Цусима. Книга 2. Бой - Новиков-Прибой Алексей Силыч - Страница 75

— Остается только одно — пристать к какому-нибудь берегу, высадить адмирала и остальных людей, а потом взорвать миноносец.

Казалось, только того и ждали чины штаба.

Полковник Филипповский сейчас же внес предложение:

— По-моему, ради спасения адмирала при встрече с японцами в бой не следует вступать совсем, а поднять белый флаг и начать с японцами переговоры.

С ним согласился капитан 2-го ранга Семенов и добавил:

— Тем более, что миноносец совершенно утратил свое боевое значение и не представляет собою никакой ценности. Он загружен ранеными и полузахлебнувшимися людьми. Если на нем поднять флаг Красного креста, то это будет госпитальное судно.

— Да, но такой вопрос мы не можем решить без самого адмирала, — вставил Клапье-де-Колонг.

А командир Коломейцев категорически заявил:

— Во всяком случае, настаиваю на том, чтобы обо всем доложить адмиралу.

Филипповский, Клапье-де-Колонг и командир миноносца пошли к Рожественскому, лежавшему в отдельной каюте. Коломейцев взял его за руку.

Адмирал открыл глаза. Тогда Филипповский доложил ему о положении миноносца и о необходимости в случае встречи с японцами сдаться в плен.

И грозный адмирал, выслушав его, на этот раз смиренно ответил:

— Не стесняйтесь моим присутствием и поступайте так, как будто меня совсем нет на миноносце.

Штабные чины поняли его. И с этого момента среди них началось оживление.

Командир Коломейцев ушел наверх узнать мнение своих офицеров, а в кают-компании совещались, спорили. Но все сводилось к тому, как уберечь жизнь адмирала, а вместе с ним, значит, уберечь и свои головы. Оставалось уговорить командира Коломейцева. Он требовал от штабных письменного протокола. А как можно было выдать ему такой документ? Он считался храбрым командиром; он, помимо всего, мог затаить злобу против адмирала и штаба за несправедливые нападки на него, и ничего не будет удивительного, если он арестует их всех, ибо начальство, замыслившие сдать судно противнику, перестает быть начальством. Увидав судового офицера, низкорослого толстяка, лейтенанта Вурма, штабные чины приказали ему достать простыню, а потом послали его с нею на мостик к командиру.

— Это что значит? — строго спросил Коломейцев.

— Штаб распорядился, если встретимся с японцами, поднять простыню вместо белого флага, — объяснил лейтенант Вурм.

Командир рассердился и закричал:

— Что за трагикомедия?! Я — командир русского военного судна и вдруг повезу своего адмирала в плен! Этого никогда не будет!

Он выхватил из рук лейтенанта Вурма простыню и выбросил ее за борт. А потом добавил:

— Идите вниз и спросите у них письменный протокол, тогда посмотрим, что нужно делать.

Когда лейтенант Вурм спустился в кают-компанию, то все штабные чины уже спали, а может быть, только притворялись спящими, Он разбудил их и передал им поручение командира. Они выслушали его, но ничего на это не сказали.

А что стало с брошенной эскадрой? Теперь этот вопрос никого больше не интересовал. Никто также не вспомнили о «Суворове». На броненосце остались сотни живых людей. Быть может, они надеялись, что штаб позаботится о них и сделает распоряжение снять экипаж с погибающего флагманского корабля на другое судно. Но штаб, занятый собою, своим бегством, об этом забыл.

А между тем «Суворов» подвергся страшной участи. В конце дневного боя, после семи часов вечера, с японской стороны появились миноносцы и, как стаи гончих, набросились на некогда могучего, а теперь умирающего зверя.

Но и в эту минуту он издал предсмертное рыкание. В кормовом каземате засверкали вспышки выстрелов последнего трехдюймового орудия. Там на своем посту оставался верный кораблю прапорщик Курсель. Только зайдя с носу и выйдя из-под обстрела кормового каземата, японцы смогли выпустить свои мины почти в упор. Три или четыре удара одновременно получил и без того истерзанный броненосец, на момент высоко выбросил пламя и, окутавшись облаками черного и желтого дыма, быстро затонул.

Спасенных не было.

А в пяти кабельтовых от «Суворова» через несколько минут сложила свою голову и «Камчатка». Она пыталась защищать свой флагманский корабль, имея у себя на борту всего лишь четыре маленьких 47-миллиметровых пушки.

Большой снаряд разорвался в ее носовой части, и она стремительно последовала на дно за броненосцем.

С «Камчатки», на которой плавали преимущественно вольнонаемные рабочие, мало осталось свидетелей…

Двухтрубный крейсер «Дмитрий Донской», водоизмещением в шесть тысяч двести тонн, с двумя машинами системы компаунд, работающими на один вал, был спущен на воду в 1885 году. В молодости он мог развивать ход до семнадцати узлов. По правилам германского флота срок службы для крейсеров считается двадцать лет. В Цусимский пролив он прибыл именно в таком возрасте. Это был уже старик, с изношенными механизмами, с пониженным ходом, не превышающим тринадцати узлов. Только артиллерия на нем была заменена новой. Несмотря на боевое перевооружение, в глазах адмирала Рожественского это судно способно было нести лишь караульную службу в гавани или на рейде и поэтому носило особую кличку — «Брандвахта».

Согласно приказу командующего, «Дмитрий Донской» вместе с другими крейсерами должен был во время боя охранять транспорты. Возложенные на него обязанности он выполнял в дневном бою 14 мая довольно добросовестно.

Шесть пушек его 6-дюймовых и шесть 120-миллиметровых при каждом удобном случае подбавляли и свои голоса в общий артиллерийский рев эскадры.

В начале боя на «Донском» что-то случилось с рулевой машиной: отказалась работать. На мостик немедленно был вызван старший офицер, капитан 2-го ранга Блохин. Командир судна, капитан 1-го ранга Иван Николаевич Лебедев, обращаясь к нему, заговорил своим обычным мягким голосом:

— Вот в чем дело, Константин Платонович. У нас почему-то скисла рулевая машина. Немедленно идите на задний мостик и оттуда будете управлять крейсером.

— Есть! — подбросив правую руку к козырьку, почтительно ответил старший офицер.