Пыльца - Нун Джефф - Страница 66

– Ну вот, Колумб, – прошептал Джон Берликорн. – Пули успокоились и спят. Конец твоей истории. Отличный конец!

– Это ты сделал, Берликорн? – спросила я.

– Что ты, только чрезвычайно сильное создание может устроить такое. За кого, ты меня принимаешь? – Тут он засмеялся и наклонился ближе ко мне.

– Приезжай в гости, Сивилла.

– А Сапфир? Койот? Они будут жить?

– Будут. И ты тоже, когда будешь готова. Для тебя вход свободный. И вино бесплатно. Слышишь?

– Отдай мне жука.

Джон Берликорн поднес дронтового жука к моим губам. Я проглотила его целиком.

И снова лишилась сновидений. Внутри затрепетали крылья. Спасибо вам.

Бой окончен.

Потом кэб по команде моей Белинды поехал к свободному пространству. Джон Берликорн исчез с пассажирского сиденья. Осталось только жаркое дыхание его темных губ. Я бросила последний взгляд на лес. Луна сияла комочком пыльцы, а на границе сада, отмеченной каменными колоннами с двумя ангелами, мальчиком и собакой, дрожали черные листья. О Господи! До меня наконец дошло: правила обмена.

Ну конечно… У Белинды было два любовника.

«Боже! Выдержу ли я? Выдержит ли Белинда?»

На приборной панели я заметила пачку «напалмов». Взяла сигарету, прикурила, прочитала надпись: «КУРЕНИЕ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ БЕРЕМЕННЫМ ЖЕНЩИНАМ, ВНИМАНИЕ, НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ – ДОЧЬ-МУТАНТ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА».

Ну ладно, последняя затяжка. Черный кэб плавно поехал домой…

Дом. Манчестер. Пока я ехала обратно, новая карта превращалась в старую. Аллергия находила успокоение на вершинах любви. Черный кэб ехал к площади Сент-Энн: там уже танцевали люди, радуясь, что все закончилось. Роберман тоже стоял тут, как будто ждал нашего возвращения.

Я выбралась из кэба внутри тела Белинды и упала в объятия драйвера-робопса.

– Белинда, у тебя получилось! – пролаял Роберман через Тень.

– Угу, – вздохнула Белинда. – У нас получилось.

Понедельник 28 августа

– Приди и воссияй, еб твою мать! Да, вы не ослышались. С вами «Радио-карцер Йо-Йо». В настоящем мире четыре часа холодного утра, утра августа, и весь Манчестер еще спит. К несчастью для нас, за решеткой сейчас самое время вылезать из уютных постелек. Подъем, подъем! Доктор Гамбо собственной персоной у перьевого руля. Время делать зарядку. Давайте-ка все во двор-перо. И живо. Ох, как меня прет! Ванита-Ванита, поди сюда. Ну всё, неприкасаемые, хватит нудить. Мы все в Вирте. Все вместе навсегда в пере. Содержание пыльцы опустилось до жалких 29 и продолжает падать. Первая песня сегодня – для главного инспектора Крекера, сонкамера номер девять. Песня The Move, и называется она «Я слышу, как растет трава». Давайте работайте, виртопташки. Пусть цветы любви придут навестить вас. В день посещений. Хотя хуй когда у нас будет день посещений! Ха-ха-ха-ха-ха!

Осень в этом году наступила рано. К концу августа почти все деревья сбросили листья, а земля стала твердой и покрылась хрупкой коркой инея. В 12:30 инспектор Зулу Клегг встал из-за стола в отделении на Боттл-стрит, решив пораньше отправиться на обед. Он вышел на холодный воздух, купил сэндвич с ветчиной и газету и пошел посидеть на скамейке на площадь Альберта.

Кроме него, никого больше не было – слишком холодно сегодня для обычной обеденной толпы.

Добравшись до середины сэндвича и усыпительной статьи про новые сейфкэбы и их успешную работу, он услышал шаги, хрустящие по инею, все ближе и ближе. Прохожий сел на скамейку в нескольких метрах от него, Клегг поднял глаза и увидел молодую женщину.

Она глядела на него и улыбалась.

Клегг решил не обращать на нее внимания и уткнулся в газету.

– Это вы инспектор Клегг? – спрашивает женщина.

Клегг откладывает газету.

– Мы знакомы? – спрашивает он, не поворачивая головы.

– Я бы сказала, что да, – отвечает женщина. – Как-то раз вы пытались меня убить.

– В самом деле? – Клегг уже столько раз стрелял в людей, трудно запомнить каждого, особенно после аллергии. – И что случилось? Я промахнулся?

– Нет. Я выстрелила первой.

– А.

– Попала в плечо.

Тут Клегг оборачивается, чтобы лучше рассмотреть ее.

– Сивилла…

– Ее дочь.

– То есть, конечно… э…

– Белинда.

– Точно. Белинда. Память уже не та. Прости меня.

– Не стоит. Мы ведь встречались всего один раз. И я к тому же была с бритой головой.

– Нет, нет. Не за это…

– А, за то, что хотели убить меня? Но это же ваша работа.

– Прости меня за то, что… Сивилла… твоя мама, она…

– Да.

– Хорошая была женщина… то есть хороший она была коп.

– И то, и то.

– Ужасно было узнать о ее…

– Самоубийстве.

– Да. Я болел, у меня была аллергия. Если бы я мог хоть чем-то помочь.

– Моя мама прожила счастливую жизнь. Она закончила все, что могла закончить. Наверное, она хотела прервать полет в верхней точке.

Клегг отворачивается. Один из новых сейфкэбов медленно едет по дороге, на его скучно-сером кузове намерз лед. Женщина спрашивает, как дела, и он отвечает, что дела ничего, нормально, бумажная работа, ну, конечно, скучища, честно говоря, но в остальном ничего, нормально…

– Я беременна, – говорит женщина. – Двойней. Клегг внезапно стесняется, хотя сам не понимает почему. Он снова смотрит на женщину. Смотрит на ее лицо, ищет в нем черты матери. Они почти совсем не похожи, но…

– У тебя глаза матери, – в конце концов говорит он, вызывая у Белинды улыбку.

– Вы любили ее, да? – спрашивает она. – Любили мою маму.

Проходит вечность.

– Да. Да, очень.

– Спасибо.

– Спасибо за что?

– Ну, не хочу вас задерживать. – Белинда встает.

– Верно, – Клегг тоже встает. – Нужно идти. На пост… за столом.

Он опять стесняется – теперь того, что возвышается над ней, как башня. Он хочет укрыться от ее глаз, но в то же время его тянет к ней прикоснуться.

Белинда выводит его из затруднения, ласково дотрагиваясь до его плеча. Правого плеча. В которое тогда, несколько месяцев назад, попала пуля.

Клегг разворачивается и идет обратно в отделение. Доходит до центра площади, и тут женщина окликает его. По крайней мере, ему кажется, что она звала его, потому что слово как будто появилось прямо у него в сознании. «Зеро…»

Зеро? Его никто не называл так с тех пор… с тех пор, как Сивилла Джонс…

Он останавливается, оборачивается. Женщина все еще стоит у скамейки, улыбаясь.

– Береги себя, – говорит она.

Клегг не заметил, чтобы ее губы шевелились, – хотя, может, это все после аллергии.

Он опять разворачивается и идет к отделению, шаркая ногами по тонкому инею – в одной руке газета, в другой, недоеденный сэндвич.