Карта мира - Носырев Илья Николаевич - Страница 12

Посланник Правителя вдруг поймал себя на мысли, что вчерашние приключения и сегодняшняя встреча с Дюплесси отвлекла его мысли от цели. Где же искать Муравейник? Он помнил путь к Новым Убитам — но что делать дальше? один из захваченных в плен крестьян не выдал дорогу к этому город мертвых; более того, казалось, что ее никто из них и не знал. Рональд почувствовал досаду и неуверенность.

— Как же нам отыскать Муравейник?

— О, будь покоен: вскоре мы обретем могущественный артефакт, именуемый Карта мира. С ее помощью можно найти даже иголку в стоге сена на другом конце Земли. Не зря же мы едем к Башне Играющих. Там и хранится сей артефакт, творение древних мастеров.

— Что же такое Карта мира?

— Карта мира? Чтобы объяснить ее сущность, начну издалека.

Иегуда откашлялся; грудь его зачерпнула воздуха, подобно мехам, готовящимся выковать драгоценное украшение.

— Мозг человеческий есть лабиринт; постигая его коридоры, повороты и тайные комнаты, мы открываем принципы его работы. Логика человеческая отражается во всем, что создала наша цивилизация: в сказаниях, в устройстве государства, в изобретенных нами машинах, в любви, которой мы любим существ противоположного пола и, наконец, в той любви, которую мы питаем к Господу.

И чтобы понять все, что связано с человеком, все, что создано им, и, наконец, что же такое сам человек, мы должны найти все входы и выходы этого лабиринта, — иными словами, начертить его карту. Чтобы ты понял, сколь трудна эта задача, сообщу тебе, что связей между элементами, из коих состоит человеческий мозг, — больше, нежели атомов во Вселенной. Поражайся, о сэр Рональд, и удивляйся! Но в давние времена ученые монахи смогли справиться с этой задачей и создали Карту мира — полный чертеж всех изгибов человеческой логики и полный список схем, по которым работает человеческое мышление. Величайшее из дел человеческих было выполнено, и, рассматривая Карту, ученые монахи поняли, что есть связь и соответствие между человеческим мышлением — микрокосмом — и всей Вселенной — макрокосмом, и связь эта лежит в общей логике природы, коей подчиняется и человек. Итак, Карта мира есть не что иное, как наш собственный портрет — дитя человеческое, сидящее на коленях у матери-Природы. Он свистнул, подзывая своего коня, который, как и Гантенбайн, пасся в роще.

— Все это очень хорошо и любопытно, но я ничуть не понимаю, каким же образом Карта мира поможет нам найти Муравейник… — признался Рональд. — Ведь если это не обычная географическая карта и не артефакт, показывающий направление, в котором следует искать нужный тебе предмет, то зачем же мы ищем сей дивный инструмент постижения Натуры?

— О, не переживай, сэр Рональд, — утешил его Иегуда. — Карта позволяет постичь логику, и это главное! Неважно, какую логику — людей ли, природы ли; и если при выборе местоположения Муравейника его творцы пользовались логикой, то мы его непременно отыщем. А если он возник хаотически, произведенный на свет Природой, как титаны — их матерью Землей, то и тогда мы способны найти его. Для этого достаточно изучить логику Природы — а этой почтенной даме в логике трудно отказать, даром что она женщина.

И Иегуда засмеялся. Рональд поймал себя на неблагородной мысли о том, что у доброго монаха на женщин, пожалуй, старая обида.

Башня Играющих, словно гнилой зуб возвышавшаяся над равниной, производила впечатление крайнего запустения. Однако на дороге к ней было множество свежих следов — свежих, если мерить время годами, а не днями.

— Здесь кто-то обитает? — удивился Рональд.

— Ни одна живая душа, — усмехнулся Иегуда. — И даже призраков тут нет. Но место это священное: здесь, в маленькой лаборатории работал сам Лоренс Праведник — правда, недолго — до того, как уехал в Новый Свет, за море.

— Лоренс Праведник! — воскликнул Рональд. — Не та ли это лаборатория, где он воззвал к Господу?

— Нет, не та, увы. Но святость его мыслей до сих пор поддерживает это здание, пусть и ветхое — здесь творятся некоторые вещи, которые невозможны в других землях. Взять хотя бы ту же Карту мира: казалось бы, отчего ее давно не похитили и не унесли из этого места какие-нибудь воры или второразрядные колдуны? Но этого не может произойти: только могучий волшебник может забрать сие чудесное творение Разума отсюда.

И Иегуда подбоченился.

— Но разве мало было могущественных волшебников? Отчего Карта по-прежнему здесь?

— Вот это и странно: не раз Картой пользовались волшебники, увозя ее отсюда. Но всякий раз след их терялся, равно как и конец их истории; оставалась лишь память о подвиге, коий совершила Карта — и всякий раз возвращалась она на свое место в этой башне. Так что забрать ее отсюда несложно; вот жить после этого — наверное, сложнее.

Он помолчал.

— Единственное препятствие, которое может встретиться на нашем пути — это мой знакомый, один ученый монах, некто Бартоломее. Насколько мне известно, в настоящее время он также охотится за нею. Это славный исследователь… человек, впрочем, неприятный и не обладающий должными манерами. Остается надеяться, что мы успеем первыми. Вот и Башня… красавица! я не был здесь уже двадцать лет.

Она высилась перед ними, подобно черепу Аргуса — сотня пустых глазниц великана. Здание было построено в несколько ярусов; время выгрызло все окна и стены, но каркас, видимо, был настолько устойчив, что громада не обрушилась, а продолжала стоять.

— В те времена, сэр Рональд, стен в таких зданиях и вовсе не было, а были только большие окна, защищавшие их от ветра. Говорят, из таких окон было приятно смотреть на мир.

Они подъехали к входу в здание — зияющей дыре, в которой не было ничего прямоугольного, спешились и привязали коней к одной из колонн, некогда державших теперь уже рухнувший портик.

В коридорах гулял ветер. Пол был покрыт пылью, но не ровным ее слоем, а мазками — тысячи ног прошедших здесь людей начертили свой след, и даже движение воздуха не разровняло этой пыли. Каждый из посетивших башню протанцевал свой танец на этом полу — и ушел, и упокоился где-то в другом месте, а следы всех этих безвестных людей наложились друг на друга и соткали картину. Каждый слой пыли был временем, эпохой.

И теперь они шли, вписывая сюда свои отчетливые строки шагов.

Внутри помещения башни сохранились намного лучше, нежели ее стены. Переборки между помещениями были легкими, почти картонными — и время их просто не заметило, сокрушив именно камень и сталь. Сохранилась даже деревянная мебель — столики, шкафы — плюс к этому множество предметов, назначения которых наш рыцарь не понимал.

— Все, что ты видишь вокруг, о Рональд, есть не что иное, как иллюстрация тщеты гордыни человеческой. Вот достойный пример уже сказанному мною: между мышлением человека и творениями рук его есть прочнейшая связь. Род человеческий был некогда велик — и сила разума его вознесла к небесам вот такие высоченные здания — но у колосса разума человеческого — глиняные ноги, и здания эти оказались построенными на песце. Люди древности знали, как построить такую громаду, но толком не поняли, зачем.

— Не совсем понимаю, — признался Рональд.

— Помнишь первый Рим, самый первый? Он стоял когда-то на месте нашего Вечного города. Ты наверняка читал о нем в древнейшей истории. Отчего он погиб?

— Его разграбили вандалы. Прекрасно помню.

— А вот и нет! Римляне его погубили, сами римляне! Те вандалы-варвары, что сожгли Рим, были просто авантюристами, мелким хулиганьем. Они и попали-то туда совершенно случайно: зашли на тусклый, угасающий огонек. Но еще за два-три века до этого варвары были в Риме практически везде: служили в армии, работали на стройках, в полях и в библиотеках, писали научные труды, сочиняли стихи, управляли государством — даже императорами были. Сами же римляне настолько обленились, настолько погрязли в разврате, пьянстве, стяжательстве, пустословии и безумии, что не могли более ни работать, ни воевать — и вот варвары, получая римское гражданство, начинали воевать против варваров же. А римлян просто заметно не было: они разве что ночью выползали на танцульки и в кабаки. Они и читать-то разучились, пасли овец и коз на Капитолии, блевали в Тибр, свинячили в домах, где сами жили. И вот поэтому-то Рим и пал.