Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич - Страница 1

Белые цветы. Роман. А. Абсалямов

Глава первая

1

Ночью побрызгал дождь, утро выдалось удивительно ясное. С чувством легкости и чистоты на душе Гульшагида поднялась с постели, накинула халат и, ступая на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, распахнула окно. Казань еще не совсем проснулась. Улицы как бы дремали под розовой кисеей. Спокойствие и тишина властвовали над городом. Но вот первые лучи солнца скользнули по крышам и стенам самых высоких домов. Вершины деревьев в садах и скверах, как бы окунувшись в расплавленное золото, сияли и лучились. Все кругом, даже оторвавшийся от паровозной трубы клубочек сизого дыма, оставалось неподвижным. Не шелохнется Волга. Широко раскинулась величественная река. Пристани, высокие портальные краны, темно-зеленые горы на том берегу — заколдованы утренней тишиной, погружены в глубокую задумчивость.

Гульшагиде кажется, что она не из окна общежития смотрит, а парит в прозрачном воздухе, навстречу все еще пылающей утренней заре. Душа переполнена одной радостной и тревожной мыслью: «Мансур вернулся». На самом деле вернулся или это всего лишь слух, — Гульшагида не знает точно, сама она не видела Мансура. Но и слуха достаточно, чтобы потерять покой.

…Как бежит время. Окончив мединститут, девушка уехала работать в родную деревню Акъяр. И вот уже четыре года минуло. За четыре года разлуки с Мансуром вряд ли наберется и четыре дня, когда бы она не вспоминала о нем! Стоило Гульшагиде ненадолго попасть в Казань, сердце ее начинало бурно биться, безудержно стремилось к памятным местам — Федосеевской дамбе, Фуксовскому саду. Но она избегала бывать там, словно боялась — вдруг случится что-то страшное, если она наведается туда. Она старалась поскорее уехать из Казани, а потом, вернувшись в Акъяр, ужасно раскаивалась в своей слабости. Но — выпадал случай — она снова приезжала в Казань, и все повторялось сначала. Это было какое-то наваждение. Ведь Гульшагида знала, что Мансура нет в Казани, что он работает где-то на далеком Севере. Ясно было как день: если она даже и побывает на Федосеевской дамбе, не произойдет ничего страшного, как не случится и чуда. Так говорил разум. А сердцу думалось иначе.

Этим летом она приехала в Казань на курсы усовершенствования врачей. Покидая Акъяр, поклялась себе: заниматься только учебой, не вспоминать ни о чем, что могло бы разбередить ее чувство к Мансуру. На ее счастье, программа курсов оказалась еще обширнее и сложнее, чем она предполагала: лекционный зал, больница, библиотека — вся ее жизнь как бы замкнулась в этом треугольнике.

В этой сутолоке незаметно минули четыре месяца. Еще два месяца — и конец учебе. Она вернется в свой Акъяр. А там жизнь опять потечет размеренно и привычно.

Вдруг разнесся этот слух… Она хотела и боялась верить ему. Но в это утро проснулась с твердой мыслью: «Зачем мучить сердце? Ведь все равно не выдержу, рано или поздно пойду туда. Так лучше уж сейчас…»

Приняв решение, она быстро умылась, надела легкий бежевый пыльник, туго стянула поясом и без того тонкую талию, мимоходом бросила взгляд в зеркало. Иссиня-черные волосы гладко зачесаны назад, толстые косы собраны на затылке узлом. Ей не нужно ни шляпы, ни платка.

Через десять — пятнадцать минут она остановилась на крутом откосе Фуксовского сада — у знакомой скамейки. Внизу серебром переливается речка Казанка, несколько ниже впадающая в Волгу. Как знакомо все это.

Сердце Гульшагиды гулко стучало, дыхание было прерывистым, глаза блестели. Она закрыла лицо руками, и за эти короткие минуты перед ее взором, словно озаренные молнией, промелькнули события, пережитые четыре года назад.

…Профессор Абузар Гиреевич Тагиров предложил Гульшагиде после окончания мединститута остаться в ординатуре. О каком еще счастье могла мечтать девушка, выросшая сиротой в деревне, с великим трудом поступившая в институт?

С какой радостью согласилась бы Гульшагида на это заманчивое предложение. Но к тому времени она уже подружилась с приемным сыном профессора Тагирова — Мансуром. Они часто встречались, вместе веселились, танцевали на студенческих праздничных вечерах; иногда ходили в кино, на каток…

Библиотека профессора Тагирова славилась на всю Казань. Он разрешил молодым людям неограниченно пользоваться книгами. Мансур и Гульшагида подолгу засиживались днем и по вечерам. Им никто не мешал. Абузар Гиреевич был то в деканате, то в больнице, то на научных заседаниях. В доме стояла тишина и как бы легкие сумерки. Так нравилось хозяйке — Мадине-ханум. Она всегда велела опускать шторы на окна. Привычки ее сильно изменились в годы замужества. В молодости она работала учительницей, увлекалась любительской сценой… А теперь стала домоседкой: большую часть времени проводит за чтением художественной литературы; иногда готовит мужу необходимые для научной работы материалы. Удивительно аккуратная, Мадина-ханум знает место каждой книге в библиотеке мужа.

У Тагировых долгие годы жила — домработница, одинокая женщина Фатихаттай, она стала в семье профессора как бы родной. Худощавая, проворная и бойкая, всегда с засученными рукавами, в повязанном на затылке, как у молодух, платке, Фатихаттай не любила мозолить глаза, без дела: выходила из кухни только перед обедом и ужином, чтобы помочь хозяйке накрыть стол. Потом Фатихаттай стучала в дверь библиотеки или профессорского кабинета, полунасмешливым тоном приглашала молодых людей к столу:

— Хватит вам! Все равно не прочитаете столько книг, сколько прочли мы с Абузаром. Идемте ужинать, а после будем пить чай. Абузар говорит, что у чая семьдесят семь целебных свойств, когда выпьешь чайку, голова лучше варит.

Иногда Гульшагида от полноты чувств обнимет славную старушку, начнет кружить по комнате. У Фатихаттай только позвякивают вплетенные в косы монеты.

— Ой, Гульшагида, милая, сердце зашлось! — Старушка в изнеможении опускалась на стул и, лукаво поглядывая на Гульшагиду, многозначительно покачивала головой. — Ай, проказница!..

Иной раз, отдыхая от занятий, Мансур играл на рояле. Гульшагида по просьбе Мадины-ханум или профессора что-нибудь пела под аккомпанемент.

Как-то в середине мая молодые люди сидели на скамейке в Фуксовском саду, на обрывистом берегу Казанки. Взошла луна. Реку пересекла серебряная дорожка. В этот вечер Мансур первый раз обнял Гульшагиду. Девушка приникла головой к его груди и притихла. И тут почувствовала, как губы Мансура коснулись ее волос. Осторожно она приоткрыла глаза. Мансур глянул в эти мерцавшие в темноте глаза и вдруг поцеловал ее в самые губы…

Вплоть до рассвета они просидели рядом. Они не давали друг другу клятв, не говорили: «Люблю». И без этого все было ясно. Это было самое счастливое для Гульшагиды время. В доме Тагировых догадывались о их чувствах. Если Мадина-ханум и Абузар Гиреевич не высказывались прямо, то бойкая на язык Фатихаттай частенько без обиняков обращалась к Гульшагиде: «Невестушка моя ненаглядная!»

А потом… Что было потом — Гульшагида и тогда не понимала и сейчас, спустя четыре года, не может уяснить себе. Вдруг Мансур начал сторониться ее. Если Гульшагида звала его на Казанку, он под разными предлогами отказывался. Однажды путано и сбивчиво начал просить у Гульшагиды прощения. Пораженная девушка так и не решилась спросить, в чем он провинился. «Должно быть, увлекся другой», — с горечью предположила Гульшагида. Но она ни разу не видела Мансура с этой «другой». Тогда девушка решила выждать некоторое время, а потом, выбрав подходящий случай, откровенно объясниться: «Что случилось, Мансур? Почему ты так изменился?»

Именно в эти тяжелые дни, когда Гульшагида предавалась отчаянию, профессор Тагиров и предложил ей остаться в ординатуре. Но девушка, потрясенная неудачей в любви, подчиняясь чувству безнадежности, ответила: «Спасибо за доверие, Абузар Гиреевич. Но я хочу сначала поработать в своей родной деревне». Профессор со свойственным ему тактом не стал допытываться о настоящих причинах отказа и не настаивал на своем предложении. Гульшагида истолковала это по своему: «Если бы я была по-настоящему способна к серьезной работе, профессор не отступился бы так скоро от меня. Скорее всего, он предложил мне это по своей доброте».