Трудный Роман - Марчик Георгий - Страница 3

Мощный подъемный кран рядом со школой высоко в небо взметнул голову на длинной шее-стреле, будто хотел железными челюстями ухватить край тучи.

Мальчишки обгоняют Романа, размахивают портфелями, толкаются, спорят. Первая неделя в новой школе. Здесь все почему-то кажется чужим и даже враждебным.

— Эй, новенький! — Рядом паренек из их класса, зубастый, рот в улыбке, румянец во всю щеку. — Тебя Гостев, кажется?

— Гастев…

— Здорово. Юрка Черникин. Уроки выучил? А то классный руководитель — знаешь, мымра такая с бесцветными глазами — выставляет по одному к доске и по полчаса издевается. Скандалейшн, не человек. Все кишки может выпустить. Специально проверяли: после ее урока каждый из нас в среднем худеет на килограмм живого веса. Веришь?

Вот болтун привязался. У Романа непроницаемое лицо. В ответ ни «да», ни «нет». Ни улыбки, ни звука. Черникин понял, замолчал. У раздевалки отошел разочарованный.

Первый урок — литература. Марианна в настроении. В глазах светится радость. Не может скрыть. Покусывает губы, подавляет улыбку. И все оживились, задвигались. Обрадовались, черти. Почувствовали. Бросила на стол коричневую кожаную папку.

— Здравствуйте.

Обвела притихший класс взглядом, словно каждого приветила и с каждым поздоровалась в отдельности. И только сейчас увидела на своем столе примятый букетик желтых и красных листьев. И все увидели. Марианна засмеялась.

— Спасибо! Признавайтесь — кто?

Все молчали. У мальчишек в глазах сомнение: «Эка невидаль — листья»; у девчонок — полное понимание: «Здорово!»

«Чего радуется? — думал Роман. — Просто так, взял и положил, без всякого умысла. Кажется, не знал даже, что будет ее урок. Как некоторые любят придавать значение пустякам!»

Чугунов не спеша, уверенно отвечает. Закончил. В классе сразу же гул. Выясняется личное отношение к проблеме. Так уж заведено на литературе. Не уроки, а настоящий дискуссионный клуб.

Глаза учительницы останавливаются на Романе.

— Вы уже изучали творчество Горького?

— Да, эту тему мы проходили.

Уверенно вышел к столу. Уверенно заговорил. Десятки внимательных взглядов взяли его под прицел. Первый ответ. Отвечал бойко, складно, с независимым видом, как по — писаному. Слова прямо-таки отлетали от зубов. Бог с ним, с личным мнением Чугунова. Он и не вспомнил о нем. Класс как-то поскучнел.

— Простите, а вы любите Алексея Максимовича Горького? — с сомнением спрашивает Марианна.

Как будто речь идет об их общем знакомом. Раскрыл глаза в деланном изумлении:

— А какое это имеет значение?

Марианна нахмурилась.

— Ну что ж. Садитесь. Тройка. В ответе все чужое, ничего своего. Литературу нельзя зубрить. Чугунову «пять».

Вот так срезала! В классе задвигались. Поделом новенькому. Не дери носа. Ай да молодец Марианна! Знай наших.

Ни один мускул не дрогнул на лице Романа. Пожалуйста, как будет вам угодно. Словно не ему, а самой себе она выставила тройку.

На уроке физики учительница обидела Табакова. Роман проникся к нему сочувствием. Вызвала — он замялся, смутился.

— Я не выучил, Калерия Иосифовна. Не успел.

Не хотелось Косте получать двойку. Но и выпрашивать прощения тоже не хотелось, хотя причина у него была вполне уважительная: посылали несколько человек на картошку.

— Почему?

— На картошку посылали, Калерия Иосифовна.

Но Мымру не проведешь — не верит. На круглом, как лепешка, лице недоверчивость.

— На картошку, говоришь? А кто подтвердит?

— Он был, был, был… — Все враз загалдели.

Мымра в замешательстве задумалась. И все равно не простила. Верх взяли высшие педагогические соображения. Так сказать, интересы дела. Уступка могла бы стать для разгильдяев поводом. А посему…

— Двойка, Табаков… (Клац, клац, как большими ножницами отрезала кусок жести.) Не верю, что не смог найти время. Не захотел.

Костя торопится в сторону центра. Собирался заглянуть в магазин радиотоваров. Понадобился пустяк — предохранитель. Сегодня репортаж о хоккейном матче. Миновал широкие застекленные окна кафе. Там за столиками глазастые девицы с коленками наружу тянули через длинные соломинки оранжевые коктейли.

— Табаков!

Остановился. Обернулся. К нему подходил Гастев.

— Привет! — Улыбка согрела лицо Романа. — Куда топаешь? Пойдем ко мне, — предложил он, стараясь наступать утконосыми туфлями на тонкие белые змейки снега, которые ветер вытягивал по асфальту. — Пойдем, Табаков, ко мне. Послушаешь новые ленты. Сыграю тебе все, что захочешь.

Одна стена комнаты Романа сплошь оклеена афишами, вторая — небрежно, но продуманно — фотографиями спортсменов, артистов, красивых девушек. На уровне глаз через нее длинная белая полоса. На ней пять линеек и нотные знаки, как птицы на проводах.

— Это кто? — Костя указал на портрет мужчины с выразительным взглядом.

— А-а-а… Это Пит Сигер. Моя первая юная страсть. Американский певец. Есть его запись… Хочешь послушать?

— Давай, — согласился Костя.

У Сигера приятный баритон. Он пел, а Роман рассказывал о своем увлечении джазовой музыкой. Имена, которые он называл, ничего не говорили Косте. Насмешливая улыбка словно приклеена к лицу Романа, и не поймешь — говорит он серьезно или иронизирует. Он настроил электрогитару, тронул зазвеневшие струны, тихо запел:

Роман скользнул взглядом по бесхитростному Костиному лицу.

— Послушай, Табаков, а как ты относишься к девчонкам? Могут ли у нас с ними быть серьезные отношения? Конечно, я имею в виду не детские шалости, когда увидел хорошенькую девочку в красивом платье и побежал предлагать ей дружбу… А серьезное отношение, общие интересы…

Глаза Кости выдали замешательство. Роман пришел на помощь:

— Какое-то чудовищное противоречие. С одной стороны, ждем чего-то романтического, возвышенного, красивого. Такого же, как, допустим, у Ромео и Джульетты. С другой — расходуешь лучшие душевные силы черт знает на что. От красоты ничего не остается, кроме пустой оболочки. Согласен?

Ответ был явно не по силам Косте, но не хотелось оплошать, ударить в грязь лицом, и он храбро бросился вперед.

— Я, конечно, точно не знаю. Но, — он с виноватой улыбкой развел руками, — наверное, когда пишут о любви, все немного приукрашивают. Для романтики, так сказать.

— Значит, к этому не надо относиться серьезно, по-настоящему? — Роман сузил глаза. — То есть когда целуешь, обнимаешь, ты действительно свободен, ничем не связан. Так, да?

— Честное слово, я не знаю, — заволновался Костя. Собеседник вынуждал его к слишком ответственным, категорическим выводам. — Все зависит от обстоятельств.

Роман откинулся на спинку стула.

— Нам, жалким школярам, никто не хочет помочь. Мы блуждаем в потемках и сами доходим до всего ценой непоправимых ошибок. Ну, кто скажет, как мы должны поступать?

В словах и глазах Романа была такая неподдельная горечь, что Косте стало не по себе. Ему бы и хотелось помочь этому парню, но как, он сам не знал.

— Перво-наперво надо учиться быть человеком, а потом уже кем угодно.

— Учиться быть человеком? — удивленно переспросил Роман. — А зачем этому учиться? Разве мы марсиане, которые прилетели на землю? Чему бы я хотел научиться — так это быть самим собой. А мне, например, кажется: во мне живет сразу несколько человек. И я никак не могу решить, каким из них быть. С тобой этого не бывает?

— Нет, — ответил Костя. — не бывает.

— Счастливый ты человек. Все тебе ясно. Никаких забот, волнений, нерешенных задач.

Костя пожал плечами: «Как сказать!» Но промолчал. Он не любил распространяться о своих заботах. Свое никогда не казалось ему настолько важным, чтобы говорить об этом вслух. И действительно: какие уж там у него до сих пор были трудности? Для него самого, может быть, и да, но не для постороннего глаза…