Лазоревый петух моего детства (сборник) - Погодин Радий Петрович - Страница 2

— Привет, кавалеры. До центра по рублику, дальше по счетчику. Спешите ехать?

— Нам на автобусе в самый раз, — ответил ему Тимоша.

— Пардон…

Когда шофер удалился, поигрывая ключиком от зажигания, Тимоша придвинулся поближе к девчонке.

— Мы за аэродромом червей копаем. Сейчас на червей спрос. Народ увлекается рыбной ловлей. Дороже всех репейник ценится, белый такой. Его, гада, найти трудно. Выползки хорошо идут. Мы выползков по ночам в парке ловим с фонариком. Светишь в траву…

бесстрастно прочитал Боба.

Девчонка быстро к нему повернулась:

— Вы поэт?

— Странный вопрос. — Боба пожал плечами.

— У нас в классе один мальчик тоже сочинял стихи. Я их не могу прочитать. Он их одной девочке посвятил. Хорошие стихи, про северное сияние.

— Тебе, наверное, посвятил? — спросил Тимоша.

Девчонка головой покачала.

— Мне еще никогда стихов не посвящали.

— Ну и чихать.

— Нет. Приятно все-таки.

Девчонка посмотрела на стеклянную банку с червями. Тимоша проследил ее взгляд, насупился.

— Ты не подумай чего. У нас цель. Нам мотор купить надо. Нам без мотора уже никак.

— А вы откуда такая? — вежливо спросил Боба.

— Какая?

— В мехах.

Тимоша объяснил шире:

— Как иностранка. Иностранцы на себя хоть черта напялят, хоть голышмя по городу бегать станут или в шубах в жару. Им никто слова не скажет. Даже завидно, до чего иностранцам у нас почтение.

Девчонка посмотрела на свою шубу.

— На мне ничего не напялено. Шубу мне отец сшил. Нерпу я сама настреляла.

У Тимоши глаза расширились и погасли медленно.

— Ну, ты даешь! Ну, я пошел. Боба, пойдем, а то черви сдохнут.

— Постоим, врать поучимся, — сказал Боба.

— Это почему я вру? Я никогда не вру. Это зачем: вы человека не знаете, а уже не хотите ему верить? Я из винтовки гуся бью влет. И оленя…

Тимоша угрюмо потянул Бобу за рукав:

— Пойдем, а то черви сдохнут.

Девчонка быстро повернулась к нему:

— А ты молчи со своими червями. — Она расстегнула рюкзак, вытащила из него тяжелый моржовый бивень. Протерла его рукавом, чтобы блестел. — Я этого моржа сама завалила.

— Один на один, — вежливо улыбнулся Боба.

Девчонка кивнула.

— Ну, я его из винтовки.

— Моржа?.. — Унылый Тимоша поколебался немного. Поставил банку с червями на тротуар. Взял бивень. Пальцем поколупал. Понюхал даже. — Годится…

— Это секач. Одинокий. Они очень злые, одинокие.

Боба улыбнулся еще вежливее. От него как бы медом пахнуло.

— Могу биться — не из винтовки. Вы его из левольверта, жеваным мякишем.

— Это зачем ты не веришь? — раздельно, даже с испугом, сказала девчонка. Она отняла бивень, запихнула в рюкзак. — Пожалуйста, не верьте. Как мне проехать к метро?

— На автобусе, — сказал Тимоша. — На тридцать девятом.

— Если вы моржей бьете, на самолетах летаете, возьмите такси до самого дома, — сказал Боба.

— Ну и возьму! — Девчонка ухватила рюкзак, поволокла его к стоянке такси, крича на ходу: — Такси, такси! Возьмите меня!

— Возьмите ее, — захохотал Боба. — Рыжая. Могу биться: как рыжий, так врун обязательно. А ты развесил свои ослиные уши. Рыжая моржа убила — удивись на всю жизнь.

Тимоша не спеша рукава засучил. Боба сошел с тротуара.

— Не возникай.

— Не надо, — попросил Боба. — Из-за какой-то рыжей поссорились. Да она не стоит… Пойдем, а то черви уснут.

— Они уже уснули. — Тимоша взял Бобу за воротник.

— Торчим здесь на солнце, — прохрипел Боба. — Дохлых никто не купит.

— Купит. Мы в банку анисовых капель покапаем, они все на голову встанут, ежом растопырятся. — Тимоша поднял кулак.

— Только не очень сильно, — сказал Боба и опустил голову.

— За двух ослов и за двух баранов.

— За одного барана.

— За двух. Девчонку ты тоже бараном назвал.

Боба вырвался, возмущенный.

— Меня за рыжую бить? Товарища из-за какой-то там рыжей?

— Перестань.

— Не буду, — сказал Боба покорно. — Конечно, девчонку бараном назвать нельзя — это безграмотно.

Самолеты на взлетном поле нетерпеливо гудели, сотрясали воздух сотнями лошадиных сил, им были неинтересны мелкие ребячьи страсти.

Тимоша почесывал свой кулак, раздумывая, залепить Бобе леща или простить.

Автомобильный гудок загнал мальчишек на тротуар.

Девчонка сидела на заднем сиденье серой «Волги» и махала шапкой.

— Эй! — сказала она. — Садитесь, поедем. А то у вас в самом деле черви уснут.

Боба поправил куртку и как ни в чем не бывало первым полез в машину.

— Садись, Тимоша, — сказал он. — Мы не гордые.

Автомобильный мотор мягко фыркнул. Осенние яркие листья ринулись под колеса, взлетели, кружась, позади машины и снова легли на асфальт.

Шумная толпа пассажиров заполнила площадь.

«Совершил посадку самолет сорок два — пятьсот пять. Рейс триста сорок, из Свердловска. Девочку Ольгу Смирнову просят зайти в отдел перевозок. Там ее ожидает бабушка. Повторяю: совершил посадку самолет сорок два — пятьсот пять. Рейс триста сорок, из Свердловска. Девочку Ольгу Смирнову просят пройти в отдел перевозок. Там ее ожидает бабушка», — объявил по радио мужской хриплый голос.

Картина вторая

В Ленинграде осень. Деревья украсили землю яркими листьями. Машины, которым велено убирать, жуют листья, дрожат от сытости, а листьев все больше. Листья все ярче.

Улица была тихая, и дома на ней разноцветные. Ольга тащила по улице свой мешок. Шуба у нее нараспашку. Волосы растрепались. Мимо Ольги шагали прохожие. Первые и вторые улыбались ей. Третьи и четвертые не смотрели на нее, они в себя смотрели, в свои дела и заботы. Зато пятые-десятые хмыкали, хихикали, указывали на нее перстом.

— Ишь вырядилась.

— Ужас!

— И что люди собой воображают. С малого возраста из себя что-то корчат.

— Это же безобразие — девочка в такой модной шубе.

— А брюки! А волосы!

— Цаца!

Ольга думала вслух:

— Вы зачем на меня так смотрите? Вы зачем надо мной смеетесь? Я вам не нравлюсь? — И бормотала прохожим в спины: — Вместо того чтобы на меня глаза таращить и смеяться попусту, поглядели бы вокруг себя. Вы видите осень? Собирайте охапки оранжевых листьев. Возьмите побольше. Разбросайте их по полу в тесных жилищах. Шагайте — пальто нараспашку. Ветер спрячет вам за пазуху последние запахи лета. Берите рыжие листья. Людям необходимы яркие краски. Зачем вы пинаете их ногами? Эй, эй! Это же солнечный цвет!

У парадной, как раз напротив Ольги, стояла другая девчонка. Может, постарше. Может, повыше. И конечно, красивее. У нее были длинные черные кудри.

Девчонка кривила губы.

— Ты что, чокнутая? — сказала она. — Ты что разоряешься?

— Это я про себя. Я давно здесь не была. Меня еще совсем маленькую увезли отсюда. У меня сейчас столько слов вдруг — откуда берутся? Я вообще заметила: когда говоришь сама с собой, получается очень складно. Ты не замечала?

— Вот рыжая! Вот ненормальная! Чтобы я сама с собой разговаривала? Я прысну…

— Зачем ты меня называешь рыжей?

— Тоже мне! А какая же ты? Может, светло-каштановая? Сейчас все рыжие называют себя светло-каштановыми. Тоже мне — модный цвет. Даже учителя в рыжий цвет перекрашиваются. По-моему, цвет поганый. Когда я смотрю на рыжих, у меня во рту кисло делается.