Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 40

- Конечно, нет. Держал бы - помалкивал! И вообще на войне всё для взрослых. Винтовка со штыком, например, выше меня.

- На войне, наверное, страшно, - сказал я.

Тут они все засмеялись.

- Конечно, если ты дрейфишь, так тебе страшно, - пропищал Липский.

Мне стало очень обидно, и я спросил:

- А ты где был, когда война была?

- Где все. В эвакуации.

- В эвакуации…- передразнил я его. - А я в городе оставался. Знаешь наш дом каменный четырёхэтажный, у Савинского бугра стоит? Мы в нём только вдвоём с бабушкой и оставались. Около нас зенитная батарея стояла… И противотанковая… А бомбили нас всё время! И артналёты! Как начнёт грохотать, мы не знаем, где и прятаться. То ли в щель бежать - она на бугре, - то ли в доме оставаться. От обстрела в доме прятались - его бугор прикрывал. А при бомбёжке в щели прятались…

- А сколько тебе лет тогда было? - спросил, прищурившись, Серёга.

- Как сколько? Три года.

- Ха-ха-ха! - засмеялся Серёга, а за ним и Липа начал подхихикивать, и все ребята невольно заулыбались. - Три года! Да разве в три года можно что-нибудь запомнить? Это тебе рассказывали всё, вот тебе и кажется, что помнишь.

- Тебе рассказывали и нам рассказывали! - кричал Липа. - Так что разницы никакой, подумаешь, он “почти что на фронте был”!

От возмущения у меня даже голос сорвался.

- Помню! - закричал я. - Помню! Меня зенитчики американской тушёнкой кормили! В шинель заворачивали! Я взрывы помню! Они были длинные, то есть высокие, как деревья, и чёрные! Их было много - как лес!

- Ха-ха-ха! - закатывался Серёга. И ребята за ним посмеивались.

- Помню! - кричал я. - Помню! Мы один раз проснулись, потому что тихо стало. Не стреляют! И вроде как поют. Мы с бабушкой выскочили - батареи нет. Ночью ушла. Я на бугор полез… Бабушка не могла, она старенькая. Я на бугре стою. А за бугром дорога - и по ней солдаты наши идут! Много! Рота за ротой. И поют все! Я им рукой махал, и они мне махали! Я помню! Касками махали! Кричали что-то!

- Может, и помнит, - сказал Федул. - А может, ему кажется, что он помнит…

- Да врёт он всё! - заключил Липский. - Он же хиляк, вот и хочет изо всех выделиться, как будто помнит. Он и в футбол-то играть не умеет…

Я поднялся с кровати. Оделся и пошёл вон из палаты.

Куда мне идти? У дяди Толи гость. С Ириной-Мальвиной я рассорился. А мальчишки мне не верят. В спину мне загудел горн: “Вставай, вставай - рубаху надевай!”

Я оглянулся. Как же это так получилось? Я уже на дороге и уже разулся, чтобы речку вброд перейти. Вот я куда иду - в конюшню! К лошадям иду. Потому что я всё время думаю о них. Они большие, они добрые, они так пахнут! Я хоть одним глазком на них погляжу - и обратно…

Конюх не удивился моему приходу, и уже через несколько минут я носил тяжёлое ведро от колодца в конюшню. Лошади косили на меня фиолетовые глаза, нюхали воду и осторожно трогали её мягкими губами.

И таким покоем была полна конюшня, что все мои обиды улеглись сами собой. “На что я обиделся? - думал я. - На то, что мальчишки не поверили мне. Так ведь действительно странно, что трёхлетний малыш всё запомнил. Липский сам хилый, слабее всех, он завидует, что я настоящую войну видел, а он только в книжках про неё читал”.

- Ну, спасибо, - сказал дядя Коля. - Ступай к себе, а то небось ищут тебя уже.

Я бежал вприпрыжку обратно. Через поле, через лес. Время от времени нюхал свои ладони, потому что они пахли конём, и от этого запаха мне становилось весело на душе. Меня даже не огорчило, что Алевтина Дмитриевна полчаса ругала меня за самовольную отлучку и что ребята гоняли в футбол, а мне как всегда не нашлось пары - и пришлось быть запасным.

Я был около коней, и мне казалось, что я знал что-то такое, что другим людям неизвестно.

- Хрустя! - сказал Серёга, когда мы улеглись на ночь и пионервожатая погасила свет. - Ты на нас не сердись, может, ты и правда помнишь. Может, у тебя такая память.

- Гений в трусиках! - сказал Липский, но Федул ткнул его в темноте кулаком, и он замолчал.

- У нас к тебе дело есть. Ты тут всё знаешь вокруг лагеря.

- Да ну, я только в село дорогу знаю…

- Всё равно, - сказал Серёга, - а мы вообще только на прогулку выходили. Ты видел, где сапёры работают?

- Да. Дядя Толя говорил где.

- Ну вот, айда завтра на разведку!

- Ладно, - сказал я. - Когда немцы под боком, оружие не помешает.

Я представил, как вхожу в лагерь, весь обмотанный пулемётными лентами, с автоматом на груди. Вот Ирина-Мальвина ахнет!

- Тут мне парень из второго отряда показывал штык немецкий и две гильзы от снарядов. Это в лагере нашли! Можешь себе представить, что можно найти, где разминируют!

- Хорошо бы пулемёт принести, - сказал мечтательно Федул. - Поставили бы в столовой на крыше, и чуть что - сразу “та-та-та”!

- Да нам пулемёт и не сдвинуть. Он тяжеленный!

- Дурачок ты! У него же колёса…

Мы долго ещё говорили об автоматах, пушках, танках.

Глава восьмая

РАЗВЕ ТЫ СОЛДАТ?

После завтрака я сунулся было на кухонный двор и с удивлением увидел, что дрова ожесточённо колет тётя Паша.

- Будь ты трижды проклято! - приговаривала она, вытягивая завязнувший топор из чурбана.

- А где дядя Толя?

- Заболел.

- Как заболел? Где он? Я его навещу.

- Иди, иди с богом. Нельзя его навестить. Иди, иди отсюда.

- Борька! Хрустя! - кричал Серёга. - Борька! Куда ты делся? Ты что, забыл? Собрались идти, а ты сбежал куда-то!

- Всё в порядке! - сказал Федул. - Алевтина думает, что вы полочки к выставке выпиливаете. Часа три не хватится. До обеда успеете?

- Постараемся.

Мы пошли к забору, где ещё с ночи была выломана доска.

- Интересненько! - услышали мы за спиной. - Ладно-ладно! Всё-всё будет сказано.

Мальвина! Она стояла на крыльце своей палаты и готовилась позвать пионервожатую. Я погрозил ей кулаком.

- Сорваться хотите? Забор сломали! Всё-всё будет сказано.

- Осипян! - сказал я. - Иди сюда.

- Не бойся, Ира! - прощебетал Серёга. - Он драться не будет.

- Ну? - Она подошла к нам вразвалочку. Но чувствовалось, что умирает от любопытства.

- Человек ты или кто?

- Да ладно тебе, - остановил меня Серёга. - Дай честное октябрятское, что никому не скажешь…

- Вот ещё!

- Ты немцев видела? - спросил Серёга. - Так вот, мы за оружием идём. Нас защищать!

Ирка даже побледнела.

- А где это оружие? - прошептала она.

- На бывшем переднем крае, на минных полях, - гордо сказал Серёга.

- Не ходите! Не ходите! - запричитала Ирка. - Вы же подорваться можете. - Ирка схватила меня за рукав. - Боречка, не ходи!

- Пусти ты меня!

- Ира! - сказал Серёга значительно. - Понимаешь: надо!

И она сразу как-то обмякла и ссутулилась.

- Вот, вот, - она вытащила из кармашка мятую карамельку, - вот съешьте. У меня только одна осталась.

Мы пожали ей руку и нырнули в заборную щель.

- Не! - говорил всю дорогу Серёга. - Она не выдаст! Она хорошая.

- Под ноги смотри! И помалкивай! - оборвал я его. - Тут, я видел, где-то проволочные загорождения есть.

Лес, через который мы шли, был весь переломан, почти все деревья были без верхушек, по измочаленным стволам текла смола, торчали обгорелые, вывернутые с корнем пни. Ближе к опушке стали попадаться спирали колючей проволоки, рогатки и бетонные пирамиды надолб. И тут мы увидели плакат: “Запретная зона. Мины!”.

- Вот он, передний край! - прошептал Серёга.

Мы ступали осторожно, говорили шёпотом, словно боялись, что из обвалившейся траншеи пли из развороченного блиндажа глянет на нас пустыми глазищами полуистлевший мертвец.

За лесом было поле, и на нём копошились люди. Мы залегли на опушке и стали смотреть, что они делают. Это были сапёры. Их было несколько. Они шли далеко друг от друга, водя по траве миноискателями, словно ощупывали землю. Иногда останавливались и ставили флажки, а иногда снимали наушники и, отложив в сторону щуп, ложились на землю и начинали копать сапёрными лопатками.