Повести каменных горожан. Очерки о декоративной скульптуре Санкт-Петербурга - Алмазов Борис Александрович - Страница 75

Павильон Михайловского замка

Или, например, безупречные по замыслу и исполнению барельефы Инженерного замка и принадлежащих к ансамблю зданий — кто на них смотрел часами? Да, конечно, солдаты! И уж старослужащие всенепременно растолковали молодым содержание каждой плиты и каждого образа и уж, конечно, поведали бы со всеми подробностями историю «ихнего винного бога Диониса, сиречь Бахуса».

А уж про барельефы церковного содержания, украшающие петербургские храмы, и говорить нечего! Часами глазел люд на сказочный по величине декор Исаакия или Казанского собора — и тогдашним людям, в отличие от нынешних, было все понятно и про «Избиение младенцев» на фронтоне Исаакия, и про «Несение креста», и «Хождение на осляти» или Въезд Христа в Иерусалим — Вербное воскресенье, которые украшают церковь Конюшенного ведомства, где отпевали А. С. Пушкина.

Традиция, заложенная барельефами Шлютера на стенах Летнего дворца, прижилась в городской архитектуре. Эклектика, давшая архитекторам невиданную свободу, значительно расширила содержательную, «литературную» сторону барельефов и горельефов. Два дома купца и заводчика П. Н. Демидова № 43 и 45 на Большой Морской улице, построенные в 1835–1840 годах О. Монферраном[111], тому — пример.

Большая Морская ул., 45

Большая Морская ул., 45

На одном — горельефы совершенно литературного, книжного содержания — иллюстрации к басням Ж. Лафонтена «Волк и ягненок», «Кролик и черепаха», «Лев и мышь», «Обезьяна и Дельфин», «Линяющая змея», на втором — три сюжета, воспевающие роль художника в обществе.

Первый — вольно трактуемая копия с картины Ж. О. Энгра 1818 года «Франциск I у постели умирающего Леонардо да Винчи».

На втором папа Римский Юлий заказывает Микеланджело роспись Сикстинской капеллы, и на третьем король Карл V подает кисть обронившему ее Тициану.

Это — период царствования Николая I, «глухие годы самодержавия», — а на стенах такое! Вот, поди ж ты! И никто не препятствовал и не запрещал. А ведь это, как скажут впоследствии большевики, «наглядная агитация», или, конкретно, А. В. Луначарский: «Монументальная пропаганда!».

Увлечение эпохой Ренессанса и вообще западноевропейским Средневековьем, захватило зодчих середины и конца XIX столетия ничуть не меньше, чем увлечение античностью эпохи классицизма. Шел сложный и многоликий процесс, требующий специального научного глубокого анализа, что не входит в мою задачу, мне важно отметить, как это отразилось в декоративном убранстве Петербурга.

Причем не только в тектонике здания, в использовании новых материалов, например облицовке фасадов гранитом на манер итальянских палаццо или пиленым кирпичом в стиле английских и немецких средневековых городов, но и в декоре. Началось прямое цитирование — например, майоликовые головы Минервы, венецианского дожа и кондотьера на стене выходящего во двор огромного дома по Литейному проспекту № 46[112].

Западноевропейская культура — сразу на памяти Шекспир и Гёте! И можете себе представить — есть! Есть в нашем городе дом, именуемый домом Ромео и Джульетты, есть и Мефистофель с доктором Фаустом.

Первый — на окраине района, именовавшемся «Пески». Еще в пору героев Достоевского он считался дальним захолустным углом северной столицы. Но в конце XIX столетия стал стремительно застраиваться доходными домами — многоквартирными зданиями, где помещения сдавались внаем. Один из таких домов чрезвычайно примечателен — доходный дом М. Н. Полежаева[113].

Шесть пар в одежде XVI–XVII веков, скорее театральной, чем исторической. Так до сих пор представляют себе принцесс, и особенно принцев, девочки младших классов и режиссеры исторических телесериалов, для которых главное не достоверность, а узнаваемость. С этим все в порядке — Ромео и Джульетта! «Нет повести печальнее на свете…» В общем, В. Шекспир! Однако чудится мне лукавая улыбка архитектора. Ромео и Джульетта — бесспорно, но кто из этих шести пар? Что за вопрос — все! А они все — разные!

Старорусская ул., 5 / Новгородская ул., 3

Вслед за Ромео и Джульеттой на стене под самой крышей доходного дома № 68 (1903 г., арх. П. М. Мульханов) на набережной канала Грибоедова можно увидеть маскарон шута.

На Владимирской площади привычного куроса-атланта сменил не то тролль, не то гном, не то карлик.

Александр Блок считал, что точно найденный образ должен быть «мерцающ», то есть каждый зритель воспринимает его на уровне своих знаний и эмоций, поэтому загадочность, недосказанность только углубляет восприятие.

Таков, например, маскарон недоброго старика со стены дома у Пяти углов. Кто это, шекспировский Шейлок? Что означают его бубенцы, кисти и колокольчики на странном головном уборе и такой же странный орнамент, не орнамент — «сосульки» за его спиной? Это что, Дед Мороз?

Маскароны и барельефы стали особенно изысканно загадочны и глубокомысленны в конце XIX — начале ХХ века. Авторы обращаются к образованному, культурному и эмоционально развитому зрителю. Русское искусство в XVII веке в иконописи уже обращалось к западноевропейской книжной графике. В начала ХХ столетия мы вновь находим примеры использования лучших образцов западноевропейского книжного издательского мастерства, в архитектуре. На доме № 25 по улице Декабристов помещены две доски, на которых из ренессансного плетения арабесок выглядывает не античный бог лесов Пан, а скорее, гётевский Мефистофель. Это не первое его появление. Довольно часто его образ мелькал среди привычных маскаронов сатиров и силенов. Но в маскароне под балконом на Каменноостровском проспекте все-таки расхождение с античным прообразом не столь откровенно, как здесь на мраморной доске, прямо на уровне человеческого роста, помещенного как будто бы для чтения. Автор не скрывает, что позаимствовал изображение из старопечатной немецкой книги. Лист пергамента, украшенный затейливыми арабесками, легко просматривается в барельефе.

Владимирская пл., 19

Наб. кан. Грибоедова, 68

Ул. Ломоносова, 28

Ул. Декабристов, 25

Но если есть Мефистофель, то должен где-то поблизости быть и Фауст. Есть! Архитекторы начала прошлого века строили быстро и много. Я подозреваю, с достаточным числом примеров это доказывающих, что они взаимодействовали, они вели некую игру, разыгрывали захватывающий спектакль, размещая декоративные маски на нескольких близлежащих домах и связывая их общим сюжетом.

Наб. р. Мойки, 102

Недалеко от книжного «Мефистофеля» с улицы Декабристов № 25 на доме по набережной Мойки № 102 в той же стилистике ренессансной книжной графики в кокошниках над «венецианскими» окнами есть миниатюрные головы юноши в берете и человека зрелого возраста. Такое впечатление, что это следующие страницы, написанные и изваянные одной рукой, и что это «История доктора Фауста». Здесь на стенах книжные рисунки обрели объем, а книжные страницы превратились в каменные листы. Формально, это горельеф, но выразительные головы, вырывающиеся за плоскость стены, выглядят уже совершенно объемной скульптурой, классическим бюстом, поставленным в стенную нишу.