Товарищ Богдан (сборник) - Раевский Борис Маркович - Страница 38

— Главное — все в точку описано! Будто Ильич специально из-за границы приезжал нашу больницу смотреть! — воскликнул ткач Сергей Сельдяков. — Я недавно сам в этой «морилке» лежал. Там и лечат-то одной водой!

Бабушкин улыбнулся.

— Эту заметку я писал, — сказал он. — А вообще, друзья, путь в «Искру» никому не заказан. Владимир Ильич просил передать вам: пишите! Ведь это наша газета, рабочая!

— Оно и впрямь, о многом следует пропечатать, и — главное дело — о нашей жизни треклятой! — воскликнул хмурый, чахоточный ткач, стукнув кулаком по столу. — В аду, кажись, легче, чем у нас в цеху!

Бабушкин на минуту представил себе низкий, длинный, плоский, похожий на папиросный коробок ткацкий цех с его неимоверной духотой, пылью и испарениями. Вспомнил, как ткачи работают полуголые, обливаясь потом, и подумал: «Да, ад; самый доподлинный ад кромешный!»

— Пропечатать бы, к примеру, как на наших фабриках высыхают дети, — откашлявшись, продолжал ткач. — У людей глаза бы на лоб повылазили!

— Есть у нас сушильное отделение, — повернувшись к Бабушкину, глухо сказал он. — И на всей-то фабрике, что в твоей Африке, а в сушильне — ну, прямо мочи нет — баня, парилка. Градусов, наверно, пятьдесят.

Взрослые там не работают. Возле сушильных барабанов одни мальчонки ворошатся. Малолетки. Голые, в чем мать родила. Лица тощие, глаза провалились, дышат хрипло, со свистом. И возле каждого — котел с холодной водой.

Пройдет с четверть часа — мальчишка зачерпнет кружку, выпьет и на макушку польет. Минут через двадцать еще кружку проглотит и снова окатит голову. И так без конца.

Однажды, значится, заявился туда какой-то важный господин с тросточкой. И с ним сам фабрикант.

«А куда потом деваются эти детишки? — спросил господин с тросточкой, видя, что в цеху копошатся мальчонки все лет по двенадцати — тринадцати, не старше. — Меняют профессию?» — «Нет, высыхают», — ответил фабрикант. «Как так?» — «А так! Высыхают — и все тут. Испаряются…»

Ткач замолчал и долго, надсадно кашлял.

— То есть… помирают? — спросил Бабушкин.

— Выходит, так, — хмуро ответил ткач. — Вот об этом Ильичу бы прописать…

…Поздно вечером, когда занятие кружка закончилось, Бабушкин роздал нелегальные листовки и брошюры.

— Больно уж ты начиняешь себя здорово! Не человек, а ходячая библиотека! — покачал головой Лапин. — Столько взрывчатки на себе носишь — того и гляди, взлетишь на воздух!

— Вы бы в самом деле поосторожнее, товарищ Богдан, — сказал Сергей Сельдяков. — Ведь какой-нибудь «хожалый»[18] ткнет кулаком в бок — вся «библиотека» и высыплется! У них, иродов, завелось такое обыкновение: увидят — рубаха топорщится, — сразу кулаком в бок… Проверочка!

— Вот ведь какие некультурные привычки у шпиков! — засмеялся Бабушкин. — Да что поделаешь?

— Может, лучше прямо в руках нести? Завернуть в тряпочку — и все? — посоветовал мюльщик Иван Ерошин.

— Нет, не годится, — решительно отрезал Бабушкин. — У нас недавно такой случай был: заметил городовой, что рабочий-красковар под мышкой книгу несет, — прямо на улице вырвал и спрашивает:

— Это у тебя зачем?

— Читать!

— А зачем эту читаешь, а не «Житие святых»?

А у красковара, между прочим, под мышкой было не что иное, как «Капитал» Маркса. Хорошо еще, городовой дурак попался. Красковар и говорит:

— Мне, ваше благородие, эта книга позарез нужна. Хочу разузнать, как капитал заиметь.

— Вот оно что, — говорит городовой. — Ну, заимеешь — не забудь косушку мне поставить!

И отпустил.

Ткачи засмеялись.

— Да, в руках книги у нас не очень-то понесешь, — согласился Ерошин. — Что же придумать?

— А знаете, друзья, — засмеялся Бабушкин, — мелькнула у меня забавная мыслишка. Давайте-ка отучим хожалых тыкать нам кулаками в бока. Кто тут у вас самый вредный? Федька Косой?

— Он! Такая гнида липучая. Пройти не дает! — воскликнул Сельдяков.

— Вот его и отучим!

Хозяин квартиры, Климентий Лапин, тщательно спрятал всю нелегальную литературу под половицу, пошел к соседям и вскоре принес целую пачку книг. Ткачи быстро рассовали их за рубахи.

— Кладите так, чтобы оттопыривалось побольше, — посмеиваясь, советовал Иван Васильевич. — Ну, теперь — на улицу. И главное — действуйте смелее.

Трое рабочих во главе с Бабушкиным направились к трактиру «Райская жизнь».

— Федька Косой каждый вечер тут околачивается. — шепнул Бабушкину Сергей Сельдяков.

Действительно, около трактира ткачи увидели щупленького человека, который прохаживался, что-то насвистывая, засунув руки в карманы. Едва ткачи поравнялись с ним, Федька Косой повернул голову, внимательно оглядел их оттопырившиеся бока и пошел за рабочими. Те нарочно свернули в темный переулок.

— Вы, товарищ Богдан, отойдите в сторонку, — шепнул Бабушкину Сельдяков. — Я это дело сам справлю. Не сомневайтесь.

Он потряс в воздухе кулаком:

— Полпуда чистого веса!

В переулке Федька Косой догнал ткачей и шагнул им наперерез.

— Откуда, любезные? — спросил он и тут же игриво ткнул Сельдякова кулаком в бок, где выпячивалась под рубахой толстая книга.

— А, ты драться! Нажрался водки и буянишь! — громко, на весь переулок, крикнул Сельдяков и с размаху ударил шпика тяжелым, как кувалда, кулаком по уху.

— Караул! Убивают! — заорал Федька.

— Не цепляйся к честным людям, пьянчуга чертов! — еще громче закричал Ерошин и тоже сильно стукнул шпика по голове.

— Прохвост! — тихо добавил Сельдяков и так двинул Косого, что тот полетел в грязь.

По переулку уже разлился заливистый свисток городового. Он бежал к ткачам, на ходу придерживая руками развевающиеся полы шинели и длинную шашку. Но ткачи и не думали удирать.

— Задержите его, ваше благородие, — негодующе обратился к городовому Сельдяков, подняв Косого и тряся его за шиворот. — Дерется!

— Точно, — подтвердили ткачи. — Ни с того ни с сего — кулаком в бок!

Федька Косой, держась одной рукой за грудь, а второй — за багрово-красное ухо, подмигнул заплывшим глазом городовому.

— Они запрещенные книги таскают. Смутьяны! — взвизгнул он. — Хватайте их — и в участок!

— Где книги? — удивился городовой.

— А вот! — Федька, торжествуя, подскочил к Сельдякову и ухватил у него сквозь рубаху книгу.

— Выкладай! — приказал городовой.

— Да господи, да нате, — возмутился Сельдяков, вытаскивая из-за пазухи тяжелую потрепанную книгу в кожаном переплете с медными застежками. — «Житие святых» почитать не дадут. Веру православную оскорбляют!

Федька так и замер.

— И взаправду — божественная книга! — растерянно сказал городовой, вертя в руках «Житие святых». — А ты, коли выпил, — сердито повернулся он к Косому, — иди-ка домой да хлебни огуречного рассольцу. Оченно помогает.

…Бабушкин, стоя в конце переулка, от души смеялся, наблюдая эту сценку.

— Вы через недельку снова проделайте такую операцию, — посоветовал он друзьям. — Отучим этого прохвоста от кулаков. Он своим собратьям расскажет — утихомирятся малость. А я в воскресенье опять приду.

И «коммивояжер» с лотком и палкой двинулся в обратный путь из Орехова в Покров.

Солидарность

Хозяин Иваново-Вознесенского чугунолитейного завода господин Калашников был взбешен. Он получил срочный заказ, а тут, как назло, рабочие забастовали. Калашникову грозили крупные убытки.

«Уволить мастера, что ли? Этот рыжий черт в самом деле столько зубов рабочим повыкрошил, что тут и немой закричит!» — сидя у себя в кабинете, размышлял Калашников.

Был он огромный, здоровенный. Широкой, сильной, чуть сутулой спиной, короткой бычьей шеей напоминал циркового борца-тяжеловеса. Сам заводчик шутя говорил, что природа на него не поскупилась: столько мяса и костей затратила — на двоих могло хватить.