Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Обер Брижит - Снежная смерть Снежная смерть

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Снежная смерть - Обер Брижит - Страница 16


16
Изменить размер шрифта:

— Этого я достану, уж поверьте! — перебивает Лорье, охваченный яростью.

Доктор недоверчиво вздыхает, выбивает трубку.

— Надеюсь! Вам за это деньги платят! Ладно, я составлю для вас предварительный отчет. Думаю, что судья потребует проведения полного вскрытия в Марселе.

Лорье соглашается. Доктор прощается. Шнабель и Иветт присоединяются к нам, в воздухе разливается аромат ликера. Лорье протяжно вздыхает. Шнабель покашливает. Иветт сморкается. Я чешусь. Наверное, мы похожи на грустных и растерянных животных.

— Мне не удалось связаться с господином Андриоли, — вдруг говорит Лорье. — Мобильный временно недоступен. Вам нельзя здесь оставаться одним, — добавляет он решительно. — Госпожа Ачуель, ваша приятельница, могла бы приютить вас?

— О, я не знаю… Мы об этом не думали… Не хочу ее беспокоить, — бормочет застигнутая врасплох Иветт.

— Обсудите это с ней и держите меня в курсе.

Он выходит вместе со Шнабелем, и мы остаемся наедине с малопривлекательной перспективой пребывания в ГЦОРВИ.

6

Ну, вот!

Нас устроили в двух маленьких комнатках в мансарде, обшитых сосновыми панелями, с видом на горы, как поведала Иветт.

Милая Франсина устроила нам очередной небольшой исторический экскурс, напомнив, что в начале века Кастен собирались сделать термальным курортом, потому что тут был серный источник, к настоящему времени иссякший. Именно в то время в здании Центра организовали интернат для больных, хилых, несчастных детишек: недоедание, анемия, туберкулез и все такое. Их отправляли в горы, тогда это называли «воздухолечение». Внутреннюю отделку старой казармы обновили, приспособив под нужды больных постояльцев. Лечебные кабинеты, кабинеты для водных процедур, и так далее. Три этажа здания обслуживаются большим, недавно модернизированным лифтом.

Милая Франсина дала мне план здания, напечатанный азбукой Брайля, а Юго провез меня по всем помещениям, чтобы я могла хоть как-то ориентироваться самостоятельно. Жюстина, Летиция и Леонар живут на том же этаже, что и мы. Такое соседство не должно меня беспокоить. Самые подвижные постояльцы размещены на втором этаже, рядом с воспитателями. Жан-Клоду выделена специальная комната на первом этаже, напротив комнаты Яна.

Я объезжаю на кресле свои новые владения: кровать, комод, шкаф, откуда приятно пахнет лавандой. Окно находится выше моей головы; подняв руку, я могу дотянуться до задвижки. Стук в дверь. Я не кричу «войдите!», но кто-то входит.

— Элиз? Вы тут?

Это Жюстина. Я медленно еду на ее голос, натыкаюсь на вытянутую руку.

— Здравствуйте! Надеюсь, я вам не помешала. Я просто зашла узнать, что новенького.

Я, понятное дело, сижу молча, а писать смысла нет — она все равно не может прочесть. Я просто быстро стучу три раза по ободу колеса.

— Вы знаете азбуку Морзе? — спрашивает Жюстина как бы между прочим.

Ответа нет.

— Я вас научу, это просто. Так мы сможем общаться.

Это заменит мне палец и блокнот.

— Я пошла. До вечера.

Она натыкается на косяк двери, хихикает, потом уходит по коридору. Где-то хлопает дверь. Она еще плохо освоилась с помещением, ей, наверное, трудно тут ходить. А мне, честно говоря, легче, ведь меня чаще всего везут. Не всегда туда, куда я хочу, но…

Пользуюсь минуткой покоя, чтобы попытаться расслабиться. Долгий вдох, выдох, и так раз десять. Стараюсь освободиться от мыслей. Сосредотачиваюсь на образе острого горного пика, покрытого снегом, на гробовом спокойствии вершин. В сияющем голубом небе взад и вперед с протяжными криками летают чайки. Ладно-ладно, я знаю, что в горах нет чаек, но в моих медитациях они есть. Снег и соль сверкают одинаково, горизонт виден так же отчетливо. Белое, голубое. Голубизна радужной оболочки на белой роговице. Ах, дьявол, все напрасно! Стук в дверь, я вздрагиваю.

Дверь открывается. Неуверенные шаги. Кашель. Мужской кашель. Я нервно сжимаю обод колеса.

— До-б-ро… по — жа — ловать… , — с трудом выговаривает низкий голос.

Мужчина замолкает, слышу свистящее дыхание.

— Со-се-д… Ле-о-нн-ар.

А, знаменитый Леонар! Сумрачный молодой ученый, утративший дар речи. Я наугад протягиваю руку. Теплые пальцы на моей кисти. Легкое пожатие, и он выпускает мою руку. Неловкие шаги, тишина, дверь закрывается.

Ну вот, грустно не будет, теплая дружеская компания по вечерам мне обеспечена. Один видит, но не говорит. Вторая говорит, но не видит. И я — не говорю и не вижу. Пытаюсь восстановить ход мыслей. Снова дать волю образам. В мозгу бурлит поток резких и ярких видений. Чайка клюет пустые глазницы трупа, брошенного у подножия горы.

Старшина Лорье с длинными белокурыми локонами воет на луну. Ян в черных очках, его клыки окрашены кровью. Успокойся, Элиз. Рассуждай.

Убиты две женщины. Почему? Кем? Мне принесли два куска от тела первой, глаза от второй. Что это — какая-то схема? Нагнетание страстей? Старшина Лорье, ведущий расследование, был влюблен во вторую жертву, Соню Овар. Эта самая Соня, девушка далеко не строгих нравов, была крестницей моего дяди. Ее собственный дядя был неотесанным пастухом и жил в горах. Соня утверждала, что ей что-то известно о первом убийстве, жертвой которого стала неизвестная нам женщина. Итак, Соня — единственное связующее звено между всеми элементами. Если бы я могла нарисовать диаграмму или воспользоваться волшебным компьютером, как в кино.. Туда можно было бы ввести все данные, которыми я располагаю, и — раз-два! — зал, затаив дыхание, смотрит, как на экране, расчерченном квадратами, медленно выплывает лицо убийцы.

А поскольку я ничего не вижу, то останусь единственной, кто так и не узнает, о ком идет речь.

Ян вышел из больницы. Мы как раз наслаждались вкуснейшим-милейшим чайком Франсины, когда он вошел. Франсина приняла его весьма холодно, и он пустился в оправдания: Соня не пришла на свидание, он напрасно ждал, потом безрезультатно стучал в служебную дверь и, наконец, решил напиться, благо в багажнике у него была бутылка водки.

Тут Франсина спросила: что, это у него привычка такая, держать в машине бутылки с водкой, а он ответил, что купил ее вечером, надеясь, что Соня пригласит его выпить. Со стороны Франсины донеслось «хм-хм», со стороны Иветт донеслось «хмхм», и Ян разозлился. Если хотят, чтобы он уволился, пусть так и скажут, а что он делает в свободное от работы время, касается только его, ну, и так далее.

— Признайте, что вы ставите меня в неловкое положение, — посоветовала ему Франсина.

После этого обмена мнениями все успокоились. Ян извинился: больным пора заниматься гимнастикой. Он быстро вышел.

— Мог бы и побриться! — резко заметила Франсина.

— У него глаза еще красные! Наверное, у него страшно болит голова! — сказала Иветт.

— Мне очень неприятно. Я, конечно, ни в коем случае не подозреваю, что Ян мог… Но, знаете ли… у него ведь нет никакого алиби, правда?

— Ну, не думаете же вы, что Ян способен…

— Иветт, милая, если бы вы знали, на что бывают способны люди…

— О! Уж мы-то знаем, правда, Элиз?

Тут ты права. В прошлом году мне довелось испытать на своей шкуре людское двуличие. Можно сказать, что мы с Иветт — единственные уцелевшие из экспедиционного корпуса, отправленного в рейд по горящим дебрям безумия. И говоря «горящие», я имею в виду буквальный смысл этогослова, ведь мы чуть было не сгорели заживо. После огня — лед. Может быть, нас попытаются заморозить насмерть под какой-нибудь елкой?

Знаю. Психоаналитик, знаю. Отрицание собственных чувств путем насмешки над собой приводит к саморазрушению. Но я всегда была такой. Я всегда нервно смеялась на похоронах. Я пряталась за непреодолимой стеной юмора. Это моя система, у нее есть недостатки, но другой я не знаю. И к тому же, чем она может помешать сейчас, когда я не могу по-настоящему общаться с кем бы то ни было? Я больше не рискую никого обидеть.