Брошенные машины - Нун Джефф - Страница 49

— Ищу, где бы остановиться.

— Мы что, приехали?

— Нет. Еще нет. Но я что-то устала. И нам надо заправиться.

— Ага.

У меня было странное чувство. Я слышала голос, тихий шепот, где-то тут, совсем рядом. Сперва я подумала, что голос звучит у меня в голове, но нет — он шел снаружи. Откуда-то из машины.

— Тапело, радио включено?

— Нет.

На сиденье рядом со мной лежал открытый дорожный атлас с выдранными страницами. Наверное, я сама их и вырвала. Вот только не помню, когда и зачем. На полу — пистолет Павлина, моя сумка и туфли, которые я сняла еще в самом начале. Чемоданчик. Моя тетрадка. Смятые вырванные страницы. Я подняла ее и пролистала. В последний раз я ее открывала… когда? На подземной стоянке, в приморском городе. Да, наверное. Оказалось, что все не так плохо. Большая часть страниц все же осталась нетронутой. Я заглянула в кармашек. Нет. Ее не было.

Фотографии. Фотографии Анджелы.

Я нашла ее под передним пассажирским сиденьем. Провела пальцем по надорванному краю. Зачем я ее порвала? Откуда такая жестокость? Ведь у меня больше ничего нет.

Это единственная точка соприкосновения.

Фиолетовый туман, как будто подсвеченный изнутри, подрагивал в воздухе над фотографией. И больше я ничего не видела — только эту туманную дымку в зыбких прожилках слов. Я вспомнила, как ехала в лифте. Ехала и вспоминала. Мы играли в слова. В тот день, когда сделали этот снимок, мы с Анджелой играли в слова. После вспышки фотоаппарата Анджела повернулась обратно ко мне и выдала мне свое слово.

Какое слово? Не помню.

Но я все-таки слышала голос. Голос из фотографии; из изображения, которое медленно проступало в тумане, в вихре сумрачных затененных цветов, в своей совершенной прелести.

Я его почти слышала, этот голос.

Мы нашли, где можно остановиться. Я не знаю, что это было. Называлось «Гостиница для путешественников». Крошечный домик, скромный семейный бизнес. Отчасти — дешевый мотель, отчасти — придорожное кафе. Там была бензоколонка, и мы заправились. Скорее всего это будет последняя наша заправка. Механик, увидев, в каком состоянии наша машина, покачал головой и невесело улыбнулся. Мы с Тапело зашли в кафе, заказали завтрак. Я сказала Тапело, что, если она хочет спать, я могу снять нам номер — на день и на ночь. А Тапело сказала: давай сперва поедим, а потом посмотрим. Я так и не поняла, что мы ели. Какую-то жирную кашицу. Но за последние несколько дней я не ела ничего вкуснее. Было еще очень рано, и народу в кафе было мало. Кроме нас с Тапело, еще два дальнобойщика и компания молодых ребят за столиком в дальнем углу. Снаружи стоял микроавтобус, разрисованный яркими красками. Наверное, эти ребята на нем и приехали. Я почему-то решила, что они — музыканты. Рок-группа. Они играли в шахматы. В кафе был еще один посетитель. Мужчина средних лет, который сидел в одиночестве и смотрел в пространство.

Когда принесли кофе, Тапело открыла мою сумку и достала капсулу с «Просветом». Эти капсулы нам дала Хендерсон, в больнице. Я приняла лекарство под пристальным взглядом Тапело. Время шло, хотя я и не знала — как и почему. Змея у меня на руке больше не шевелилась. Печать как печать. Но у меня было чувство, что, пока она есть у меня на руке, у меня не получится освободиться от этой истории. Я послюнявила палец и попробовала стереть фиолетовый оттиск.

— Марлин, оставь.

— Она не стирается.

— Ты ее лучше не трогай.

Подошла официантка. Принесла пирожное, которое заказывала Тапело. Девочка посмотрела на тарелку, потом — на меня и покачала головой. Она приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать.

— Что?

— Знаешь, мне трудно об этом говорить, но, кажется, ты была права.

— В чем?

— Знаешь, о чем я сейчас подумала? Об этой трубке.

— О какой трубке?

— Ну, чтобы выкачивать кровь. Для сыворотки. Тебе в шею вставляют трубку и выкачивают кровь.

— Господи.

— Да. Там, в больнице, когда Павлина забрали в операционную, я подумала: там же у них столько аппаратуры… как на нее действует шум? Плохо действует, правильно? У них, я думаю, есть специальные устройства, чтобы глушить помехи. Но все равно… И я подумала, что это неправильно. Несправедливо.

Она отвернулась к окну. К кафе подъехал еще один грузовик. Он встал на стоянке, закрыв нашу машину, так что теперь ее было не видно.

— Я пойду сдавать кровь. Пусть берут, ладно.

— Хорошо.

— Нет, это нехорошо. Но я все равно пойду. Знаешь, я всегда очень боялась, что из меня выкачают слишком много. И тогда я заболею. Как все.

— Да нет, это вряд ли.

— Только давай ты пойдешь со мной, ладно? Мы найдем что-нибудь по дороге. Какую-нибудь больницу…

— По дороге?

— Да, по дороге. Мы найдем какую-нибудь больницу, и я пойду. Только ты тоже пойдешь со мной, хорошо?

Я закрыла глаза и кивнула.

— Марлин? Что-то не так?

— Нет, все так. Просто я…

— Скажи мне.

Я открыла глаза. Девочка смотрела на меня. Такой ласковый взгляд, почти нежный. Сколько всего недосказано. Так много вопросов, так много желаний.

— Тапело, почему ты вернулась?

— Что?

— Там, на стоянке. Ты вернулась. Нашла меня.

Девочка пожала плечами.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

— Я знаю?

— Не заставляй меня произносить это вслух, Марлин. Не надо. Тебе разве плохо? Мы здесь, и мы вместе. Разве это плохо? Разве этого… ну, недостаточно?

— Недостаточно для чего?

— Мы с тобой вместе, только вдвоем. Этого уже достаточно.

— Ой, Тапело…

— Ну что? Что еще?

— Посмотри на меня.

— Я смотрю.

— У меня уже есть дочка.

— Да, но… но она…

— Нет. Она по-прежнему здесь, со мной.

Вот. Я все-таки это сказала. Это было очень непросто. И больно. Сказать. Произнести это вслух и увидеть, как Тапело отвела взгляд, как она закусила губу.

— Я знаю, — прошептала она. — Я знаю.

— Хорошо.

— Но мы же можем пока побыть вместе. Хотя бы какое-то время. То есть мне бы хотелось… Мне бы хотелось, чтобы мы были вместе.

— Как я понимаю, в Оксфорд мы не едем?

Девочка покачала головой.

— А куда едем?

— Не знаю. Куда-нибудь.

Что я могла сказать? И чем это плохо, в конце концов? Просто ездить туда-сюда с этой девочкой. У нас есть осколки зеркала. Их можно продать за хорошие деньги. У нас будут деньги. И мы можем делать, что нам захочется.

Я оглядела кафе. Тот мужчина, который сидел один, — он смотрел на меня.

Тапело взяла меня за руку.

— Ты не против?

— Не против. Поедем. Куда-нибудь.

Девочка улыбнулась. Кивнула на столик в углу, где ребята играли в шахматы.

— Можно я с ними сыграю?

— Конечно. Делай что хочешь.

— Хорошо. Слушай, я тут подумала…

— Что?

— Павлин не умрет.

— Нет. Не умрет.

— Я знаю, что он не умрет. Потому что он уже умер, в тот раз. Он убил себя, правильно? Однажды он уже умер, а умереть дважды нельзя. Я права?

— Умереть дважды нельзя.

Тапело встала.

— Ну вот.

— Мы кое-что забыли.

— Что?

— Надо сказать: пусть нам будет хорошо. Давай говори.

— Я? А мне-то зачем?

— Говори.

— Ага. Ладно. Пусть нам будет хорошо.

И она пошла к тем ребятам.

Теперь, когда я осталась одна, я попыталась собраться с мыслями. «Просвет» уже начал действовать. Я представляла, как он проникает в кровь, растекается по всему телу. Такой насыщенный, сладкий. Нервы, ствол мозга… они раскрываются и настраиваются на прием. Чтобы вобрать в себя этот испорченный мир — всеми пятью чувствами. Нездоровые запахи из кухни, привкус во рту после еды, клетчатая рубашка на дальнобойщике, который подходит к стойке, липкий стол у меня под рукой, рваные ритмы мелодии, что выбивается из музыкального автомата. Препарат у меня в крови выверяет сигналы, соизмеряет их, уравновешивает, подправляет. Хоть как-то.

Вот так мы все и живем; целостную картину можно составить теперь только так, посредством множества мелких поправок. А будет она настоящая или нет — это уже совершенно другой вопрос. И мне вдруг подумалось: а почему бы нам сразу не обратиться к деталям, к отдельным фрагментам реальности, напрямую; не к самому столу в целом, а к шероховатой поверхности дерева, из которого сделан стол? Вот этот стол, мелкие неровности на столешнице, пролитый кетчуп, точные формы, скрытые формы, цвета и текстура мира, неизвестная песня.