Джан — глаза героя - Перовская Ольга Васильевна - Страница 2

Они встали, отряхнулись и так прытко двинулись мимо улиц и переулков, что любой городской житель высунул бы язык, если бы вздумал угнаться за ними.

Теперь поводырь не рвался больше вперед.

Он шел ровной, размеренной походкой, прижавшись к хозяйской ноге и заботливо минуя все помехи на его пути.

У не просохшей еще после вчерашней грозы лужи Джан остановился и залаял. Он дал время нащупать тростью раскисшую глину, а затем, прижавшись сильнее, медленно обвел хозяина стороною.

Так прошли они через весь поселок и свернули в последний проулок.

Собака толкнула лапой заросшую бузиной калитку. Хозяин ее нажал скрытую кнопку, и оба вошли.

За калиткой, над входом в большую двухэтажную дачу, была вывеска:

Минут через пять Джан уже без сбруйки пробежал из общежития через большую террасу в цветник. Он катался и ползал по траве, растирая брюхо, спину и восторженно дрыгая всеми четырьмя лапами. Потом, поупражнявшись в гигантских прыжках через клумбы, опрометью кинулся к маленькой опрятной кухне.

Красивая женщина с короной бронзовых кос над неподвижным, как у многих слепых, лицом, видимо, поджидала четвероногого визитера. Миска со всякой снедью была приготовлена для него в углу.

Пока Джан, расставив могучие лапы, лакал похлебку и, словно сухарики, разгрызал кости, женщина разговаривала с ним и поглаживала его по спине.

Забежала еще одна слепая. Она прислушалась и спросила:

— Это кто? Джан, что ли, так чавкает? А где ж председатель наш, Джан?

Даже толстая кошка поиграла с Джановым хвостом и потерлась о его ляжку, хотя пес буркнул в миску не отрываясь, от чего вся похлебка пошла пузырями.

По всему было заметно, что Джана здесь любят, балуют и радуются его приходу.

Не успел он доесть, как из цветника послышались голоса.

— Джан, ко мне!..

Пес немедленно бросил угощение и через минуту ткнул захлюпанным носом хозяйскую ладонь.

— Ну, доволен? Набегался, поразмялся? Э-э-э, да ты брат не теряешься, всю морду умазал в каше. Убери, убери голову, испортишь мне костюм…

Инвалиды в очках окружили собаку:

— Подзаправился, Джанчик?

— И чего мне «теряться», скажи, Джан-душа! Я же не чужой! — Человек погладил собаку левой рукой, правый рукав у него был пустой. У другого — вместо кистей протезы в черных перчатках… А народ все коренастый, плечистый, в самом цвету. И несмотря на следы страшных ран и увечий, держались они по-военному прямо, шутили громко и весело.

— Вы за отпуск, Семен Гаврилович, основательно двинулись и по музыке и по чтению…

— Ноты разбираете вовсе свободно? Большое упорство у вас…

— А наш «Паганини» совсем погано читает…

Один из слепых держал ноты с былыми выпуклыми, точно вдавленными булавочной головкой, значками:

— А без нот вы ту песню не помните?

— Постараюсь припомнить. Давайте баян! Мы частенько певали ее с нашим командиром эскадрильи.

Семен Гаврилович опустился в цветнике на скамейку и приладил на коленке гармонь.

— Песня эта старинная, ей больше ста лет. А вы все слова знаете, Леня?

Звучный, необыкновенного тембра баритон запел под аккомпанемент баяна:

Густой бас и высокий свежий тенорок красиво оттеняли напев. Обе женщины вышли из кухни и слушали неожиданный концерт…

Вдруг в мелодию ворвался странный грубый голос: Джан поднял голову и громко завыл, причитая и бормоча что-то по-собачьи дрожащими губами.

Певцы рассмеялись:

— Публика протестует, — сказал Семен Гаврилович, отставляя гармонь. — Вот и дома он также срывает у меня занятия. Ну, друзья, увидимся, значит, на концерте Леонида… А теперь мы должны еще в контору поспеть, а потом в цех, повидаться с товарищами.

И вот они опять переходят пути, минуют полосатые шлагбаумы и шагают вдоль берега речки.

Маловато удалось побегать в саду общежития! Ну куда, куда бы еще потратить столько сил и здоровья?

Семен Гаврилович прекрасно понимает досаду собаки. На половине пути он говорит: «стоп!» Кладет на траву газету и палку и снимает Джанову сбрую.

— Беги, Джан! Побегай, покупайся и скорей возвращайся ко мне, — по привычке серьезно, как с человеком, говорит Семен Гаврилович.

Восторженный лай слышится уже где-то вдали. Закудахтали куры, откликнулся глупый и очень хозяйственный голос петуха, слышен гусиный гогот… Пронзительный голос кричит:

— Ку-у-да! Ку-да тя лешай нясет! Розка! Розка!..

Где-то мекнула козочка.

Джан, наверное, носится по берегу, купается, встряхивается, заигрывает с чьей-то козой, услужливо высаживает из воды гусака…

Какая сейчас должно быть вокруг благодать! Помнится, три года назад, лес зеленой стеною стоял там, за извилиной речки. В стороне была топкая низинка с мохнатыми кочками, изумрудной осокою. До войны это было совсем пустынное место. А теперь — куры и гуси, коза, женский голос… Наверное, дачники-новеселы расселились до самого леса…

Семен Гаврилович положил руки на трость, оперся о них подбородком. Живые картинки родного Подмосковья возникали одна за другой в его памяти.

Вдруг крики, визг ребятишек и блеяние козы заставили его вскочить на ноги. Он свистнул собаке.

Тяжелое дыхание и мокрый нос незамедлительно доложили о прибытии Джана.

Шерсть на нем после купания сохранила прохладу и влажность, но с языка упали на руку хозяина горячие капли.

— Ишь, как ты уморился! Где же ты так гонялся? Это что же, на тебя, что ли, кричали? А?… Смотри мне, прохвостина эдакий!

… Тропинка обогнула небольшой прудик и сбежала по крутой вымощенной улочке к новому двухэтажному дому за дощатой оградой.

Внутри ограды был цветник с кустами пионов и красных лилий. Люди, сидевшие на скамеечках и гулявшие по дорожкам, приветствовали появление человека с собакой:

— А, председатель! Здорово, Семен Гаврилович!

Семен Гаврилович кивал направо и налево и весело откликался.

— К директору, Джан, — повторял он вполголоса.

Поводырь вел его между людьми по лестнице на второй этаж. У дверей кабинета, на ковровой дорожке, валялся, видимо, оброненный кем-то из слепых, сверток в газете.

Джан обнюхал его и доложил о замеченных непорядках настойчивым басом:

— Уберу, уберу! Не галди ты, пожалуйста! Тоже мне — «Управдом», — успокоила Джана уборщица.

Она подняла с пола сверток. Семен Гаврилович с собакой вошли в кабинет.

Возле окна в удобном мягком кресле расположился за письменным столом человек.

Вытянутая несгибающаяся нога, недостаток пальцев на правой кисти и хорошо подобранный, но все же неподвижный, стеклянный, глаз наводили на мысль, что и он побывал на войне. Но больше ничего не напоминало в нем бойца.

Повернувшись располневшим телом к подоконнику, на котором стоял сифон с шипучей водою, он нацеживал и с жадностью выпивал стакан за стаканом.

При появлении сухой, подтянутой фигуры он вытер мокрые губы и попытался приподняться. Семен Гаврилович приветствовал его по-военному, взял стул и сел подобранно и прямо.

— Ну и жарища! Это же пытка какая-то… — простонал, отдуваясь, толстяк.

— Разве жарко?! — удивился прошедший под солнцем уже не один километр Семен Гаврилович. — А я как-то и не замечаю…

— Признаться, не ждал я вас… В эдакое-то пекло…

— А как же иначе?!. Ведь мы же договорились к половине девятого?!.