Исходные данные (СИ) - "Motoharu" - Страница 2

Зажмуривается, закусывает нижнюю губу. Я замедляюсь, а у самого уже перед глазами всё плывёт, с катушек постепенно слетаю. Я и не знал, что оно будет так ярко, так остро, что удержаться практически невозможно.

- Дима, - шепчу, а голос хрипит, как простуженный. – Димочка.

- Не останавливайся, - едва шевеля губами, отвечает он и сам двигается навстречу. И тут меня сносит окончательно. И его стоны, его крики, как сквозь вату, ничего не понимаю, совсем обезумел, но всё равно выныриваю, смотрю на него, и внутри всё плавится от безумного наслаждения. Ему нравится.

А потом ещё полежать рядом, молча, обнимая одной рукой, чувствуя спокойное дыхание. Знаю, он не спит, и я не могу. Уже скучаю, как последний романтик глажу по волосам, накручиваю отросшие пряди на палец, запоминаю. И вдруг так страшно становится, как же он тут один будет, без меня, со своей головной болью?

- Костя, - сонно шепчет, поворачивается лицом, – тебе завтра вставать в семь, спи уже.

- Не могу, ты будешь мне писать? – и хочется добавить ещё какой-нибудь сентиментальный бред, но все слова куда-то повылетали.

- Буду, как часть узнаешь, первый мне напиши, чтоб адрес знать.

- Димка, а скучать будешь? – само собой слетает с губ, знаю, что ему понравится, так почему я должен молчать?

- Буду, но ты за меня не переживай, - прижимается ближе, дышит куда-то в ключицу. – У меня всякие секции, гитара, мне есть чем заняться.

- Да я не об этом…

- Я тоже.

На перроне было шумно, пыльно, пахло копчёными курами и свежесшитой формой. Мамы обнимали своих сыновей, отцы мялись где-то в стороне, со всех сторон слышался детский смех. У меня же всё было особенное, хотя казалось, кто бы мешал… Но я знал, что родители не позвонят, ни тот, ни другой. У каждого своя жизнь.

Дима с Ленкой стояли около меня с какими-то траурно-торжественными лицами и натянутыми улыбками. Хоть бы улыбки-то убрали, никогда не думал, что похож на идиота.

- Глаза-то ввалились, всю ночь, небось, не спал, горе ты моё луковое, - причитала бабуля, тоже скрывая своё истинное настроение за сурово нахмуренным лбом и извечными поучениями. Но пусть лучше ругает, чем ревёт, а она может. Уверен, что не успеет мой поезд тронуться, как она достанет свой цветастый платочек и зашмыгает носом, будет Димку донимать рассказами обо мне и моём идиотском отце. – Я тебе там в сумку пироги положила, там ещё кофе навела, чтоб по дороге не заснул, а то пропустишь остановку, не разберёшься, ты ж невнимательный такой, весь в отца. Я его когда в армию провожала, строго-настрого наказывала не спать, так он всё равно продрых свою остановку, а потом на перекладных добирался, продрог весь, зимой это было…

- Баб…

- Ну что ты баб да баб! Я же тебя целый год не увижу… дай хоть напоследок насмотрюсь, здоровье-то моё некрепкое… но ты служи хорошо, а мы тут будем тебя дожидаться. Дима вон если что к тебе съездит, я-то уж не буду, далеко больно.

А потом объявили посадку. Я присел на корточки, обнял Ленку. Разревелась. Маленькая, а всё понимает. Я тоже по ней скучать буду.

- Ну давай, Диман… помни, ты обещал.

Я обнял его, похлопал по спине, совсем по-дружески, безо всяких, а потом не удержался и жадно прикоснулся губами к шее, быстро, почти незаметно, по-хозяйски. Холодный.

- Да, конечно… не волнуйся.

Пройдёт полдня в шумном прокуренном вагоне, прежде чем я перестану слышать дрожь в его голосе и чувствовать вкус солёной прохладной кожи на губах, и опять сигарет не хватит на ночь, придётся стрелять.

После отбоя обычная тема, кто девственник, кто не девственник, и у кого как было в первый раз. Оказывается, быть девственником – это очень не круто. Только я и ещё один синеватый тощий мальчик, лежащий в самом углу, не догоняли, почему. Я, потому что поумнел лет на десять, а он, потому что явно был девственником, всё спорить сначала пытался, а когда на него цыкнули, вмиг замолчал, забился в свой угол и носа не казал из темноты, боялся, что побьют. Чем-то он напоминал мне Димку, тоже интеллигентный вроде, но какой-то глупый при этом.

- Костян, а ты когда-нибудь пробовал с двумя зараз? – Петров, мой сосед по койке и следующий в строю, был вроде бы славным малым, разговорчивым, понятливым, но ужасно завистливым. Эта черта бросала тень на весь его характер, и делала мутным и очень опасным типом. Я старался держаться с ним приветливо, но на расстоянии. Глядя на него, я всегда вспоминал «Ералаш», про то, что «жаль, у тебя нет апельсина».

- Нет, не пробовал, а нафига оно мне? Секс и разврат – вещи разные.

- Почему разные? – вылез из-под одеяла задремавший уже было ефрейтор Серёга Антипов. Очень весёлый парень, жалко, что у него уже через две недели дембель. Мы с ним всегда пировали после того, как к нему родители приезжали. С начала его главенства в нашей казарме окончательно перевелась дедовщина. Всё от старшего сержанта пошло. Присмотрел себе кого посообразительнее, поставил в отделениях, чтоб дисциплину поддерживать. Должен же кто-то быть первым?

- Секс – это отношения между двумя людьми, а разврат – это всегда от дури одного происходит, а другой ведётся, и его удовольствие никого не волнует.

- Костян, ты прям как мой батя говоришь, я даже заслушался, не отличишь, - усмехнулся Серёга.

- У меня просто сестра мелкая, я ей вместо мамы и папы, наверно, поэтому.

Все как-то замолчали. Тему родителей в армии не любили обсуждать. Неполные семьи в России – обычная ситуация, а каждому больно по-своему.

- Но секс я люблю, и всем советую попробовать, если, конечно, есть с кем, - бодро заключил я, оживляя разговор. А сам опять провалился в какую-то муть, сомнения, раздумья. Димке не мог дозвониться уже второй день, то «абонент был временно недоступен», то «временно заблокирован», то просто тишина, как в колодце.

На третий день я уже места себе не находил. В свободные десять минут вновь пришёл на переговорный пункт. Я уже прописался здесь. Выучил наизусть надпись на стене рядом с телефонным аппаратом - «Васька 2006», мягкий знак был слишком большим, видать, очень торопился Васька, чтоб никто не запалил. Набрал телефон соседки – у нас своего телефона не было, - попросил позвать бабулю, она должна знать, если вдруг что случилось.

- Алло, Костя! Костя? Это ты? Как ты там? Всё хорошо? – вопросы сыпались как горох на деревянный пол, отскакивали и катились, катились. Я отвечал и отвечал, и всё никак не решался спросить.

- Баб, а Диман там как? Я не могу до него дозвониться, - никогда бы не подумал, что мои руки будут дрожать так сильно, что, того и гляди, трубка вывалится.

- Дима-то? Он с мамой куда-то уехал, что-то там случилось у них, я даже толком ничего не знаю, с какими-то родственниками вроде. Но я как увижу, скажу, что ты звонил.

- Да, спасибо, баб.

И вроде нельзя радоваться, а вдруг с его родственниками что-то плохое случилось, но я всё равно не мог не выдохнуть с облегчением. Главное, что он жив-здоров.

Дима так и не узнал о моём звонке, потому как приехал, когда моя бабушка на дачу к подруге укатила.

После дембеля Антипова неофициальная власть вроде как перекочевала ко мне, и не только потому, что меня повысили до ефрейтора, но и просто потому что умел всё объяснить, что, как и почему, и, по выражению Гоши Майорова – нашего болтуна и активиста, был «спокойный, как танк». Поэтому, когда в январе ко мне в часть приехал Дима, я мог побыть с ним не пятнадцать минут, как кто-то там решил, а полчаса. Но всё равно это было чертовски мало, тем более что свидетелей убрать оказалось невозможным. Не жена и не девушка, чтобы устраивать интимную встречу. Правда, я ни о чём таком не думал, мне просто посмотреть на него хотелось, несмотря на то, что всю ночь какой-то разврат снился, танцы на столе под медленную музыку, а потом Дима так возбуждающе-томно раздевался, что я не смог совладать с собой и повалил его прямо на пол. А потом вообще белиберда какая-то снилась, но проснулся я довольный просто до неприличия.