Метафизика труб - Нотомб Амели - Страница 9

Я поняла, что тону. Когда мои глаза показывались из моря, я видела пляж, который казался мне таким далёким, моих родителей, которые отдыхали и людей, которые неподвижно наблюдали за мной, верные старинному японскому принципу никогда никому не спасать жизнь, потому что это принудило бы человека к слишком большой благодарности.

Вид этой публики, присутствующей при моей гибели, был ещё ужаснее, чем сама кончина.

Я крикнула:

— Тасукете!

Тщетно.

Тогда я решила, что не время было стесняться французского языка, и перевела свой предыдущий крик, вопя:

— На помощь!

Наверное, так и было, вода хотела добиться от меня, чтобы я заговорила на языке своих родителей. Увы, они не услышали меня. Зрители японцы соблюли свой принцип невмешательства до того, что даже не предупредили моих родителей. И я смотрела, как они внимательно следят за тем, как я умираю.

Силы вскоре покинули меня, и я отдалась течению. Моё тело скользнуло под воду. Я знала, что эти мгновения были последними в моей жизни, и не хотела их пропустить. Я открыла глаза и то, что я увидела, очаровало меня. Солнечный свет никогда не был так красив, как сквозь толщу воды. Движение волн порождало сверкающие разводы.

Я забыла о страхе смерти. Мне казалось, что я оставалась там часами.

Чьи-то руки схватили меня и подняли к воздуху. Я сделала глубокий вздох и взглянула на того, кто меня спас: это была моя мать, она плакала. Она отнесла меня на пляж, сильно прижимая к своему животу.

Она завернула меня в полотенце и сильно растёрла мне живот и спину: меня стошнило, и вылилось много воды. Потом она укачивала меня, рассказывая сквозь слёзы:

— Это Хьюго спас тебе жизнь. Он играл с Андре и Жюльетт, когда, случайно, увидел твою голову в тот момент, когда она исчезла в море. Он предупредил меня и показал, где ты была. Без него ты бы погибла!

Я взглянула на маленького евразийца и сказала торжественно:

— Спасибо, Хьюго, ты милый.

Последовало ошеломлённое молчание.

— Она разговаривает! Она разговаривает как императрица! — ликующе произнёс отец, который в одно мгновение перешёл от запоздалой дрожи к смеху.

— Я давно разговариваю, — заявила я, пожав плечами.

Воде удался её замысел: я созналась.

Лёжа на песке рядом с сестрой я задала себе вопрос, была ли я счастлива оттого, что не умерла. Я рассматривала Хьюго как математическое уравнение: без него — нет меня. Нет меня: понравилось бы мне это? Меня бы здесь не было, чтобы узнать это, логично возразила я сама себе. Да, я была рада не умереть, чтобы знать, что мне это приятно.

Рядом со мной красавица Жюльетт. Надо мной чудные облака. Передо мной восхитительное море. За мной бесконечный пляж. Мир был прекрасен: жить стоило.

Вернувшись в Сюкугаву, я решила научиться плавать. Недалеко от дома в горах было маленькое зелёное озеро, которое я нарекла Маленьким Зелёным Озером. Это был рай в жидком виде. Он был тёплым и восхитительным, затерянным в изобилии азалий.

С этих пор Нишио-сан каждое утро водила меня к Маленькому Зелёному Озеру. Я в одиночку научилась плавать как рыба, всегда головой в воде, с открытыми глазами глядя на затонувшие таинственные предметы, которые я обнаружила, когда тонула.

Поднимая голову, я видела лесистые горы, возвышавшиеся вокруг меня. Я была геометрическим центром круга в роскоши, которая не переставала приумножаться.

Встреча со смертью не поколебала моей уверенности в том, что я была богом. Разве боги не бессмертны? Почему бессмертие делает вас божеством? Разве пион менее величествен от того, что увядает?

Я спросила Нишио-сан, кто такой Иисус. Она сказала, что точно не знает.

— Я знаю, что это бог, — отважилась она сказать. — У него были длинные волосы.

— Ты веришь в него?

— Нет.

— Ты веришь в меня?

— Да.

— У меня тоже длинные волосы.

— Да, и потом, тебя я знаю.

Нишио-сан была хорошей, у неё всегда были веские доводы.

Мой брат, сестра и Хьюго ходили в американскую школу у горы Рокко. У Андре среди школьных учебников была книга, которая называлась My friend Jesus. Я ещё не могла читать, но там были картинки. В конце виднелся герой на кресте и много людей, которые на него смотрели. Этот рисунок очаровал меня. Я спросила Хьюго, почему Иисус был повешен на крест.

— Чтобы убить его, — ответил он.

— Это убивает людей, если они на кресте?

— Да. Потому что он прибит к дереву гвоздями. Это гвозди убивают.

Такое объяснение было мне понятно. Картинка от этого становилась лишь притягательнее. Значит, Иисус умирал перед толпой, и никто не приходил ему на помощь! Это мне что-то напоминало.

Со мной случилось то же самое: я умирала и видела, как люди наблюдали за мной. Чтобы спасти распятого достаточно было только вынуть гвозди, а меня нужно было только вытащить из воды или предупредить моих родителей. В моём случае, как и в случае с Иисусом зрители предпочли не вмешиваться.

Наверное, жители страны, где жил Иисус, придерживались тех же принципов, что и японцы: спасти кому-то жизнь означало сделать его на всю жизнь рабом преувеличенной благодарности. Лучше позволить человеку умереть, чем лишить его свободы.

Я не собиралась спорить с этой теорией: я только знала, что чувствовать, как умираешь на глазах у пассивной публики, было ужасно. И я испытывала глубокую близость к Иисусу, потому что понимала, каким возмущением был охвачен он в тот момент.

Мне захотелось узнать побольше об этой истории. Так как правда скрывалась за прямоугольными страницами книг, я решила научиться читать и заявила об этом решении, но надо мной посмеялись.

Поскольку меня не воспринимали всерьёз, я взялась за дело сама. Мне казалось это совершенно не сложным. Научилась же я сама таким замечательным вещам как: говорить, ходить, плавать, царить и играть с юлой.

Мне показалось разумным начать с комикса про Тинтена, потому что там были картинки. Я выбрала один наугад, села на пол и пролистала страницы. Не могу объяснить, что произошло, но когда корова вылезла из завода через кран, который делал сосиски, я заметила, что умею читать.

Я ничего не сказала об этом остальным, поскольку мою страсть к чтению сочли бы смешной. Апрель был месяцем цветения японских вишен. Вечером в нашем квартале устроили праздник, все пили саке. Нишио-сан дала мне стаканчик. Я заурчала от удовольствия.

Я проводила долгие ночи, стоя на подушке в своей кровати, опершись на решётку и внимательно разглядывая отца и мать, так словно собиралась написать о них зоологический очерк. Они от этого чувствовали себя все более неловко. Серьёзность моего разглядывания стесняла их до такой степени, что они не могли заснуть. Родители поняли, что я больше не могу спать в их комнате.

Тогда мои вещи перенесли в некое помещение, напоминавшее чердак. Это восхитило меня. Там был незнакомый потолок, который можно было рассматривать, и трещины которого сразу показались мне более выразительными, чем те изгибы, которые я наблюдала в течение двух с половиной лет.

Там был также ворох вещей, будоражащих глаз: ящики, старая одежда, сдутый надувной бассейн, сломанные ракетки и прочие чудеса.

Я провела восхитительные бессонные ночи, воображая, что там в коробках: должно быть что-то очень красивое, если его так хорошо спрятали. Я не могла вылезти из своей кровати с решётками, чтобы пойти посмотреть: было слишком высоко.

В конце апреля одно восхитительное нововведение потрясло моё существование: в моей комнате оставили на ночь открытым окно. Я не помнила, чтобы это делали когда-нибудь раньше. Это было изумительно: я могла улавливать загадочные звуки заснувшего мира, размышлять о них, придавать им смысл. Кровать с решётками была установлена вдоль стены, под окном-мансардой: когда ветер раздвигал занавески, я видела красновато-лиловое небо. Этот цвет завораживал меня: было приятно осознавать, что ночь не чёрная.