Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 9

Панама уже всех учебных коней знает. Вон шагает злобный истеричный Нерон, который, кажется, только и ждёт момента, чтобы укусить или лягнуть. У него есть излюбленное издевательство: с разбегу прижаться боком к стене. И когда всадник, скрючившись от боли, хватается за колено, Нерон его мгновенно сбрасывает и ржёт заливисто и нагло, точно смеётся.

Тяжело ступает огромный, как слон, Формат, нет такой силы, которая подняла бы его в галоп. Панаме кажется после тренировки, что не он на Формате ездил, а Формат на нём.

У Ромбика на правом глазу бельмо, поэтому он очень пуглив. Хлопнет бич - он сразу влево шарахнется, боится, что его со слепой стороны опасность подстерегает.

Раз в две недели Панама получает “хорошую встряску для массажа кишок”, как говорит Денис Платонович, - на Карантине. Карантин был в прошлом довольно порядочным рысаком. От его спортивного прошлого осталось неудержимое стремление быть первым и невероятно крупная рысь, от которой у всадника глаза готовы выскочить на лоб. Ехать на нём - всё равно что скакать на взбесившемся паровозе.

- То ли дело у Бориса Степановича Конус, - мечтательно сказал как-то Панама Бычуну, когда они вместе шли с тренировки.

Мастера тренировались в той части манежа, куда на учебных лошадях лучше и не показываться. Там пофыркивали, мягко ступая точёными ногами, кровные красавцы. И всадники неуловимыми движениями заставляли выделывать их сложнейшие фигуры высшей школы. Плавно, как во сне, длинные гнедые тела взмывали над барьерами. Это был другой мир, прекрасный и недосягаемый.

- Наши-то не виноваты, что они такие, - ответил Бычун. - Надо любить их такими, какие они есть. И дурных, и хороших. Я так считаю.

- Ха! Любить. Вот меня Вермут так крупом в доннике придавил - думал, умру, - вспомнил Панама. - Вот его и люби.

- А ты знаешь, что Денис Платоныч Вермута на улице из телеги выпряг. Вермута возница поленом по голове бил. Вот он теперь людям и мстит. Люди сами виноваты.

- Плохо, что на этих лошадях сегодня один, а завтра другой. Они привыкнуть не успевают. Закрепили бы за каждым коня.

- Нельзя, - сказал Миша Бычун. - К одному привыкнешь - на другом ездить не сможешь, у нас ещё класс низкий. А так, конечно, хорошо иметь своего коня. Это друг. А у тебя есть друг?

- Был, - сказал Панама, - мы с ним рассорились. Понимаешь, тут всё тренировки да тренировки… Столбов его фамилия.

- Да, - задумчиво ответил Миша. - Нам дружить трудно… Но лучше всего с хорошей девчонкой дружить.

- Да ну их! - И Панама почему-то покраснел, ещё хорошо, что темно было на улице.

- Конечно, смотря какая девчонка, - сказал Миша. Я про хорошую говорю. Чтобы раз подружиться и на всю жизнь.

- Можно с мальчишкой дружить всю жизнь. Ещё и лучше даже.

- С девчонкой интереснее. Мальчишка - он такой же, как ты сам, а девчонка совсем-совсем другая. Девчонки, они смешные… А тебе какая-нибудь девчонка нравится?

- Не-а…

- Так как же ты живёшь? - Бычун даже остановился. - Это же скучно. А мне нравится. Только она в другом городе живёт, я туда на каникулы к бабушке ездил.

- А она кто?

- Как это кто?

- Ну, какая она?

- Хорошая! - твёрдо ответил Миша. - А что мне там сказали, что она с нахимовцем переписывается, так это врут от зависти, что она со мной дружит. Ну, мне в метро. Пока! - И он протянул жёсткую сухую ладонь.

Панама две остановки прошёл пешком. Всё думал. Накрапывал мелкий дождь. Шуршали по асфальту шинами троллейбусы, а Панама думал о Юле Фоминой.

Хорошо бы приехать к школе на коне. Только так, чтобы по всей форме. Алый сюртук, белые брюки, высокие сапоги и рубашка с кружевами. А конь чтобы был вороной, и белые подпруги, скромно и нарядно. Тогда бы она наконец увидела, что такое Пономарёв на самом деле. Он бы прошёл кружок по спортивной площадке коротким галопом, потом в центре свечку и прыжком через изгородь.

“Да. тогда бы она поняла, - вздохнул Панама. - А то и не замечает”.

Он никому не рассказывал, что учится ездить верхом. На это было много причин. Ну, во-первых, это была не только его тайна, но и Бориса Степановича, тот ведь тоже никому ничего… А во-вторых, Панама хотел сразу всех удивить. Прийти в класс и сказать так небрежно:

“Завтра всесоюзные соревнования, кто хочет за меня поболеть - приходите, я билеты на проходной оставлю”.

Все так и ахнут. А то всё “Панама, Панама”, вот вам и будет “Панама”!

“Только когда это будет! - вернулся он с небес на землю. - Ещё и барьеры прыгать не начали, всё шаг да рысь. В других группах давно прыгают. А Денис Платонович одно знай кричит: “Ноги макаронные! Спина, пятка, подбородок, локоть…” А то ещё: “Что зад, как пузырь, отставлен? Сесть под себя!” - и шамбарьером”.

Панама вздохнул: “Поделиться-то не с кем. Бычун так же мучается. Эх, вот Столбов был бы… Всё-таки друг”. Хотя Столбов вряд ли понял бы Панаму. Он всё - “я” да “я”. И болтает всё время, как радио.

А как Денис Платонович говорит: “Только тот настоящий конник, для кого “я” интересно только после коня. Не будете чувствовать лошадь - никогда ездить не научитесь. А чувствует лошадь только тот, кто о ней постоянно думает”.

Как он Спицына-то выгнал! У него лошадь стала в коридоре - сзади кричат: “Чего стал!” А Спицын коня тянул-тянул, а потом как даст ему ногой. Денис Платонович подходит и тихо так говорит: “Вон из манежа”. Только Спицына и видели.

Панама уже много всего про лошадей знает. Недаром у них раз в неделю теория. Два часа сидит он в классе и, раскрыв рот, слушает удивительные истории о конях и всадниках. А Денис Платонович мастер рассказывать. Услышанное Панаму распирает, а вот поделиться не с кем. Он бы всё Юле Фоминой рассказал. И про его мучения она бы тоже всё поняла - ведь она спортсменка. Нет, Панама не стал бы жаловаться, а просто обидно: он так старается, ему так трудно, и никто об этом не знает. Родителям нельзя рассказывать, а то ещё, чего доброго, запретят в манеж ходить.

“Надо с Юлей подружиться”, - решает Панама.

Глава тринадцатая

“НЕ МОГУ БОЛЬШЕ!”

“Не надо было вчера телевизор смотреть!” - думает Панама.

Идёт второй урок, и его неудержимо тянет в сон. Учительница что-то объясняет у доски, стучит мел, доска быстро покрывается цифрами. Стоит Панаме посмотреть чуть подольше на них, как глаза у него начинают сами собой закрываться. “Квадратные скобки… Круглые скобки… Умножение и деление делаются прежде вычитания и сложения… Масти бывают: чубарая, каурая, вороная, гнедая, соловая. Чистокровные скаковые бывают в основном гнедые… При делении простой дроби знаменатель делителя пишется… Чтобы поднять лошадь в галоп с левой ноги, нужно сделать правое постановление, то есть повернуть голову коню поводом так, чтобы видеть правый глаз коня…”

Страшный удар в бок заставляет Панаму открыть глаза. Он сидит на полу рядом с партой, а все ребята просто умирают от смеха. Напрасно учительница стучит по столу ладонью. Класс развеселился! Ещё бы, не каждый день ученик на уроке засыпает и с парты падает!

Домой Панама несёт замечание в дневнике: “Сорвал урок математики. Рассеян. Стал хуже учиться”. Дневник отец подписывает в субботу. Значит, попадёт только в субботу.

“Ой, - говорит сам себе Панама. - Сегодня среда - сегодня вольтижировка”. И у него заранее начинают болеть мышцы рук и ног.

В манеже сначала идёт общая подготовка.

- Лечь! Встать! Лечь! Встать! Взять скакалки! Бегом со скакалками марш!

Панама машет скакалкой, и она то и дело захлёстывается у него на шее, того гляди, сам себя задушит.

- Сесть на корточки, “гусиным шагом” марш…

Панама кряхтит, ему кажется, что у него уже не то что ног, а вообще ничего до самой груди нет, что он уже превратился в бюст, памятник, который торчит на их улице ещё с дореволюционных времён…

Но самое страшное ещё впереди. Лафет - огромная вороная лошадь, на его широкой спине может уместиться вся группа мальчишек. Лафет бежит по кругу, а они один на другим должны вскакивать в седло.