Коронка в пиках до валета - Сиповский Василий Васильевич - Страница 18

— Человек за бортом! — закричал вахтенный, стоявший на мостике.

Началась суматоха на фрегате: бросали круги тонувшему, опустили фонари к самой воде, спустили шлюпку и наконец выудили Спиридония.

Вытащили утопленика, рассмотрели его… И все стали хохотать; даже те хохотали, кто его кидал за борт, — уж очень он был смешон после ночного купания в океане!

— Что это вы, отец Спиридоний, купаться вздумали по ночам? И акул не боитесь? — спросил его вахтенный офицер. Спиридоний почувствовал, как кто-то из матросов дал ему тумака в бок.

— Купался!.. купался!.. Ей-богу, купался! — Забарабанил монах, отряхиваясь, как пудель. — Уж очень жарко, ваше благородие.

— Верно рому перехватил с Паисием! — решил вахтенный.

Так это мнение и установилось: напился де батька до чертиков, да за борт и сиганул. Спиридоний этого не отрицал: «Грешен, грешен» — говорил он. После купания Спиридония бунтарское настроение на фрегате вдруг улеглось. Мысль бросить в море командира как-то сама собой замерла.

А тут вдруг потянул ветерок, сперва легкий, потом посвежее. Опять надулись паруса, и «Диана» всей своей белоснежной грудью понеслась к югу, и чем ближе подходила она к мысу Доброй Надежды, к южной оконечности Африки, тем становилось все свежее. После нестерпимой жары тропиков показалось даже как-будто и холодновато. Как-то все подтянулись.

Командир заметно присмирел и больше сидел в своей каюте, причем старательно запирал ее на ключ. Ревизор Требушкин торжественно вывалил в море всю гнилую солонину и перевел матросов на кашу с маслом.

Продвинулись еще дальше на юг, и скоро все стали чувствовать себя, как в Финском заливе: серое небо, моросящий дождь…

Стояла ранняя весна, и потому погода была неустойчивая, как на севере.

Мыс Доброй Надежды

«Диана» бросила якорь в Фельсбейском заливе, в Саймонской бухте. Отсюда было 36 верст до Капштадта. Так как предстояла длительная остановка, то начались поездки в Капштадт. Уступая просьбе Ильи, командир отпустил под его ответственность на берег и Вадима. Когда Вадим ступил на твердую почву, его лицо даже просветлело… С октября по март — пять месяцев — все время просидел он на фрегате. Теперь даже отучился ходить по твердой почве — качало!..

Он был так счастлив, что сказал Илье:

— Знаешь… если бы я не был отпущен за твоею ответственностью, я, кажется, сбежал бы! Тут бы и остался. До чего мне надоела наша «Диана»!

Илья нанял коляску и с Вадимом покатил в Капштадт. Дорога сначала шла по берегу у самого подножия черных отвесных утесов, мимо рыбачьих поселков. Затем утесы стали вырастать и вместе с тем отходить мили на три от берега… Пейзаж принял более мягкий характер: потянулись фруктовые сады, домики фермеров, виллы, одна красивее другой… Дорога оживилась — стали мелькать красивые коляски, кабриолеты, фуры с товарами… По мере приближения к Капштадту все отчетливее и яснее стали выступать вдали три горные громады: массивы, венчающие собой южную оконечность Африки, три горы — Столовая, Львиная и Чертов пик — все очень странной фантастической формы.

Между тем погода разгулялась. Серые тучи сгрудились около гор. Небеса очистились, и ласковое солнце заливало все своим светом. Даже мрачные горы как будто посветлели и оживились: на их черных склонах засверкали отдельные куски малахитовой зелени. Издали эти пятна казались какой-то плесенью, на самом же деле это были могучие вековые леса.

Илья с Вадимом пообедали в голландской гостинице, осмотрели ботанический сад и долго бродили по Капштадту.

Погода опять стала хмуриться, и с гор поползли вниз засевшие там тучи, поползли, как куски ваты. Пришлось отказаться от поездки на Львиную гору и вернуться на фрегат.

С мыса Доброй Надежды отправлялись последние письма на родину. Следующая отправка должна была быть уже только в Охотске. Поэтому все уселись за писание писем. Даже Спиридоний сочинил некую «эпистолию» «умилительную», как он сам говорил, хитро подмигивая офицерам. Он заключил ее в розовый конверт и сам лично свез на почту, так никто и не узнал, кому была адресована «эпистолия».

В ожидании бурь Индийского океана старушку «Диану» стали тщательно готовить к этим новым испытаниям: опять закрепляли мачты, подтягивали реи, опять подправляли обшивку, заново проконопатили некоторые места корпуса. Наконец вскрыли таинственные ящики, погруженные в Портсмуте, — оказались три пушки какой-то новой невиданной конструкции. Их длинные дула говорили о том, что они, по-видимому, обладают особой дальнобойностью. Пушки установили на палубе так, чтобы в поле их обстрела попадало по возможности больше пространства.

Незадолго до отплытия «Дианы» вернулась компания сиятельных охотников. Нарочно на берегу не побрились, не почистились, чтобы показать всем, насколько они одичали в джунглях Африки. Обросшие, загорелые и ободранные, они принесли с собой массу впечатлений и кучу охотничьих рассказов. С кем только они не схватывались за эти две недели: и со львами-то, и с тиграми-то, и с удавами, и на слонов охотились, и на бегемотов! Были у них даже кровавые схватки с черными людоедами, — чуть было на зубы к ним не попали! Особенно увлекательно врал князь Чибисов.

На всех парусах вышла «Диана» из залива и направилась теперь на запад, в новый океан — Индийский.

Старик штурман озабоченно бегал к барометру и только покручивал седой головой. Матрос Агафонов, побывавший уже в этом океане, пугал новичков своими рассказами. Все как-то подтянулись и озабоченно смотрели вперед.

Между тем ветер крепчал. «Диана» неслась на марселях в четыре рифа. Консул с консульшей на всякий случай заперлись в каюте. Спиридоний, перепуганный общими ожиданиями чего-то ужасного, запасся «вервием» и уселся около грот-мачты, чтобы быть готовым здесь встретить бурю, и даже ведерко около поставил. «Вот сюда, вот к этому крюку, в случае чего», — просил он матросов, тыкая пальцем в излюбленный крюк.

В Индийском океане

Прибежал штурман и без всякого этикета, увидя командира, закричал:

— Ураган идет! Через полчаса! Барометр падает!

— Все наверх! — скомандовал командир.

— Все наверх! — крикнул старший офицер.

Застрекотали боцманские гудки, и по вантам, по реям суетливо забегали белые рубашки матросов.

— Спустить брам-стеньги! — орал старший офицер. Закрепить марселя! Поставить штормовые триселя, штормовую бизань!

Минуты через четыре-пять все мачты «Дианы» оголились. Только несколько малых штормовых парусов тревожно полоскались на снастях. Все невольно обратили взоры вперед. Навстречу «Диане» ползла какая-то зловещая мгла.

— Вот оно! Вот! — говорили старые матросы. У всех сжались сердца. Ждали…

— Привяжите меня, братцы! — вопил Спиридоний, протягивая направо и налево свое «вервие». Спиридония привязали уже без шуток и смеха.

Мгла приближалась. «Диана» еле двигалась вперед. Прошло пять минут… шесть… десять… Целая вечность! И вдруг как-то сразу мгла покрыла собой «Диану», словно шапкой всех накрыла. Среди белого света вдруг наступила кромешная тьма. С ужасным ревом налетел ветер, стал рвать с голов фуражки, злобно трепал все, что было плохо привязано. «Диана» задрожала всем своим корпусом, жалобно заскрипела и вдруг легла почти на бок. Крик ужаса вырвался из многих грудей. Слишком внезапен был этот налет. Океан сразу закипел вокруг. Во тьме слабо видна была одна пена, она крутилась вокруг «Дианы», крутилась на палубе.

Сразу сорвало две шлюпки. Холодящий ужас, ужас перед лицом неизбежной смерти спустился на всех. И в эту жуткую минуту прозвучал в рупор по всему фрегату, покрыв рев урагана, спокойный голос командира:

— Держись крепче, ребята!.. Не робей, молодцы!..

И сразу у многих ужас сменился каким-то величавым спокойствием. Только Спиридоний орал, как недорезанный подсвинок.

Боцман Гогуля загнул крепкое слово, и без рупора оно разнеслось по фрегату, и это тоже подействовало успокаивающе: боцман ругается — ну, значит, живы еще!