были совсем седыми и даже светились в полумраке) подала ему настоящий халат на шёлковой подкладке с драконом на спине. Такой вещи Лёшка никогда не то что не носил, но и не видел.

«Благодарю вас, Мария Александровна, — сказал Вадим. — Теперь, пожалуйста, приготовьте нам чаю и можете быть свободны…»

Женщина церемонно поклонилась и вышла.

«Кто это?» — подумал Кусков, но спрашивать, конечно, не решился. Он заикнулся было: «Вадим, вы — учёный?»

Но тот отшутился: «Ещё как учёный! Учёный и выученный!» — так что Лёшка всё равно не понял, кто же Вадим Алексеевич.

Лёжа на старинном кожаном диване, Кусков вспоминал, как вечером они пили чай из тонких фарфоровых чашечек и заедали его ломтиками бисквита, что лежал на серебряном блюде под белоснежной салфеткой.

Вадим молчал, думая о чём-то своём. Трудно было сказать, сколько ему лет. Лицо молодое, а виски седые, словно их белилами мазнули, а когда он снимал очки, то под глазами виднелись усталые морщины. И всё-таки трудно его было называть как-то иначе, чем Вадим, потому что весь он был такой моложавый, хотя и несколько грузноватый.

«Ты позволишь?» — спросил Вадим и закурил толстую сигару. Это Кускова доконало. Никогда никто не спрашивал у него разрешения ни на что. За него всё решали, все были уверены — и мать, и отчим, и директор в школе, и тренер, — что они знают всё за него, знают, как ему будет лучше.

«А он у меня такую мелочь спрашивает!» — благодарно думал Лёшка и, разглядывая Вадима, всё время спрашивал себя: «Почему он меня взял?»

И сейчас, ночью, эта мысль не давала ему уснуть.

«Вдруг я его сын? — думал Кусков. — Свободное дело. Мать меня не любит, отец не любит, — наверное, я им не родной. Я — подкидыш. Вот он меня и узнал. А может быть, я похож на его жену, то есть на мою настоящую мать. А может, я его младший брат? Мы растерялись во время войны, а вот теперь нашлись». И хотя Лёшка прекрасно понимал, что никакой войны уже давно не было и родители не теряли своих детей, самые невероятные мысли и предположения роились в его голове.

Светлый сумрак северной белой ночи заливал огромную комнату с лепными потолками, загадочные лица смотрели на мальчишку из золочёных рам. В такой удивительной комнате можно было придумать всё что угодно, и Кусков размечтался.

«Конечно, — думал он, — Вадим не может сразу сказать: «Здравствуй, брат!» Ну и что, что он меня узнал, нужны документы про то, что мы братья или что он мой отец».

Они приехали из бара на машине. И Кускову было легко представить, как он сам на будущий год приедет на машине в школу. И как ребята в перемену выскочат и обступят её, потому что машина будет обязательно иностранная, с длинным, как у корабля, корпусом и низкой посадкой, и, к удивлению своему, увидят Лёшку за рулём.

«А, — скажет он, снимая такие же дымчатые, как у Вадима, очки, — привет! Хотите покататься?»

И тогда все они, кто не разговаривал с Лёшкой, лопнут от зависти.

«А вы всё учитесь? — спросит их Кусков. — Ну-ну… Я тут в Англию на соревнования ездил, вот эту машинку прикупил. Мы с Вадимом ездили…» — «А кто он?» — «Мой брат (или отец)». — «А кем он работает?» — спросят одноклассники.

«Действительно, кем?» — подумал Кусков, разглядывая картины над диваном. Одна из них ему особенно понравилась: на тёмном фоне — человек в широкополой шляпе, в плаще и ботфортах. Он шёл по дороге и освещал себе путь фонарём.

Лёшка встал на диване, чтобы прочитать название на тусклой табличке. «Одинокий путник, несущий свет», — было выгравировано старинными литерами. Лёшка, глянув в лицо одинокого путника, вздрогнул: это был Вадим.

«Как же так? — подумал Лёшка. — Картина старинная, а нарисован Вадим. А может быть, это его дедушка? Или прапрадедушка?»

Но рядом с этой старинной картиной висел уже совсем ни на кого не похожий портрет. Вернее, в том-то и дело было, что он был похож, и очень похож, на автопортрет художника К.Брюллова, что нарисовал разрушение Помпеи.

Кусков видел этот портрет в Русском музее, куда их водили всем классом. Всё было как на том портрете: и красное кресло, и красивая тонкая рука, но только вместо Брюллова в кресле сидел Вадим. Он был очень похож на Брюллова, но всё-таки это был Вадим, и его можно было узнать даже с бородкой и с усами.

— Вот это да! — только и мог прошептать Кусков. Он ошалело сел на диване. Спать совершенно расхотелось, а захотелось пить. Графина с водой в комнате не было, и Лёшка двинулся на кухню. Но только тяжёлая дверь затворилась за ним и мальчишка очутился в тёмном коридоре, он тут же забыл, куда идти.

Лёшка постоял в темноте, соображая, в какой же стороне могла быть кухня. В этой большой старинной квартире все комнаты были проходными, кругом были двери, и которая вела в кухню, догадаться было невозможно.

В дальнем конце коридора из-под неплотно прикрытой двери пробивался свет; вытянув руки, Лёшка двинулся туда и заглянул в щель. Посреди комнаты торчал мольберт. Вадим стоял около него и занимался странным делом. Он водил по картине, где были нарисованы какие-то тётеньки с крыльями и тёмные деревья, горячим утюгом. Кусков смотрел на покрытый испариной лоб Вадима, на его крупные руки.

«Так вот он кто! Он художник! По ночам работает! — с уважением думал мальчишка. — Все спят, а он работает!»

Он тихо прикрыл дверь и вернулся в комнату.

«Удивительный человек! — думал Лёшка. — Все, наверное, способы, которыми картины пишутся, знает! Вон как он её утюгом, чтобы гладкая была… Наверно, чтобы блестела…»

Всезнающий Штифт научил Кускова колдовать: если чего-нибудь очень хочется, нужно загадать желание, собрать свою волю, сосчитать до трёх — и всё сбудется!

«Это раньше думали, — говорил Штифт, — что это всё колдовство, а теперь научно доказано: всё дело в сильной воле. Нужно только научиться волю концентрировать!» — «А ты пробовал?» — спросил его Кусков. «Тыщу раз. Но я рассеянный. Отвлекаюсь. Только начну сосредоточиваться… сосредоточиваюсь, сосредоточиваюсь… хлоп, о чём-нибудь другом подумаю, и всё пропало. У меня воля слабая, а вот ты волевой, у тебя должно получиться… Только загадывать нужно на людей! Понял?» — «Как это?» — «Ну не так, что хочу, мол, жвачки, — ну и хоти! Ничего не выйдет, а нужно, чтобы на человека… Хочу, например, чтобы ты мне отдал половину жвачки, которая у тебя есть. Ты моей воле подчиняешься, и мы жуём оба…»

Сейчас, вглядываясь в высокий лепной потолок, где надували щёчки смешные амуры, Кусков начал концентрировать волю: «Хочу, чтобы мы с Вадимом никогда не расставались! Хочу, чтобы я оказался его братом или сыном! Считаю до трёх… раз… два… три…»

Лёшка не помнил, успел он досчитать до трёх или нет, потому что проснулся утром следующего дня.

Глава шестая

Визитёры

Они явились в тот момент, когда Мария Александровна подала завтрак и Кусков, изо всех сил подражая Вадиму, заправил край крахмальной салфетки с монограммой за ворот рубашки. Художник наверняка их ждал. Лёшка заметил, как он поглядывал на часы.

— Сиди! Ешь! — строго сказал художник, когда Кусков хотел кинуться открывать двери. — Это ко мне.

В прихожей послышалась иностранная речь. Лёшке захотелось выскочить в коридор и посмотреть на пришедших, но он помнил вчерашний ледяной взгляд Вадима и его слова: «Разве ты не знаешь, мальчик, что подслушивать нехорошо?» — и поэтому сидел как приклеенный к кухонному табурету, хотя и умирал от любопытства.