Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович - Страница 17

- Папа! - прошептал Петька, потому что голос у него почему-то осип совершенно. - А эти сборы не опасны, папа?

Отец вдруг погладил Петьку по голове.

- Нет, нет, сынок, не опасно. Это, в сущности, курсы повышения квалификации. Мне и самому интересно… Всякие новинки покажут по нашим медицинским делам. - Он прижал к себе Петькину голову. - Не бойся, сынок, всё будет хорошо. Всё нормально… Пойдём-ка погуляем! - предложил он неожиданно.

Глава третья ИНОПЛАНЕТЯНЕ

Это было уже совсем ни на что не похоже. Они никогда с отцом по городу не ходили. Если выдавалась свободная минута, отец кричал: “Воздух!” - словно при воздушной тревоге, и они, схватив лыжи, неслись за город.

- Воздух и воздух! - повторял отец. - В нём твоё спасение! Ты же совершенно похож на рыболовный крючок!

“Почему на рыболовный?” - думал Петька, но не спрашивал. А то ещё чего-нибудь похуже услышишь!

Он вообще с родителями разговаривал мало. Да и вроде не о чем было разговаривать. И сейчас, когда они шли с отцом по улицам, Петька молча глазел по сторонам. Вон у магазина ёлку устанавливают. Автокран сгрузил огромное бетонное основание, а из него труба торчит, вот рабочие вставили в эту трубу ствол ёлки. Ёлка шумит, роняет шишки и машет ветвями, как на ветру. И даже сквозь бензиновую гарь улицы прорывается запах хвойного леса.

Отец шёл заложив руки за спину и сосредоточенно смотрел себе под ноги. Петька шагал рядом, старательно копируя походку отца.

- Ну-ка давай сходим в музей! - сказал вдруг Столбов-старший.

- Закрыто всё: сегодня вторник - музейный выходной…

- Для нас откроется! - сказал отец.

Музей был недалеко.

Они влетели в будку телефона-автомата. Отец торопливо набрал номер.

- Слушаю, - сказала трубка.

- Будь готов! - рявкнул отец.

- Всегда готов! - бодро ответила трубка и начала коротко гудеть.

- Порядок! - Они нырнули в подворотню рядом с тёмной глыбой музея, прошли в чёрном колодце двора и оказались перед маленькой дверцей в глухой стене.

Петька ахнуть не успел, как отец втолкнул его в огромный зал. Сильные лампы светили над столами, штабелями лежали какие-то плиты, пахло красками, а посреди комнаты стоял огромный бронзовый Пётр I. Голова его еле виднелась в сумраке под потолком. Из-за бронзовых сапог самодержца выскочил маленький человек в белом халате с биноклем на лбу.

- Дорогой товарищ вожатый! - сказал отец. - Звеньевой шестого отряда… То есть второго звена шестого отряда прибыл! А это Столбов-второй! Рапорт сдан!

- Рапорт принят! - ответил белый халат жутким прокуренным голосом и отдал пионерский салют. - А тебя я. Петька, знаю! Правда, когда я тебя видел в последний раз, ты ещё “папы-мамы” не говорил. Меня зовут Николай Александрович! - И Петькина рука словно попала в клещи.

“Ого! - подумал он, - на вид слабаком кажется!”

- А ты рожу не криви! - сказал Николай Александрович Петькиному отцу. - Именно Николай Александрович! А не Коля-вожатый! Ты еще папа, а я две недели как дедушка! Твой отец, Петька, был звеньевым самого расхлябанного звена в моём отряде.

- Коля! - сказал отец. - Ты меня компрометируешь!

- И картошку воровал! - закричал Николай Александрович. - И врун был отчаянный! Ужасный был врун! Фантастический! - Они вдруг кинулись и стали тискать друг друга, щекотать, давить, хлопать по плечам. Бронзовый Пётр I стоял над ними, надменно опираясь на трость и делая вид, что его всё это не касается. “Взять и сказать сейчас про завтрашний сбор! - подумал Петька. - Оказывается, отец тоже приврать любил. Значит, эта черта у меня наследственная”.

- Ух ты! - Отец поскользнулся и двинул лбом в петровский ботфорт. - Ой-ой-ой!..

- Вот так всегда! - вздохнул вожатый. - Ещё хорошо, очки мои не разбились. То, понимаешь, теряю, то разбиваю… Имею чай! - добавил он виновато. Чайку, может?

- Предъявите!

- Момент! - И они пошли в глубь комнаты, мимо икон и белых наклейках. Словно святые на этих иконах неаккуратно брились и порезались. Мимо каких-то совершенно чёрных картин с деревьями.

Под светом сильной лампы на столе лежала чёрная доска, в ней словно маленькие окошки светились яркими красками квадратики.

- Вот! - сказал гордо вожатый. - До тринадцатого пока добрался. Четыре слоя! И подозреваю, есть ещё один. Может, это Киевская Русь… А? Представляешь? И он гордо блеснул биноклем на лбу. - А это вот, - он осторожно достал большую кожаную плитку. - Вот! Видал - книга…

- Какая же это книга? - удивился Петька. - Это же кирпич какой-то.

- Она вся склеилась, - пояснил реставратор. - Листы пергаментные. Кожа на окладе очень старая. Скорее всего это летопись не позднее тринадцатого века! - Он осторожно положил фолиант. - А вдруг там “Слово о полку Игореве”? Представляешь?

- И что вы с ней будете делать?

- Раскрывать будем. По листочку отклеивать - и на рентген. Года через два прочтём!

“С ума сойти! - подумал Петька. - Это два года пергамент колупать. Помешаться можно!”

- А вдруг там карта с кладами! - сказал он. - Пиастры! Пиастры!

- Пиастры нам и даром не надо. Восемнадцатый век, механическая чеканка - художественной ценности не представляет… Вон в Новгороде на раскопках сапог двенадцатого века нашли! Двенадцатый век - это, брат, не пиастры! А грамоты берестяные! Я когда их разворачивал - сердце где-то в голове от радости колотилось… Они скрученные были, - пояснил он Петьке, - ну как кора скручивается.

Николай Александрович быстро и ловко расставил посуду. На резном деревянном блюде с надписью “Хлеб да соль” лежали бисквиты, в смешном шестигранном чайнике заваривался чай.

У Петьки глаза разбегались: он никогда не видел так много старинных вещей! Серебряные с чернью ложечки, сахарница, на ней было нарисовано улыбающееся и подмигивающее лицо. Прусский солдат-щелкунчик в полметра высотой. Кладёшь в его зубастую пасть орех, нажимаешь сзади на косу - крак - и выскакивает ядрышко.

Вся посуда была разная и немножечко порченая - щербатые края, трещинки… Но Петьке эти вещи казались прекрасными - наверное, у каждой из них была своя тайна, своя история. Они были живыми.

- Вот если бы все эти ложки-плошки наговорили, можно было бы книгу написать, - словно читая Петькины мысли, задумчиво сказал отец.

- Много бы я дал, чтобы эти вещи заговорили! - сказал Николай Александрович. - Вот эта ложечка, например, открыла бы секрет своего изготовления: видишь, чернь по серебру? А как это сделать, теперь никто не знает. Если бы вещи спросить можно было, учёные бы жизнь за это отдали. Вон в Индии столб железный стоит две тысячи лет, а не ржавеет и не окисляется. Нынешние металлурги сколько ни бьются, а сделать, чтобы железо без специальной обработки не портилось, не могут…

- Это инопланетяне столб поставили, - прихлёбывая чай, сказал Петька, - я кино смотрел.

- Сами мы инопланетяне! - вздохнул реставратор. - В Костроме да в Ярославле ещё в двадцатые годы изразцы делали, которые цвет не теряют и ни от солнца, ни от мороза не портятся. Лет десять назад хватились - а мастеров нет. Кто от старости умер, кто в войну погиб… Секрет изразцов утерян! Как вспомню про это - плакать хочется. Ведь я уже жил тогда, можно было этих людей встретить, расспросить. Мне же в войну уже четырнадцать лет было, я всё понять мог!.. Сами инопланетяне - ничего про себя не знаем!

- Ты преувеличиваешь, - сказал отец.

- Что преувеличиваю? Кто твой дед был? А прадед? То-то, что не знаешь! Ну ладно! Вы пейте чай, а мне тут кое-что доделать надо. Тут работа механическая. Я буду разговаривать и делать… Это из Польши привезли.

На верстаке в углу стояла деревянная статуя голый человек в венке из колючек пригорюнившись сидел на пенёчке.

- Куда я лупу задевал? - начал шарить реставратор на столе.

- Да вон она у тебя на лбу.

- Спасибо! Склероз у меня! - Он спустил свой бинокль на глаза, взял длинный шприц и стал совсем похож на доктора. Реставратор шприцем вливал в червоточины и трещины статуи какую-то клейкую жидкость. - Совсем статую червь изъел…