Брошенные машины - Нун Джефф - Страница 37

— Нет.

— Нас же никто не обязывает продолжать.

— Беверли мне рассказала, что было в театре. Сказала, что это было самое лучшее из всего. И самое худшее из всего. Самое сильное. Это правда?

Я кивнула.

— Ну вот. А этот товарищ, этот Томас Коул, писатель… у него есть какое-то волшебство. Осколок, который сейчас у него… это что-то хорошее и красивое. И нам оно нужно.

— Красивое?

— Да, бля, что-то очень красивое. В первый раз, слышишь… в первый раз в жизни мне это нужно.

Я уронила голову на руки.

— Марлин, ну еб твою мать. Что еще говорить? Все разваливается, ты же видишь, а я пытаюсь как-то все удержать, честно пытаюсь.

— Я знаю.

— Если тебе уже невмоготу, ты езжай. Забирай чемодан. Возвращайся домой. Что еще говорить? Уезжай. А мы с Бев продолжим, как бы там ни было…

Я задумалась над его словами. Мне представилось, как я еду одна в машине. Возвращаюсь домой. В свой одинокий холодный дом. Это было заманчиво — и так страшно. Так хорошо, и в то же время — плохо. Но я уже знала ответ. Ответ мог быть только один.

— Нет.

— Нет? Ты уверена?

— Мы столько всего…

— Что?

— Мы столько всего пережили вместе.

Павлин кивнул. Он помолчал пару секунд, а потом вдруг сказал:

— Все равно я тебе не скажу мое настоящее имя.

Он свернул себе сигарету. Он уже не смотрел на меня. Какие-то детишки собрались у автомата, ближайшего к нашему столику. Павлин покосился на них. Сунул в рот сигарету, прикурил.

— Когда я вышел из того прицепа, для меня все изменилось. Все. Я убил свое прежнее «Я». И у меня уже не было выбора. Я стал другим человеком. Этим Джоном Павлином. Вот он я — в ожидании себя. Спендер действительно все продумал. У меня было все, что нужно. Имя, образ, надлежащие документы. И новая цель.

Он глубоко затянулся и выдохнул дым.

— Работа, в сущности, та же самая. А цель — да, другая.

— Бандит Билли?

— Я вышел из этого лагеря. Я так до конца и не понял, что произошло. Но когда мы увиделись с Билли в следующий раз, я вдруг понял, что вычисляю, как бы к нему подобраться, как бы застать его одного. Понимаешь, в чем дело: Билли как-то узнал, что Спендер его «заказал». Так что он был доволен, Бандит, что я убрал Спендера. Но Билли не знал, что его «заказали» мне, что я и есть этот киллер, который должен его прикончить. Я сам был не уверен, пока не выстрелил.

Павлин замолчал. Его лицо вдруг посуровело.

— И что было дальше? Ты убил его?

Он оглядел зал игровых автоматов. Тапело уже не играла. Она наблюдала за тем, как играют мальчишки.

— На это мне не хватило умения. — Павлин коротко хохотнул. — И вот с тех пор я в бегах.

— А чем все закончилось?

— Ничего не закончилось. Когда я вышел из того прицепа, я не просто стал кем-то другим. Я стал собой. Настоящим. Понимаешь, Марлин? Понимаешь?

— Ты стал собой.

Павлин посмотрел на меня сквозь сигаретный дым.

— Да, — сказал он. — Именно так все и было.

Я подошла к Тапело, которая наблюдала за играющими мальчишками. Они полностью погрузились в игру, эти два мальчика: палили лазерными лучами по фигурам на сферическом экране. Повсюду вокруг свет дробился на части. Музыка распадалась по нотам. Шум проник глубоко в механизм. Но мальчики все равно продолжали играть, двигая рычажки на приборной панели с какой-то даже маниакальной сноровкой, а когда кто-то из них поворачивался на вертящемся стуле, я видела, какие у них были лица — сосредоточенные, отрешенные.

— Что происходит? — спросила я. — «Просвета», что ли, объелись?

— Нет, — сказала Тапело.

— А что? Они тоже невосприимчивы?

— Нет. Тут другое. Они играют с ней, Марлин. Они играют с болезнью.

Это были совсем еще дети. Лет девять-десять, не больше. Крошечные камеры, установленные на машине, отмечали каждое их движение. Я повнимательнее присмотрелась к игре, к этому миру внутри сияющей полусферы. Это было всего лишь подобие реальности, далекое от совершенства, но живое своей чужеродной странностью. Автомат скопировал образы мальчиков и наложил их на фигурки в игре — сотни крошечных человечков, размноженные подобия. Анимированные копии двух мальчиков выбирались из сточных канав, выбегали из дверей, спрыгивали с рекламных щитов. Искаженные образы, тронутые болезнью. Забитые шумом. Зыбкие, меркнущие, мигающие. Но мальчикам это совсем не мешало. Они как будто и не замечали помех. Они сражались друг с другом, в игре. Они убивали друг друга.

— Смотри, куда они целятся, — сказала Тапело.

Эти дети, с их застывшими лицами, с их распахнутыми глазами, озаренными жутковатым сиянием. Разноцветные искры в разомкнутых схемах. Я присмотрелась, куда они целятся. Не во вражеские фигурки, а чуть-чуть в сторону, или чуть выше, или чуть ниже. Они целились мимо. Причем нарочно. Следы от скрещенных лазерных лучей были похожи на взвесь золотой пыли в воздухе. Вспышки пламени перед глазами. Тихие взрывы, крики — голоса, отделенные от тел. Мальчики убивали друг друга, одного за другим.

— Они его крякнули, Марлин. Взломали код. Понимаешь?

— Код?

— Шум. Они нашли способ, как с ним справляться. Нет, не справляться. Просто чтобы он не мешал. Блин, я не знаю. Какая-то новая техника. Смотри, Марлин. Смотри.

— Да.

Я посмотрела на Тапело. Она улыбалась. Я никогда еще не видела ее такой счастливой. Она кивнула на автомат, мол, смотри. Один из мальчишек добил последнюю копию своего соперника, просто разнес ее на куски, и на экране теперь замигала надпись с поздравлениями победителю, поврежденный сигнал, но мальчик уже не мог остановиться. Он продолжал играть. Он палил из своего лазерного пистолета по тем немногим фигуркам в светящейся полусфере, которые еще оставались в живых. Палил по своим. Бил болезнью по болезни. Он убивал искаженные подобия себя самого, и я вдруг подумала: вот бы мне тоже так научиться.

Мальчик убивал себя, одного за другим — и смеялся.

Это были последние более-менее теплые дни. Скоро наступит зима. Утром было прохладно, я бы даже сказала, что холодно, но в парке аттракционов на пирсе уже собирался народ. Американские горки уже включили. Первые посетители расселись по деревянным вагончикам, и поезд помчался по изогнутым рельсам. Одна петля американских горок нависала прямо над морем, и когда поезд скатился до самого низа и вновь пошел вверх, до меня донеслись крики людей, сидевших в вагончиках. Перед кассой уже выстроилась очередь. Я смотрела на этих людей и не понимала. Неужели они не боятся такой перегрузки для органов чувств?

Мне было плохо. Как это бывает с похмелья, когда мир вокруг кажется слишком реальным, просто убойным. А ты вся — как один оголенный нерв. Крики чаек вонзались мне в уши. Свет резал глаза. Кожа взмокла, вбирая в себя запахи дизельного топлива, соли, кипящего жира от палаток с хотдогами. Даже доски на пирсе, по которым я шла… я как будто их чувствовала. Шершавое дерево под ногами. И все же, если не заострять внимания на этих деталях, все вокруг становилось каким-то до странности хрупким и ломким. У меня было чувство, как будто я оказалась внутри театральной декорации и сейчас я пройду ее насквозь и упаду за край…

Прямо в море. Я вновь и вновь мысленно возвращалась к тому кошмару из прошлой ночи, к мертвому телу в соседнем номере. Сейчас, когда я рассказала об этом Павлину, весь эпизод приобрел странный налет нереальности. Как будто это был сон. А может быть, это и вправду был сон? Я уже и сама сомневалась.

Мне хотелось воспользоваться этим временным просветлением. Пока инъекция еще действует. Найти свою цель. Если бы у меня получилось…

Я увидела Павлина и Хендерсон. Они стояли вроде бы рядом, но каждый — сам по себе. В паре шагов друг от друга. Хендерсон смотрела на море, Павлин — в прямо противоположную сторону. Между ними, на досках, стоял чемоданчик. Павлин смотрел в мою сторону. Он просто не мог меня не заметить. Но он никак не дал понять, что видит меня. Они оба смотрели в пространство, каждый занятый своими мыслями. Я и не стала к ним подходить. Пусть разбираются сами.