Те, кто внизу - Асуэла Мариано - Страница 7

Уже несколько дней девушка ходила сама не своя. Ее ужимки и недомолвки порядком надоели молодому человеку; поэтому сейчас, неожиданно прервав свое занятие, он поднялся на ноги и, глядя на нее в упор, спросил:

– Ну, что же ты мне хочешь сказать?

Камила почувствовала, что язык у нее прилип к гортани и она не может вымолвить ни слова; лицо ее заалело, как вишня. Девушка так втянула голову в плечи, что коснулась подбородком обнаженной груди. Застыв на месте и пристально, как дурочка, уставившись на рану, она еле слышно выдавила из себя:

– Ты погляди, как славно затягивается. Прямо бутон кастильской розы, да и только.

Луис Сервантес с явным раздражением нахмурился и снова занялся своей раной, не обращая больше внимания на девушку.

Когда он кончил перевязку, Камила уже исчезла.

Три дня девушка не показывалась. Теперь на зов Луиса Сервантеса откликалась ее мать, тетушка Агапита. Она кипятила ему воду и бинты. Он счел самым разумным ни о чем не расспрашивать. Однако через три дня Камила появилась снова и принялась пуще прежнего жеманиться и делать разные намеки.

Безучастие Луиса Сервантеса, занятого своими мыслями,

придало девушке смелости, и она наконец решилась:

– Послушай, барчук, я хочу тебе кое-что сказать. Понимаешь, я хочу, чтобы ты еще раз спел мне «Аделиту» [24]… Для чего? А ты сам не догадываешься? Чтобы петь ее часто-часто, когда вы все уйдете, и ты тоже будешь далеко, так далеко, что и не вспомнишь обо мне.

Слова ее раздражали Луиса Сервантеса, как царапанье стального ножа о стекло.

Девушка, не замечая этого, продолжала с прежним простодушием:

– Ох, барчук, что я тебе расскажу! Если бы ты знал, какой нехороший этот старик, что у вас за начальника. Вот как на духу, что у меня с ним вышло. Понимаешь, этот самый Деметрио хочет, чтобы еду для него стряпала только моя мать, а приносила я. Так вот, в прошлый раз вошла я к нему с чампуррало [25], и как ты думаешь, чего учинил этот старый черт? Берет он меня за руку и сжимает ее крепко-прекрепко, а потом начинает щипать меня под коленками. Ну я и отвесила ему добрую затрещину, ух, справную! И говорю: «Но-но, еще чего! Полегче, старый охальник! Отпустите меня! Кому я сказала, бесстыдник?» Повернулась задом, вырвалась и бежать. Как тебе это нравится, барчук, а?

Камила еще никогда не видела, чтобы Луис Сервантес хохотал так заливисто.

– Неужто все это правда?

Камила совсем растерялась и замолчала. Сервантес снова покатился со смеху и повторил свой вопрос. Она, придя в еще большее волнение и тревогу, срывающимся голосом ответила:

– Конечно, правда. Это я не хотела тебе рассказать. Ты обозлился на него, барчук?

Камила вновь с восхищением уставилась на свежее, пышущее здоровьем лицо Луиса Сервантеса с зеленоватыми ласковыми глазами и чистыми розовыми, как у фарфоровой статуэтки, щеками, на его белую нежную кожу, видневшуюся из-под ворота и рукавов грубошерстной фуфайки, на его светлые, слегка вьющиеся волосы.

– Так какого же черта ты тянешь, дурочка? Если уж сам командир тебя любит, чего тебе еще желать?

Камила почувствовала, как в груди у нее словно что-то оборвалось и к самому горлу подступил комок. Она изо всех сил зажмурилась, чтобы удержать набежавшие слезы; потом провела тыльной стороной руки по мокрым щекам и, как три дня назад, с быстротой молодой лани выскочила из хижины.

XII

Рана Деметрио уже зарубцевалась. В отряде начали обсуждать план похода на север, где, по слухам, революционеры повсюду одержали победу над федералистами. Одно происшествие еще более ускорило ход событий. Однажды, в час предвечерней прохлады, Луис Сервантес сидел на вершине скалы и, коротая время, мечтательно смотрел вдаль. У подножья, возле самой реки, Панкрасио и Сало играли в карты, растянувшись в зарослях хары[26]. Чернобородый Анастасио Монтаньес равнодушно наблюдал за игрой. Вдруг он повернулся к Луису, посмотрел на него своими кроткими глазами и по-дружески спросил:

– Что грустите, барчук? О чем задумались? Идите сюда. Посидим, потолкуем.

Луис Сервантес не шевельнулся, тогда Анастасио встал и подсел к нему.

– Вам не хватает привычного городского шума? Сразу видно, вы из тех, кто щеголяет в цветных ботинках да рубашке с бабочкой. Поглядите-ка на меня, барчук. Я, конечно, грязный, хожу в лохмотьях, но я совсем не то, чем кажусь. Не верите? Я человек обеспеченный, у меня одних волов на десять упряжек. Да, да. Кум Деметрио не даст соврать: я владелец десяти фанег[27] пахотной земли. Все не верите? Поймите, барчук, очень уж мне нравится колошматить федералистов, потому у них зуб на меня. В последний раз месяцев восемь тому назад – ровно столько, сколько я в отряде, – я саданул ножом одного заносчивого капитанишку. Прямо в пуп ему угодил, прости меня господи. Но человек я в самом деле обеспеченный. Словом, так вот и очутился здесь. Ну, конечно, и для того, чтобы помочь Деметрио – он же мне кум.

– Красавчик ты мой! – азартно заорал Сало и поставил на валета ник серебряную монету в двадцать сентаво.

– А мне, верите ли, барчук, карты совсем не по нутру. Вот об заклад биться – другое дело. Хотите? Да вы не сомневайтесь – эта кожаная змейка еще звенит, – похвастал Анастасио, тряхнув поясом, и Луис услышал звон тяжелых дуро.

Тем временем Панкрасио сдал карты, в банк выпал валет. Завязалась перебранка. Шум и крик перешли в оскорбления. И уже Панкрасио с каменным лицом стоит против Сала, а тот впился в него своими змеиными глазками н дергается, как эпилептик. Еще немного, и в ход пойдут кулаки. Противники исчерпали весь арсенал язвительной, но более пли менее пристойной брани и расцвечивают теперь свои непечатные излияния именами отцов и матерей.

К счастью, беды не произошло. Как только иссякли ругательства и игра кончилась, спорщики как ни в чем не бывало обняли друг друга за плечи и не спеша отправились промочить

глотку.

– Не люблю я и попусту языком чесать. Нехорошее это дело, верно, барчук? Потому меня здесь никто моим достатком не попрекает. Я так считаю: каждый свое место знать должен. И, сами видите, никогда не треплюсь. Смотрите-ка, барчук! – Голос Анастасио изменился, он вскочил на ноги и прикрыл ладонью глаза. – Что это за клубы пыли вон там, за тем холмом? Уж не федералисты ли, черт бы их побрал? Вот принесла нелегкая! Пошли, барчук, надо ребят предупредить.

Известие было встречено бурным ликованием.

– Ну, мы им пропишем! – выкрикнул Панкрасио.

– Это уж точно! Ног не унесут!

Однако вместо противника из-за холма появилось несколько ослов в сопровождении двух погонщиков.

– Остановить их! Это горцы, у них наверняка новости есть, – распорядился Деметрио.

Новости оказались ошеломляющими. Федералисты возвели укрепления на холмах Эль Грильо и Ла Буфа под Сакатскасом, но все уже были убеждены, что это последний оплот Уэрты, и предсказывали скорое падение города. Жители целыми семьями поспешно уезжали на юг, поезда были набиты до отказа, подвод и тележек не хватало, и многие, поддавшись панике, уходили пешком с поклажей на спине. Во Фреснильо собирал войско Панфило Натера, и федералистам, как говорится, «штаны становились чересчур широки».

– Падение Сакатекаса[28] – это «Requiescat in pace» [29] генералу Уэрте, – с непривычной пылкостью уверял Лупе Сервантес. – Мы просто обязаны соединиться с Натерой[30], прежде чем начнется штурм города.

Тут на лицах Деметрио и его товарищей отразилось такое удивление, что Луне понял: для повстанцев он все еще оставался пустым местом.