Девчонка идет на войну - Родионова Маргарита Геннадьевна - Страница 31

— Вот это — герой! Причем первоклассный, — сказал Иван, когда Гуменник ушел.

«Я ВЕРНУСЬ, ТОВАРИЩ КАПИТАН!»

Петька напрасно тревожился, немцы ничего не замышляли. Верно, они и в самом деле выдохлись и убедились в том, что впустую тратят время, боезапасы и людей. В первые дни пасхи они даже по долине смерти били редко, и когда там взрывался снаряд, ребята смеялись:

— Фриц с пьяных глаз пальнул.

Затишье дало возможность очистить колодец.

— Нина, завтра ты уйдешь отсюда, — сказал мне Лапшанский.

— Нет, — крикнула я в ужасе, — нет! Ведь самое страшное прошло, и ничего со мной не случилось. Товарищ капитан, миленький, пожалуйста, не выгоняйте меня. Честное комсомольское, я буду с одного слова слушаться. Если хоть заикнусь что-нибудь поперек, вот тогда сразу можете меня отправить. Товарищ капитан…

— Нина, ты потом вернешься. Просто нужно один пакет срочно доставить в тыл.

— Нет уж, не обманете. Пусть ваши любимчики везут всякие распакеты.

— Ну вот видишь, ты только что дала слово и тут же начинаешь пререкаться. Все. Пойдешь ночью с мотоботами. Встретишь там по-человечески Первое мая…

— Я не хочу по-человечески!

— …отоспишься и вернешься.

— Кстати, тебя там кто-то ждет, — ввернул Орлов.

— Кто меня ждет?

— Ну, наверное, ждет кто-то, раз ты мне однажды даже табак отдала.

Я почувствовала, как краска медленно покрывает мое лицо и ползет по шее.

— Как тебе не стыдно!

Но напоминание о Борисе заставило меня задуматься. Я не знала, жив ли он, и до сих пор просто не позволяла себе часто думать о нем. Но сейчас такая тоска подкатила к сердцу, что некуда было от нее деваться. Действительно, я могла уже завтра быть рядом с ним или хотя бы узнать о нем. А что, если согласиться и потом вернуться снова? Сходить в баню. Поспать. Поесть без опасения, что у тебя сейчас вырвет миску из рук какой-нибудь шальной осколок. Ах, боже мой, да разве в этом дело? Ведь главное — Борис. В конце концов, есть Доленко, который снова может помочь мне. Уж ни один человек, даже капитан третьего ранга Торопов, начальник связи, не мог сказать, что я здесь была нагрузкой.

К ночи я приняла железное решение уйти с мотоботами, если капитан вернется к этому разговору.

На следующий день Лапшанский приказал:

— Ну, Нина, собирайся.

К безмерному удивлению всех, я молча начинаю собираться. Потом, чтобы подразнить капитана, говорю жалобным голосом:

— Ну и пусть. Разве здесь нужны такие трусы, как я? Здесь нужны герои вроде Гуменника. А что я? Пустое место. Во всяком случае, в глазах товарища капитана.

Он делает вид, что не слышит меня, но я отлично знаю, что это только вид.

— Прощайте, ребята, — вздыхаю я. — Если я была очень плохой, то не обижайтесь.

— Брось, Нинка, ты же знаешь, что нам нелегко расставаться с тобой. Но так оно и вправду лучше, — говорит рассудительный Иван.

Я выдерживаю убитый вид до тех пор, пока мотобот не отчаливает от причала. Тогда кричу провожающим меня ребятам и капитану:

— Глупости все это! До скорой встречи! Я скоро вернусь, товарищ капитан!

ЗЛОДЕЙ

Это было ущелье, поросшее по склонам сплошным сосняком. Днем и ночью деревья шумели тревожно, и шорох хвои вызывал у меня чувство гнетущей тоски. Мне было от чего затосковать. По возвращении из немецкого тыла я попала снова к старшему лейтенанту Щитову, и он сразу же мне заявил:

— Все, Морозова, отвоевались. Больше чтобы я не слышал ни слова о фронте.

— Но мне Лапшанский немедленно приказал вернуться, — попробовала я взять его на пушку.

Однако Щитов был не из легковерных.

Сейчас мы базировались уже не в селении, а в этом ущелье, где шумели и шумели проклятые сосны, доводя меня до отчаяния.

За последние месяцы я совершенно отвыкла от мирной жизни и по ночам, слушая шепот леса, вспоминала, как море лизало с тихим шелестом борта нашего корабля-причала. В такие минуты я готова была пойти на что угодно.

Совсем было плохо и то, что мне не удалось увидеть Бориса. Сережа Попов заверил меня, что Боря жив и здоров и непременно примчится ко мне, как только выпадет свободная минута. Но что-то он не ехал и не ехал.

В первый же день прибытия сюда я нажила себе врага.

Мы обедали в домике, который стоял на самом дне ущелья. Ребята наперебой расспрашивали меня о фронте.

и я чуточку форсила своим привилегированным положением единственного здесь фронтовика. Я заметила, что это очень не нравится одному старшине первой статьи, которого я видела впервые.

Он без конца посматривал в мою сторону, и лицо его принимало все более неприязненное выражение. Заметив это, я начала форсить еще больше, уже просто назло ему. Он оттолкнул миску с фасолью и демонстративно вышел.

Землянка наша была самой первой по склону. Я зашла в нее. При открытой двери здесь было совсем светло, и я решила устраиваться, пользуясь свободной минутой. Хотя что мне было устраиваться? Застелить койку да достать из вещмешка и просушить вещи. Но не успела я еще оглядеться, как в землянке потемнело. Кто-то стоял в дверях.

— Морозова, на построение!

Бросив все, я пошла. На широкой площадке возле радиорубки строились ребята. Перед ними с устрашающе решительным видом стоял старшина, который мне так не понравился во время обеда.

— Смирно! — скомандовал он.

Строй привычно замер.

— Матрос Морозова, из строя!

Я шагнула вперед.

— В нашу смену с сегодняшнего дня входит новый радист матрос Морозова, — сказал старшина. — Это человек, немного побывавший на фронте, но считающий себя бывалым фронтовиком. У нас дружный, здоровый коллектив, поэтому я считаю своим долгом предупредить нового товарища, что мы не потерпим никакой анархии, никаких отклонений от дисциплины. Вам ясно, Морозова?

Анархия? Это на фронте анархия? Да был ли ты, старшина, когда-нибудь на фронте-то? Знаешь ли, что именно там никто и никогда не пойдет против коллектива, не вспомнит о себе, как бы ни было голодно, холодно, тоскливо и страшно?

— Вы поняли меня, матрос Морозова?

— Так точно, — вежливо ответила я.

Кажется, ребята разочарованы моим смирением.

— Разойдись!

Он явно считал, что очень удачно поставил меня на место. Этого допустить было нельзя. Как можно учтивее я сказала:

— Разрешите обратиться, товарищ старшина!

— Да-да, я вас слушаю, — ответил он не менее любезно.

Мы отошли в сторонку.

— Товарищ старшина, так вы утверждаете, что на фронте процветает анархия? Я правильно вас поняла?

— Попрошу не передергивать! — вскипел он.

— А вы нервный. Трудно вам придется, — насмешливо посочувствовала я.

— Довольно! — отрезал Бессонов и, повернувшись, зашагал прочь.

Начались дни, похожие один на другой.

Вахта, прием пищи, короткий отдых и снова вахта.

Старшина Бессонов просто не знал, как сильнее отомстить мне за тот разговор. Для начала он посадил меня к себе на подвахту, крепко задев этим мое самолюбие.

— Вы за время пребывания на фронте дисквалифицировались как специалист. Телефон крутить может каждый, а радиосвязь — дело слишком ответственное, чтобы я мог рисковать. У меня серьезный вариант, посидите, поучитесь.

Я сидела рядом с ним. Когда кто-нибудь вызывал нас, он тотчас забирал карандаш, и я не имела никакой возможности даже принять радиограмму. Сидела и делала это мысленно.

Двенадцать часов безделья с фланелевыми наушниками на висках в душной землянке доводили меня до отупения. Чтобы скоротать время, я с идиотским упрямством смотрела на лежащий передо мной бланк для приема радиограмм и высчитывала, сколько напечатано на нем разных букв, складывала из них слова, предложения.

Я не знала, куда мне деваться от безделья, от тяжких мыслей о Борисе, который не подавал о себе весточки.