Реконструкция. Возрождение - Вардунас Игорь Владимирович - Страница 51

– Но это невозможно.

– Профессор, я не зря сказал, что данные получены вчера. Весь отдел горбатился целые сутки, чтобы всё ещё раз точно проверить, а проверенный материал проанализировать ещё сотню раз.

– Ты уверен, что здесь нет ошибки?

– Никакой ошибки, – Кристофер уверенно замотал головой с такой силой, словно его ошпарили кипятком. – Всё верно, цифра в цифру, год в год.

– Но где кроется причина? Что послужило катализатором? Ведь тебе прекрасно известно, что наша главная цель всеми этими необходимыми изменениями приготовить человечество к появлению сыворотки бессмертия, – всматриваясь в шкалу вычислений, Свен не мог поверить своим глазам. – Сделать мир лучше и устранить все огрехи. Как это может быть?

– Если я правильно во всём разобрался, вы, так сказать, включили обратный отсчёт, когда создали корпорацию и разослали агентов по разным эпохам, профессор, – продолжал объяснять Кельвин. – Взгляните на амплитуду развития, все действия «Хроноса», какими бы благими они ни были, любое наше вмешательство, даже самое малое, влечёт за собой необратимые изменения, расширяющиеся в геометрической прогрессии. Как круги на воде от упавшего камня.

– Как круги на воде, – машинально повторил Свен, вспомнив дождливый день в заброшенном амбаре посреди английского поля.

Оторвавшись от распечатки, он посмотрел на закрытый ящик стола, в котором лежала голокамера со сделанной им записью Апокалипсиса. Перед затуманенным взором Нордлихта вновь на фоне алого неба поплыли бесчисленные армады военных кораблей, термоядерные ракеты, смертоносным градом падая с неба, утюжившие городские кварталы, превращая дома и людей в кружащееся на ветру полыхающее пепельное крошево. Выжженные всепланетным побоищем пустыни, выгребные ямы и братские могилы, доверху наполненные гниющими телами людей, разрушенные города и поселения. Снова боль, страдания, смерть. Неужели на этот раз по его вине?

– …Таким образом, финальная точка является уже как бы запрограммированной в пространстве и времени, и что бы мы теперь ни предпринимали, течением нас всё равно вынесет к ней. Более того, любые новые вмешательства могут сделать только хуже. Профессор, вы меня слушаете? – Голос Кельвина доносился до него словно из другой Вселенной.

…Ядерные взрывы росли, словно споры ядовитых грибов в убыстрённой съёмке. Континенты крошились и разламывались, словно печенье, исчезали острова, с лица земли буквально стирали всё живое. Последний кадр зловещей записи, теперь ставшей не чем иным, как пророчеством, целиком занимал циклопический гриб, отдалённо напоминающий ядерный, только ещё более жуткий и явно порождённый энергией, во много раз превосходящей атомную.

– Мистер Нордлихт! Сэр, – чуть повысив голос, Кристофер осторожно потрогал его за плечо.

– Да-да, Крис, я тебя слушаю, – положив распечатку на стол, Свен нахмурился и усталым вздохом запустил руки в волосы. – Только хуже… Так что ты предлагаешь?

– Я надеялся, это вы мне ответите, профессор, – виновато ответил тот, потянувшись за распечаткой. – Я же простой аналитик, моё дело предоставлять факты.

– Хорошо, я понимаю, Кристофер. Оставь это пока у меня, – наконец, тяжёлым взглядом безгранично уставшего человека посмотрев на помощника, сказал Нордлихт. – Мне нужно как следует обо всём этом подумать. Вы хорошо поработали, передай остальным мою личную благодарность, и продолжайте держать руку на пульсе. О любых новых изменениях докладывай сразу мне, в любое время.

– Хорошо, профессор, – сунув ручку в нагрудный карман рубашки, послушно кивнул Кристофер.

– Можешь идти, если что, я свяжусь с тобой.

Когда за Кристофером Кельвином закрылась дверь кабинета, оставшийся в одиночестве Нордлихт ещё некоторое время смотрел на лежащий перед ним неизбежный приговор человечеству, созданный его собственными руками.

Итак, получалось, что все его усилия изменить мир, сделать его лучше, наоборот, толкают Вселенную к краю пропасти. Свен Нордлихт, профессор и изобретатель, ничем не отличался от кровавых тиранов прошлого, а может, был в тысячу раз хуже и страшнее. Ведь ни у Гитлера, ни у Наполеона, ни у Чингисхана не было в распоряжении такого могущественного и страшного оружия, которым, как оказалось, являлась его Машина.

Попытки Свена спасти семью ни к чему не привели, вместо этого он запустил чудовищный маховик разрушения, приближение финального аккорда которого было всего лишь вопросом времени.

Время.

Теперь Нордлихт ненавидел его всем сердцем. То, на что он столько лет возлагал надежды и лелеял хрупкую мечту о воссоединении с родителями, обернулось для изобретателя жестоким проклятьем. Чудовищной изощрённой пыткой, на которую он сам себя и обрёк.

Иметь в руках такое неописуемое могущество и быть при этом безвольным, связанным по рукам и ногам, без права на волю и собственное решение.

Чувствуя, как внутри начинает бушевать пожарище, в которое он сам охотно подбрасывал всё новое и новое топливо из мыслей и переживаний, которыми упорно продолжал накручивать себя, Свен схватил лежащую на столе распечатку, принесённую Кристофером, и принялся остервенело рвать её на тысячи мелких кусков.

Скомкав и запихав бумажные лохмотья в мусорное ведро, он вскочил из-за стола и, натянув куртку, выбежал из кабинета, устремившись к лифту, который, медленно тащась вниз с этажа на этаж, доставил его на подземную парковку. Ему хотелось убежать. Пойти вопреки системе. Хоть как-то противопоставить себя жесточайшей правде реальности, в которую он упорно не хотел верить. Не хотел её принимать.

Да пошло оно всё к такой-то матери!

Дойдя до своей «Шевроле Импала» с «правильной» посадкой[64], он, заведя машину, некоторое время сидел, отрешённо вслушиваясь в монотонное урчание прогреваемого двигателя.

Ему нужно было как следует обо всём подумать и в то же время не хотелось решать ничего. Как ещё раз доказал ему пришедший с распечаткой Кристофер, он был не в состоянии превозмочь те неведомые вселенские силы, которым решился бросить вызов в надежде спасти родителей.

У него ничего не получалось, как бы упорно он ни старался. Отказавшись от идеи спасти их, Свен решился на отчаянный шаг подарить им бессмертие. Но, как оказалось, и этот путь, тот маленький шанс, за которой он с такой силой и слепой уверенностью хватался, вёл человечество к погибели. И всё по его вине.

Рванув машину с места, Свен даже не представлял, в какую сторону держит путь. Ему нужно было отвлечься, гнать себя, бежать от собственных мыслей, стремительно погружаясь в водоворот обычной жизни и обычных людей, живущих в своём привычном, маленьком мире. Как бы он хотел вот так же проснуться утром, поцеловать жену или позвонить родителям, отвезти ребёнка в школу, вернуться с работы домой к тёплому и уютному очагу. Поесть вкусный ужин с любимой женой и забраться с ней под одеяло.

Но тщетно.

Машина не пускала его. Дав жизнь своему изобретению, Свен невидимой цепью навеки приковал себя ко Времени. Стал добровольным изгоем, который держал в руках сотни миллионов судеб и одновременно не мог ничего.

Желание напиться стало неожиданно таким томительным и пронзительно сильным, что погружённый в свои мысли Свен чуть не проехал перекресток на красный свет. Хотелось даже не напиться, а забыться в каком-то чарующем, психоделическом видении, которое унесёт его далеко-далеко в мир несбывшихся грёз, застит разум мягкой пеленой, прогоняя из него прочие дурные и гнетущие мысли.

Он не знал, что привлекло его больше – название «Лакшимор и Сапог», или дверь, щедро обклеенная пестрыми афишами с анонсом выступления Джарвиса и Манкимена, смутное воспоминание о которых зашевелилось где-то у него в мозгу.

Паб как паб. По всей Америке разбросаны сотни таких. Одинаковых, безликих. Услужливо готовых предложить одиноким скитальцам или завсегдатаям утопить своё горе или отрешиться от житейских проблем за бокалом чего-нибудь крепкого.