Гражданин О (СИ) - "Amycus" - Страница 17

— На улицу, — шутливо нахмурился Гоша. — Вместе пойдем. Я устал уже адски, весь день работал.

Они покурили во дворе, а вернулись уже в компании небесного создания с синими волосами, торчащими в разные стороны. Кажется, Светочке должно было быть за тридцать, судя по манерам, но смотрелась она девчонкой.

— После душа можешь не одеваться, — сказал Гоша и, заметив странное Олесино выражение лица, усмехнулся. — Вот, надень.

Он швырнул ему белые трусы-боксеры.

— Сниматься в этом?

— Ага. Постарайся не намочить и не испачкать. У меня еще есть, а дизайнер всегда сможет заретушировать, но лучше, чтобы они оставались чистыми.

Олесь быстро помылся, подумав, голову решил не мыть, расстроился из-за отсутствия дезодоранты и вышел в комнату.

Светочка уже разложила перед зеркалом какие-то баночки, кисточки и огромные палитры, и Олесь мысленно хмыкнул: мало того, что пидорас и педофил, сейчас еще и будет накрашенным, как какой-нибудь транссексуал.

Пиздец.

— Гошик, а мальчика стричь? — спросила тем временем Светочка, и они оба встали перед Олесем, одинаково склонив голову набок.

— Из мальчика делать человека, — ухмыльнулся Гоша и подмигнул Олесю так, словно следующее предложение будет о сексе втроем.

Олесь сразу нахохлился. Не то чтобы его пугала подобная перспектива, но ощущение причастности к чему-то запретному накрывало, а от предвкушения в груди что-то радостно трепетало.

— Хорошо, — сказала Светочка и поманила к себе Олеся.

И весь следующий час творила с его головой и лицом что-то непонятное. Пахло аммиаком, волнующе обивало ароматами чего-то свежего и в то же время пряного, пахло Светочкиными духами и мятной жевательной резинкой, пахло новым, и это волновало.

Наконец гримерша позвала Гошу, и оба снова встали перед Олесем, рассматривая его и не говоря ни слова.

— Да… — нарушил молчание Гордеев.

— Глаз у тебя, Гошик, — хмыкнула Светочка.

Олесь попытался повернуться к зеркалу, но Гоша не дал: схватился за спинку кресла и навис сверху, внимательно рассматривая его торс.

— Волос на груди почти нет, это хорошо. Те, которые есть, сбрить, потом намажь его бронзой.

— Эй! Мы так не договаривались! — возмутился Олесь.

— Это работа, детка, — хихикнула Света. — Гош, а с пахом что-то делать будем?

Тот посмотрел и покачал головой.

— Тещина дорожка — непременный атрибут мужественности. Пусть будет.

Олесь не сразу сообразил, что речь идет о его — его! — пахе, поэтому даже возмутиться не успел: Светочка нанесла на его грудь обыкновенную пену для бритья и вытащила одноразовый бритвенный станок.

Еще через полчаса Светочка растирала Олесю спину. Да, трусы все-таки пришлось снять — Гоша настоял, испугавшись за их сохранность. Олесь чувствовал себя и смешно, и глупо. Но улыбаться не хотелось, потому что Гоша… он смотрел. Нет, он возился с камерой, выставлял свет, разговаривал со Светой, которая, кстати, вообще не обращала на причиндалы Олеся никакого внимания. Но Гоша смотрел, и Олесь знал, что это не просто взгляд, поэтому изо всех сил старался думать об острых коленках Ростика — оказалось, что это воспоминание напрочь убивает возбуждение.

Руки у Светы оказались профессиональными — как у массажиста. Сильные, неженские руки, которые не вызывали никаких неуместных желаний. Если бы не Гошин взгляд, то Олесь бы даже не напрягался.

— Слушай, я устала, — сказала Света через какое-то время. — Гош! Го-оша! Закончи спереди сам, хорошо? Я не думала, что нужно будет так долго. Мне еще ребенка у матери забирать.

Тот зашел в комнату с зеркалами, согласно кивнул и протянул Свете пачку денег.

Олесь снова, в тысячный раз, подумал, что явно не тем занимается, если стилист зарабатывает за два часа работы больше, чем он за неделю.

Пользуясь тем, что Гоша пошел провожать гримершу, он повернулся к зеркалу. И потрясенно замер. Себя Олесь красавцем никогда не считал, но тут было глупо спорить с очевидным фактом: из зеркала смотрел парень, наполовину загорелый (насколько хватило мужественных Светочкиных рук), светловолосый и даже… черт, симпатичный, что ли.

— То, что надо, — раздался негромкий голос Гоши. — У тебя отличное тело. Отличное.

Олесь хотел что-то ответить, но снова опоздал — Гордеев подошел очень близко и, положив ладони на его грудь, провел ими вниз — до живота.

По телу тут же пробежалась дрожь. Олесь втянул живот и даже перестал дышать.

— Я не пристаю, — хмыкнул Гоша, — нужно тебя намазать.

Взял оставленный Светой крем с блестками, зачерпнул хорошую такую горсть и провел ладонью по груди — плашмя, тоже, как и Света, не лаская, а просто размазывая крем. Но смотрел, и от взгляда в его ярко-голубые глаза у Олеся сбивалось дыхание.

И хотелось, чтобы он подольше наносил этот чертов крем, смотрел так, бля… внимательно. Олесь видел, как вздрагивают его ноздри, и понял, что случилось с Гордеевым накануне. Тело, запах крема и недоеб. Все было слишком очевидно, но от этого не менее неприятно. Олесь разочарованно вздохнул и отвел взгляд.

— Ну что? — переспросил Гоша. — Передумал?

— Нет.

— Хорошо.

Он продолжал гладить его грудь, вернее, наносить крем, но движения стали поспешными и вскоре закончились вовсе.

— Ягодицы сам, — Гоша протянул ему баночку. — Не полностью, до копчика намажь. И аккуратно одевайся. Сможешь?

— Справлюсь, — буркнул Олесь.

Но, естественно, через несколько минут взмолился. И они вдвоем надевали на Олеся трусы. Не было ничего более глупого, чем это, но, стоя в идиотской позе, расставив в стороны ноги, Олесь окончательно понял, что хочет Гошу.

Тот смотрел так, что было понятно — знает, заметил. И молчал. Олесь лишний раз напомнил себе, что у них нет будущего, что Гоша для него слишком хорош, и пошел в комнату-студию.

Сначала Гордеев щелкал вроде бы бездумно, а Олесь стоял в позе оловянного солдатика, руки по швам, но потом, выставив свет, Гоша начал командовать: «Согни ногу, повернись, напряги пресс, склони голову к плечу, замри». За исключением этих обрывочных команд съемка проходила в полной тишине, громко щелкал затвор фотоаппарата, а свет от ламп, которые ярко вспыхивали каждый раз, когда Гоша делал снимок, слепил, и из-за этого слезились глаза. Олесь терпел, его грела мысль о тысячах и о перспективе того, что клиенту понравится. Почему-то он был уверен, что понравится. Не потому что он такой красавец и модель, а потому что Гоша — профессионал.

В буклете говорили, что у него из всех российских фотографов больше всего премий и регалий. Значит, Олеся возьмут, и не нужно будет искать деньги.

Он был ослеплен светом, голос Гоши казался голосом Гудвина из Изумрудного города — слишком громкий, уверенный… равнодушный. Олесь подслеповато прищурился, глядя из-под ладони.

— Еще раз, очень хорошо…

Он неловко улыбнулся и сразу же спрятал эту улыбку. Захотелось, чтобы в голосе Гордеева послышалось возбуждение. Не следовало ему рассказывать Олесю о вчерашнем, и не было бы вчерашнего, если бы не…

Он подумал, что никогда не видел геев и не представлял, как они себя ведут, за исключением карикатурных жеманных жестов, которые и близко не подходили Гоше. А как вел бы себя Гоша, подумал Олесь, распрямляя плечи. Он положил ладони на бедра и запустил большие пальцы за широкую резинку трусов. Посмотрел в камеру исподлобья, потом улыбнулся кончиком губ, повернул голову в профиль, запрокинул ее. Это сопровождалось только звуком бесконечных щелчков фотоаппарата.

— Два кадра готово! — сообщил Гоша весело, и Олесь напрягся.

— Два? Да ты уже сто кадров сделал, если не двести!

— Два готовых. Из сотни если один в работу пойдет — уже хорошо. На самом деле можно и не продолжать, но... — Гоша снова наставил на Олеся фотоаппарат. — Хочу фотографировать тебя, а не трусы. Ты не против?

— Нет, а что нужно? — неожиданно быстро согласился Олесь.

— Играй себя. Или секс. Или мальчика. Даже девочку. Что хочешь.