Мой Карфаген обязан быть разрушен - Новодворская Валерия Ильинична - Страница 11

К сожалению, жесткая организация ими не была задана с самого начала. Может быть, еще и потому, что это были славяне, мягкие славяне, не склонные к жестким формам государственного строительства. Тогда они не были склонны. Помните, византийская традиция впереди. Ордынская традиция пока еще впереди, пока еще этого нет. И, значит, жесткая самоорганизация, такая как в Англии и будущей Франции, невозможна. Не забудьте, еще и католического Рима нет. Нет основ для жесткой организации. Салическая Правда и Правда Ярославичей — это совсем не то, что римское законодательство. Невозможно организоваться на этой бескрайней территории, когда постоянно есть куда уходить. Допустим, ты сегодня организуешь нечто, а завтра у тебя откроют дверь и просто уйдут, потому что есть куда уйти, потому что слишком много воли, слишком много земли. И, заметьте, можно все.

Крайняя несвобода, которая настигает славян впоследствии, — возможно, это размах маятника. Это расплата за ту первичную волю, когда можно было фактически все, когда не было никаких запретов. Полное отсутствие самоограничения. Это расплата за то время, когда у славян не было ни казней, ни пыток, ни даже тюрем. Если они довольно рано появляются в Западной Европе, то мы фактически до монголов не знаем ничего, кроме поруба. А что такое поруб? Это такая одноместная каморка, куда сажают случайно попавшегося не идейного противника, а скажем так: территориального врага. Посидит он там немножко, потом князья договорятся, потом его выпустят. Поруб — это даже не тюрьма. Это такой домашний арест в мягкой форме. Нет тюрьмы. Есть какие-то наказания в Правде Ярославичей, но это наказание вергельдом, так же как и в Салической Правде. Одни штрафы. Ежели ты кого-то убил ненароком, или глаз ему выбил — заплати, убыток уплати. Восстанови статус-кво. Никто не будет тебя карать за содеянное ни с моральной точки зрения, ни с исторической. Фактически ты можешь откупиться от всего. Потом уже появляется такое понятие, как церковное покаяние за убийство раба, когда не нужно ничего платить.

Здравая система. Может быть, более здравая, чем наше нынешнее правосудие. Понятие вины абсолютно отсутствует в этом кодексе. Есть понятие возмещения убытка. Нет понятия вины. Римское законодательство все-таки предполагало некую юридическую ответственность. Потом, не забудьте, что есть вервь, есть круговая порука, чего никогда не будет ни в Риме, ни на территории древней Британии, ни на территории древней Франции. Положим, они пришли, и получился довольно интересный сплав. Что у нас получается в результате, когда прибавляется скандинавская традиция? Мы, благодаря Сергею Маркову, видели, что такое славянская традиция в чистом ее виде.

Благодаря Александру Блоку, мы знаем, что такое сочетание трех традиций: славянской, скандинавской и традиции Дикого поля. Иногда вещи, которые настолько тонки и принадлежат не к сфере реального, а к сфере иррационального, описать невозможно. Это лучше увидеть. И чтобы это увидеть, у нас есть Александр Блок, который описывает чистую ситуацию этих трех традиций, той смеси, которая дает великое искусство. То, что получилось в результате. Он описывает это в своем цикле «Скифы». Хотя не о скифах здесь идет речь.

Стихотворение можно отнести к XIII или к XIV веку.

Мы стоим на пороге византийской традиции. Еще немного, и у нас прибавится традиция, которая потянет нас вниз. Скандинавская традиция поднимала нас ввысь, византийская традиция потянет нас вниз, в бездну.

Давайте зафиксируем тот срез общественного сознания, который у нас вырабатывается на грани внедрения византийской традиции.

Опять с вековою тоскою пригнулись к земле ковыли,

Опять за туманной рекою ты кличешь меня издали.

Умчались, пропали без вести степных кобылиц табуны,

Развязаны дикие страсти под игом ущербной луны.

И я с роковою тоскою, как волк под ущербной луной,

Не знаю, что делать с собою, куда мне лететь за тобой.

Я вижу над Русью далече глубокий и тихий пожар,

Я слушаю рокоты сечи и буйные крики татар.

Объятый тоскою могучей, я рыщу на белом коне,

Встречаются черные тучи во мглистой ночной вышине.

Вздымаются светлые мысли в растерзанном сердце моем,

И падают светлые мысли, сожженные темным огнем.

Явись, мое дивное диво, быть светлым меня научи…

Вздымается конская грива, за ветром взывают мечи.

Здесь уже все это есть. Есть беспечность и мечтательность славянина, его твердость, его человечность, скандинавские гордыня и одиночество, тоска Дикого Поля.

Викинги имели предельно свободную экономику. Лучше, чем в Англии. В Англии были не одни только йомены, и вообще-то йоменов сильно притесняли. И жили они довольно скверно под властью феодалов. И тогда приходилось уходить в леса. В Шервудский лес пришлось уйти свободным йоменам под предводительством Робин Гуда.

Бондам, скандинавским крестьянам, никуда уходить не нужно было. Свободный, незнатный земледелец мог иметь небольшой надел, мог иметь большой надел, мог иметь дружину. Конунга он выбирал самостоятельно на тинге. Конунгу он подчинялся добровольно и только во время похода, а так на своих землях он был абсолютно независим и никаких феодальных повинностей по отношению к королю, которому он служил добровольно, не нес. Сплошная страна свободных людей.

И вот они к нам приходят и они приводят с собой, кроме свободы, в обозе свой словарь. Было у них такое слово: «дроцмен». Пройдя через финно-угорские земли, это слово, которое означает копье и одновременно дружину, теряет первый и последний слоги. Остается «роцмен». И вот от этого «роцмена» и образуется слово «Русь». И несколько веков (с IX-го по XII-й) слово «русь» будет означать дружину, привилегированный слой викингов, пришедших на Русь, свободных воинов, т. е. «русский» в переводе на исторический язык означает: «воин». Встречаются где-то под Киевом два понятия: «русь» и «рось». Была там речка Рось и было Поросье. Местное славянское Поросье встречается со скандинавской Русью. Итак, русский — это воин, и русы, в отличие от россов, о которых так часто любит говорить Александр Сергеевич Пушкин, были исключительно воинами, дружинниками тех самых князей-конунгов, которые пришли на Русь. И на самом деле не было Игоря, был Ингвар. Мы его превратили впоследствии в Игоря. Он сам добровольно приспособился к языку той земли, куда они пришли. И Ольга была Хельгой. Свенельда даже преобразовать не смогли. Как был Свенельд, так и остался. Славянские имена в древние времена: Светлана, Преслава, Доброслава — смешиваются со скандинавскими именами. И мы видим их в следующей совершенно невообразимой ситуации.

Казалось бы, прививка свободы есть. Уже все произошло. Но земля — она древняя. Она древнее любых завоеваний, и те, кто живет на земле, несут в себе тот закон, который дан им судьбой при рождении. Преобразовать земельные отношения Руси, той самой Руси, которую они назвали Русью, варяги не смогли. Создать бондов, как вы понимаете, на земле, продуваемой бешеным ветром набегов кочевников, где нельзя быть уверенным в завтрашнем дне, где община была единственным способом выжить, — частокол, община, городище, объединение людей — они не сумели.

И поэтому у нас получается иное. Очень интересная социальная структура. Социальная структура, которая дает возможность любым вариантам развития. Пока еще все двери раскрыты, пока еще не закрылась ни одна дверь, пока еще все нам подвластно. Есть, естественно, сам князь — конунг, который не владеет людьми, который приглашен, по сути дела, в город на княжеский стол и может с этого стола слететь по воле горожан. И тогда они призовут другого князя. Нет еще лествичного права, нет еще княжеских снемов. У нас IX век. Досвятославово время. Все еще свободно, все взаимозаменяемо. Этот самый конунг имеет при себе дружину, княжих мужей, которые впоследствии станут боярами, и отроков или детскую часть, детинец, молодых дружинников, которые еще набираются ума-разума, в совете не участвуют.