Цусима (Книга 1, 2) - Новиков-Прибой Алексей Силыч - Страница 34

– Меня за политика? Кто же это считает? Не старший ли офицер?

– А хотя бы и так.

Напряженно заработала мысль, обнаруживая подводные рифы на пути моей жизни.

– Вот что, Максим Иванович! Ты – боцман, а я – баталер первой статьи. Не такая уж большая разница между нами. Это предельные наши чины, выше которых нас больше не произведут. А главное – мы оба из крестьян. Поэтому ты верно сказал: нам нужно без хитрости разговаривать. Ты что знаешь обо мне?

И Воеводин сразу выпалил:

– Следить за тобою приказано.

– Тебе?

– Да.

– Ну, а еще кому?

– Квартирмейстеру Синельникову. Помнишь, я предупреждал тебя относительно его?

– Так… Как же ты доносишь?

– Очень хвалил тебя, иначе и не признался бы.

Из дальнейших разговоров выяснилось, что старший офицер перестал интересоваться мною. Это все были хорошие признаки: значит, и Синельников ничего особенно плохого не мог сказать начальству. С боцманом я уговорился, что отныне он будет сообщать обо мне старшему офицеру только под мою диктовку.

Ночью, лежа на койке, я раздумывал над своим положением. Как все-таки мне подвезло! Передо мною теперь все карты противника были открыты. Можно будет смело начать игру. Обрадованный таким оборотом дела, я ничего не имел против капитана 2-го ранга Сидорова: при чем тут он? Он только выполнял волю командира, а тот в свою очередь получил предписание от жандармского управления. Однако надо на всякий случай еще кое-что придумать. На другой день я отправился в каюту судового священника.

– Батюшка, нет ли у вас книжки «Акафист божией матери»?

Отец Паисий заулыбался.

– Есть, есть. Неужто любишь… ну, как это… священное писание?

– Обожаю, батюшка.

– Очень… ну, как это… одобряю.

Перед обедом, раздавая ром на верхней палубе, я предложил Синельникову, когда он выпил свою чарку:

– Выпей еще и за мой номер…

– Можно?

– Вали!

Я поскорее постарался пообедать и разыскал квартирмейстера Синельникова. Немного поболтал с ним о кораблях. А потом как бы между прочим сообщил:

– Сегодня одну книжку читал. Ну до чего здорово написано! Прямо слеза прошибла.

– А ты бы дал мне ее почитать.

– Ни за что на свете! Никому не доверю такую книжку. Вслух могу прочитать хоть сейчас.

Квартирмейстер просиял весь, словно открыл клад, и предложил:

– Идем.

Мы спустились в канцелярию. Я закрыл за собою дверь. Потом таинственно предупредил:

– Только никому об этом ни звука. А то среди матросов пойдут разные разговоры. Вот, скажут, что он читает.

Квартирмейстер, вскинув руки, воскликнул:

– Чтобы я да кому-нибудь сказал! Могила!

Я неторопливо достал из ящика стола книжку, раскрыл ее. Синельников следил за каждым моим движением и, ощущая близость счастья, торжествовал. Чувствовалось, как он сгорает от нетерпения, дергая свои реденькие усы. Я начал читать «Акафист божией матери» и, глядя на своего слушателя, едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Если бы какому-нибудь человеку вместо купленной коровы незаметно подсунули кошку, то и в таком случае он не был бы удивлен больше, чем Синельников. На лице его выразилось сплошное недоумение. Минут пять он слушал, разинув рот, ничего не понимая, и, как сыч, тараща на меня глаза. Потом вдруг вскочил, словно его ужалила оса, и разразился гневом:

– Я думал, ты и вправду умный человек, а ты – идиот и книжки читаешь идиотские!

С матерной бранью он выскочил из канцелярии и хлопнул дверью.

В этот же вечер боцман Воеводин отправился в каюту старшего офицера и, доложив капитану 2-го ранга Сидорову о разных судовых делах, прибавил:

– Вот еще насчет баталера Новикова, ваше высокоблагородие.

– Говори, – как всегда, строго приказал Сидоров.

– Я за ним все время слежу и даже много с ним беседую. Парень он, как и раньше вам докладывал, вполне верный и преданный службе. А политикой от него даже и не пахнет.

Старший офицер одобрительно закивал головою:

– Ну, тем лучше. Я с первого же раза определил его, ничего в нем подозрительного нет.

– Одно только в нем плохо, ваше высокоблагородие: если рассердится, то делается вроде полоумным. В такой момент ему сам адмирал нипочем, и может бед натворить.

– Каких это бед?

– Порешить человека может.

– То есть как это – порешить?

– С финкой ходит. Недавно, как мне рассказывали, с одним машинистом заспорил. К сожалению, я не узнал фамилию того. Машинист говорит, что нас разобьют японцы, а Новиков доказывает ему наоборот. Слово за слово – оба распалились. Баталер выхватил из кармана финку – и на машиниста. Хорошо, что машинист успел убежать. А то было бы на судне убийство.

Старший офицер вдруг рассердился:

– Черт знает что такое! Наприсылали нам субъектов – либо штрафных, либо головорезов! Вот теперь изволь с таким элементом управлять кораблем!

– Да Новиков-то, ваше высокоблагородие, ничего. Таких бы нам побольше матросов, так была бы одна благодать. Если его не задевать, он смиреннее всякой овцы. Из него можно какие угодно концы крутить.

Старший офицер опять закивал головою и с миром отпустил боцмана.

В общем, как теперь выяснилось, первое впечатление о нем подтвердилось: он больше кричит и угрожает, но мало наказывает матросов. А если кого и сажает в карцер, то лишь в тех случаях, когда нельзя поступить иначе. Правда, он побаивался штрафных и особенно «политических», но не только этим одним можно было объяснить его снисходительное отношение к команде. По-видимому, под грозной его внешностью в нем все-таки билось доброе сердце.

8

Наши офицеры

На рассвете 28 ноября эскадра стала видна у возвышенностей, окружающих бухту Ангра Пеквена. Но так как в этой мало исследованной и незнакомой местности трудно было ориентироваться, то пришлось остановишься и выслать вперед разведку. Погода была скверная. По океану, примчавшись с холодного юга, свирепствовал шторм, доходивший временами до десяти баллов. Корабли, качаясь на волне, рвали серую, слоисто колыхающуюся пелену облаков. Кривая полоса берега подернулась мглой. Поэтому только во втором часу дня с большими предосторожностями мы вошли в бухту. Стоянка здесь оказалась скверной. Три скалистых утеса, круто поднимавшихся прямо из глубины моря, плохо защищали нас от зыби и ветра.

На броненосце «Орел» случилось несчастье. Хотя в тот момент, когда нужно было бросить якорь, на корабле застопорили машину, но железная громадина в пятнадцать тысяч тонн продолжала двигаться по инерции вперед. Правый якорный канат не выдержал такой тяжести и лопнул. На мостике поднялась суматоха: что теперь будет от адмирала? Командир Юнг завопил не своим голосом:

– Ход назад! Стоп! Отдать левый якорь!

А правый якорь, потерявшись где-то на дне, утащил за собою и сорок пять сажен каната.

Офицеры и команда все больше убеждались, что командир, в прошлом прекрасный «марсофлотец», плохо чувствовал современный броненосец.

Немецкая местная власть отнеслась к нам более благосклонно. Она ничего не имела против нашей стоянки. По-видимому, Германия не очень-то считалась с мнением Японии и Англии.

Транспорты и крейсеры из-за недостатка места в бухте держались в открытом море. Трепало их там ужасно. Ночью, небо прояснело, стало тише. Утром хотели было приступить к погрузке, но ветер снов засвежел. Следующий переход у нас должен быть большой – вокруг мыса Доброй Надежды и до острова Мадагаскар, без захода в другие порты. Топлива потребуется много. Три дня с гулом и свистом куролесил шторм, три дня мы провели впустую, любуясь лишь суровыми берегами с крайне скудной растительностью, пока вдруг не водворилась тишина. С четырех часов утра принялись за работу, а в семь вечера уже пошабашили, приняв около девятисот тонн угля. Кроме того, у нас еще оставалось его от прежней погрузки тысяча четыреста тонн.

У нас на «Орле» прапорщик Т. сошел с ума. Это был мужчина лет сорока сильный и решительный, прошедший страшную школу морской жизни. В моряки он попал еще мальчиком и много плавал матросом на иностранных кораблях. Наконец он пробил себе дорогу – дослужился до капитана и командовал парусником. Куда его только не забрасывала судьба, какие только моря и океаны не качали его на своих волнах! И вдруг такой человек свихнулся разумом. Он начал заговариваться и нести всякую несуразность, то безнадежно рыдая, то отчаянно ругаясь. Иногда какую-нибудь фразу он повторял сотни раз, постепенно повышая голос: