Трудный Роман - Марчик Георгий - Страница 9

— Главный герой тонко ведет свою роль, — значительно говорил Роман в антракте. (Женя, как веером, помахивала программкой.) — Автор умело завязывает сюжетный узел. Хотя режиссер несколько упростил психологический подтекст. Вам не кажется?

Женя с готовностью согласилась:

— Может быть. Только я не очень понимаю, что такое психологический подтекст.

Роман принялся объяснять. Он одет с иголочки: в модном сером костюме. Костя — в школьной форме и в старых, отполированных до блеска туфлях.

Ему почему-то не хотелось говорить о спектакле. Все это были не те слова, не те мысли, не те чувства. В его ушах, не умолкая, звучала песенка, которую трагически-бодро и с такой непреклонно-наивной верой пел этот счастливый неудачник, великий чудак Дон Кихот.

Смешно, какой еще подтекст может быть у этих слов, когда и так все предельно ясно. И зачем Роман так рисуется? Жене это, кажется, нравится.

Она побледнела после болезни. Даже глаза, кажется, стали больше и ярче. А таких, как у нее, золотистых, с бурой подпалинкой волос нет больше, наверное, ни у кого на свете. Глаза издалека синие, а вблизи зеленоватые, как вода в море, когда глубоко нырнешь.

После спектакля, едва они вышли на улицу, Роман, обхватив Костю и Женю за плечи и улыбаясь, предложил зайти в ресторан и отметить встречу. Эта мысль пришла ему давно, но он все ждал удобного момента.

— А… — начал было непосредственный Костя и тут же осекся.

«А деньги?» — хотел спросить он, да вовремя спохватился. Роман непременно воскликнул бы: «Какие деньги? Ведь я приглашаю… Разве мы не товарищи?!» К тому же к ресторанам Костя относился с опаской. Он еще никогда там не был.

— Ресторан? — Женя, кокетничая, покачала головой. — Ты с ума сошел. Так поздно. Меня мама будет ругать…

Роман настаивал:

— Поздно? Чудаки. Детское время. Десять часов.

Женя заколебалась…

Однако в ресторан их не пустили.

— Минутку, я все улажу, — подмигнул Роман. Он подошел к пожилому швейцару.

Тот оттолкнул его руку: монета, звякнув, покатилась по асфальту. Костя и Женя стояли чуть поодаль.

— Дурак ты, — обиделся Роман. — Да еще в ливрее…

— Ступай отсюда, молокосос, — невозмутимо посоветовал швейцар. — И живей, а то уши оторву.

Роман подошел злой и расстроенный.

— И тебе не стыдно? Ведь он старик… — сказала Женя.

— Не стыдно. Ослы тоже бывают старыми, — сердито ответил Роман. — Надеюсь, Костя, ты домой? Ну, топай. А мы с Женей прогуляемся.

— Костя, пойдем с нами. — Женя взяла Костю под руку. На лице ее недоумение. — И потом, простите, синьор, не вы один решаете…

— Пожалуйста, — обиженно протянул Роман. — Как вам будет угодно, синьорина. Но в таком случае я сам оставлю вас. Мне в другую сторону. Чао. — Он, резко крутнувшись на каблуках, пошел прочь.

— Чао! — сказала ему вслед Женя и помахала рукой.

— Ариведерчи, Рома! — добавил Костя.

Женя взяла его под руку. Они вышли на центральный проспект.

Шаги, шорох шин, говор людей — все приглушалось, растворялось в мягких, крупных, пушистых, невесть откуда появившихся хлопьях снега.

«Странный он какой-то сегодня, — думает Костя. — Ну, нравится ему Женя. Хотя, положим, не только ему. Но что за бесцеремонность?! А о чем это, интересно, он хотел с ней поговорить?»

«Ничего, пусть позлится, — улыбается про себя Женя. — «В таком случае я сам оставлю вас. Мне в другую сторону»!» — мысленно передразнивает она Романа. Она нисколько не сердится на него. Напротив, с каждой минутой у нее почему-то все лучше настроение.

Они медленно шли по затихающим улицам мимо разноцветных огней реклам, витрин, фонарей. Проносились редкие автомашины.

А снег все сыпал на головы, на плечи, на воротники. На ресницы Жени налипли снежинки, сделали их белыми и лохматыми.

— А помнишь. Костя, — весело спросила Женя, варежкой поглаживая медную ручку двери своего парадного, — как я тебе влепила пощечину?

Она всегда вот так — могла поставить в тупик совершенно неожиданным вопросом.

— Ага. Это когда я попытался тебя поцеловать. Приятное воспоминание. — Он притворно вздохнул. — Каких в детстве не сделаешь ошибок! Это было, когда мы с тобой выполняли наше первое комсомольское поручение.

… Вступали в комсомол с горящими глазами. Как раз тогда они с Женей проявили инициативу и за время зимних каникул взялись оформить по-современному свою классную комнату. Потратили уйму времени. Сделали эскиз. Купили краски. И целые дни красили. Оба перемазались с ног до головы. И без конца смеялись. Костя побаивался вопросов, которые ему будут задавать на комитете.

Она, сурово насупясь, вопрошает: «А что такое демократический централизм?» Острым кончиком кисти он чешет затылок, страдальчески смотрит на нее. «Во-первых, не демократический централизм, а принцип демократического централизма…» — «Нет, можно и просто демократический централизм…» — «Ну хорошо, — соглашается он. — Все равно, если об этом спросят, я в обморок упаду…»

Две стены они покрасили в светло-коричневый цвет, две другие — в голубой. А на голубых — несколько волнистых белых мазков, и вот уже плещется, пенится море; несколько легких, небрежных линий — и гордо под ветром скользят по волнам яхты; еще несколько штрихов — вот уже стремительно несутся сквозь голубой воздух чайки-альбатросы. Дверь сделали желтой с веселой рожицей клоуна в красном колпаке. Когда все закончили, вот тогда-то он и поцеловал ее и тут же заработал пощечину.

Получился не класс, а картинка. Загляденье. Глаза разбегались. Все — им казалось — в строгом соответствии с правилами эстетики. Ну, малость перебрали, так это ничего. Зато как старались!

— До сих пор не пойму, за что ты меня стукнула? — осторожно спрашивает Костя.

— Во-первых, ты меня напугал, — смеется Женя, — а во-вторых, стукнула не за то, что поцеловал, а за то, что не умеешь целоваться. С тех пор, кажется, прошла уже целая вечность. Ну, пока! — Женя скрылась за дверью парадного. Но тут же окликнула его: — Заходите за мной завтра. Вместе пойдем на выставку.

— Будет исполнено, Джульетта!.. — крикнул Костя на всю улицу.

— Тише, сумасшедший! — Она послала ему на прощанье воздушный поцелуй.

У своего дома Костя заметил Романа, который ждал его, втягивая голову в поднятый воротник пальто.

— Послушай-ка, так порядочные люди не поступают.

— Как — так? — не понял Костя. — А как поступают порядочные люди?

— Неужели не понимаешь? Мне надо было поговорить с ней наедине. — Роман вскинул голову и прищурил глаза.

— А что же ты не предупредил заранее? Откуда мне было знать? И Женя просила не уходить.

— «Просила» … Она могла нарочно…

— Послушай-ка, Гастев, — вспылил Костя, — если ты хотел пойти с Женей, то зачем пригласил меня? На роль статиста, что ли? По-моему, так: вместе пришли, вместе ушли. А ты с какими-то, фокусами…

— Значит, по-твоему, этого не стоило делать?

— Конечно, не стоило. — Костю смягчила растерянность Романа.

— Выходит, я в самом деле допустил просчет, — в раздумье проговорил Роман, не обратив внимания на вспышку Кости. — Что ж, тогда извини меня, парень.

— Пожалуйста. — Костя быстро отходил. — Кстати, она просила зайти за ней. Вместе пойдем на выставку. Нас двоих. Учти.

— Вот как? — удивился Роман. — Ну что ж, значит, зайдем вдвоем. Ладно, старина, будь здоров.

Негромко насвистывая, он направился к своему дому. Пожалуй, он испытывал даже некоторое облегчение от того, что ему не пришлось остаться наедине с Женей. Весь вечер его искушала, испытывала предательская мысль: «Сказать или не сказать?» Он так ничего и не решил, но при первой же возможности удрал с видом оскорбленной добродетели. Роман считал, что безжалостен к себе — он гордился своей способностью к беспощадному самоанализу.