Знак Кота - Нортон Андрэ - Страница 3

Сделав это, она посмотрела прямо на меня. Мне показалось, что в ее глазах читался вопрос. У меня тоже были вопросы, но я не мог произнести ни звука. Затем она сняла что-то блестящее со своего пояса.

— Нет! — протянула было руку девушка. Она хмурилась и смотрела на меня с явной неприязнью.

— Да! — возразила ей Равинга. Она подошла ко мне, и я заметил у нее в руке подвеску на цепочке. Повинуясь ее жесту, я наклонил голову, она надела цепочку мне на шею, и, посмотрев вниз, я увидел у себя на груди прекрасно выполненную маску песчаного кота, сделанную из старинного червонного золота, которое сейчас редко встречается. Я знал прекрасные работы Куры и был уверен, что мою сестру в мастерстве не превзойти никому. Но в этой подвеске было что-то такое, чего я никогда прежде не видел. Желтые камни, изображающие глаза, казались живыми.

— Это тебе, — сказала Равинга. Затем произнесла какие-то слова, которых я не понял. Потом, снова заговорив на обычном языке, добавила: — Только тебе. Это ключ к тому, для чего он предназначен. Постарайся, чтобы он не ушел от тебя.

Когда я возразил было, что эта вещь стоит целое состояние, она покачала головой.

— Она идет, куда хочет. Теперь она твоя — я так думаю. — Она чуть нахмурилась. — Нет, не мне говорить о судьбе других. Бери ее, Хинккель и сам узнай.

Мне еще раз повезло в тот день — я купил замечательный кусок бирюзы, который наверняка порадует Куру, и вернулся домой с подвеской на груди и тихо мурлыкающей Миеу на спине моего вьючного якса.

Однако я быстро осознал, что ошибался, считая неожиданный подарок Равинги счастливой приметой. Это я понял вскоре после возвращения на скальный остров, принадлежавший моему Дому. Лучше путешествовать ночью, а не под беспощадными лучами солнца, потому я миновал последнюю каменную статую сторожевого кота на рассвете, и тогда увидел направляющихся ко мне Куру и брата. Я еле волочил ноги.

Встрече с Курой я не удивился, поскольку моей сестре всегда не терпелось узнать, как продаются ее изделия и какие материалы я ей купил. Однако то, что и Каликку снизошел до меня, было настоящей неожиданностью.

Как обычно, он сражался со своим ориксеном, Каликку грубо управлялся со своими скакунами, и по большей части они были такими злыми, что никто другой из всей семьи и близко к ним не подходил. Он всегда чувствовал себя обделенным, поскольку дни, когда один клан открыто шел войной на другой, миновали, и ему оставалось лишь жадно слушать рассказы отца о сражениях прошлого. Охота да преследование разбойников, что грабят караваны, — вот все, что ему довелось испытать, а разве станешь героем, когда проявить себя можно лишь в таких мелочах?

Я остановился, поджидая их. Они быстро подъехали. Каликку натянул повод так резко и жестоко, что его ориксен встал на дыбы, поднимая тучи песка. Миеу села и заворчала, глядя на моего брата весьма недружелюбно.

— Пешеброд! — Это было одним из самых безобидных прозвищ, какими награждал меня мой брат. — Поторопись! Работа… — Он не закончил. Наклонился вперед и уставился — не на меня, на подвеску у меня на шее.

Ориксен всхрапнул и дернулся в сторону, когда всадник направил его поближе ко мне.

— Где взял? — резко спросил мой брат. — Сколько отцовских денег ты за это выложил? Кура, — сказал он сестре, — может, он всю твою выручку на это истратил?

Он смотрел на меня с обычным вызовом, молча подзуживая меня ответить — словом или кулаком. И, как обычно, я не дал ему удовольствия избить меня — как случилось однажды, когда мы были совсем маленькими.

— Это подарок. — Мои руки, скрытые дорожным плащом, сами сжались в кулаки, но я заставил себя разжать их.

— Подарок! — презрительно рассмеялся брат. — Да кто тебе мог такое подарить! Хотя могу поспорить, что у тебя духу не хватило бы отнять его силой!

Кура тоже подъехала поближе. Заметив интерес в ее глазах, я снял подвеску и протянул ей. Она долго крутила ее в пальцах и ощупывала.

— Нет, — сказала она задумчиво, — это не дело рук Тупы (она имела в виду одного из лучших мастеров нашего народа). Слишком старинная да еще и… — она помолчала, затем добавила: — Лучшая работа, какую мне когда-либо приходилось видеть. Откуда она взялась, брат?

— Мне подарила ее Равинга, кукольница из Вапалы. Я с ней несколько раз встречался на рынке.

Моя сестра держала подвеску так, словно ласкала неровности металла и камня.

— Тогда откуда она ее взяла? Я пожал плечами.

— Этого я не знаю, но…

Закончить фразу мне не удалось, поскольку Каликку попытался схватить подвеску, но Кура успела увернуться.

— Это сокровище для воина, а не для того, кто выбрал жизнь слуги! — громко заявил он. — Она моя по праву!

— Нет. — Впервые я не дал запугать себя. Все ночные часы моего путешествия подвеска лежала у моего сердца. И с каждым шагом пути во мне росла уверенность, что она — действительно теперь часть меня. Я не понимал, что это предвещает и почему я ощущаю это именно так, но так и было.

— Нет? — Брат оскалил зубы, словно песчаный кот, увидевший перед собой жертву. — А кто тебе эта кукольница, что дарит тебе такие драгоценности, а ты их хранишь? Она — твоя женщина?

— Прекрати! — Кура редко повышала голос. Она всегда была так погружена в мысли о своей работе, что часто словно бы находилась в другом мире, а не среди нас. Она снова вложила в мою ладонь подвеску и цепочку.

— Если Хинккель говорит, что это подарок, значит, это так. Никто не принимает подарков без причины и не отдает их другим. Хинккель, я бы хотела еще раз посмотреть на нее и, может, сделать набросок, если позволишь.

— Всегда к твоим услугам, — ответил я.

У нас нет рабов — это для азенгирских варваров. Наши слуги свободны и могут уйти от хозяев, когда им заблагорассудится. Но обычно они, как каста, имеют свое собственное прочное положение и собственную гордость. То, что в доме своего отца я оказался слугой, случилось потому, что в его глазах я ничего не стоил как сын. С раннего детства мне не давались вещи, которые воин должен знать или уметь делать.

Силой я не мог равняться с братом, и мне не нравилось все, что составляло для него радость в жизни. Потому я похоронил боль в глубине души — я всегда знал, что отец презирает меня, — и находил утешение в другом. Я пас стада, я заботился о водорослевых плантациях, я всегда охотно отправлялся на рынок. Однако для моего отца я не был достоин унаследовать его имя. Верно, что я всегда был мечтателем. Мне очень хотелось воплощать в изделиях своих рук красоту, как это делала Кура, но неуклюжая охранная статуя песчаного кота, которую я вытесал из камня, была далека от шедевра, хотя я упрямо поставил ее возле своих дверей — точно так же, как отец и брат держали возле своих «боевые» знамена.

Поскольку промежуточного пути не было, я стал слугой и пытался найти в этом свою гордость, стараясь служить хорошо. Потому я и ответил сестре как слуга.

— Они мне понадобятся. — Она немного отъехала от меня, словно на мою сторону она встала только ради справедливости, и теперь мы снова вернулись к тем отношениям, что были между нами большую часть моей жизни. — Сиггура вошла в пору. У нас будет празднество избрания. Надо многое сделать. Барабанщики уже передали послания другим кланам.

Каликку рассмеялся.

— А тебе не завидно, Кура, — у нее будет праздник, приедет столько претендентов на ее руку? — Его тон был резок, как удар его кнута.

Она рассмеялась в ответ, но ее смех был искренним.

— Нет, не завидую. — Она подняла руки, вытянула их, позволяя выпасть поводьям хорошо вышколенного ориксена. — Ими я делаю то, что придает смысл моей жизни. Во мне нет зависти к Сиггуре.

Итак, я вернулся в самый разгар приготовлений. Не все наши женщины предназначены для брака. Некоторые так никогда и не входят в пору. Я не знаю, многие ли из них сожалеют об этом. Но я знал, что Сиггура сделает все, чтобы быть средоточием внимания на празднике, который будет продолжаться неделю или больше, пока она не назовет имя своего избранника.