Избранные сочинения в 9 томах. Том 2: Следопыт; Пионеры - Купер Джеймс Фенимор - Страница 21

Таким образом, кучка сошедшихся друзей и противников подошла к восточной протоке, которую, как и у западного берега, нельзя было перейти вброд. Тут все остановились, чтобы решить, как лучше переправить лодку. Один из четырех ирокезов был вождем, и то уважение, с каким индейцы относятся к превосходству опыта, положения и боевых заслуг, вынуждало остальных молчать в ожидании, что скажет старший.

Эта остановка была особенно опасна для Джаспера — в нем могли признать белого. Выручало только то, что он заранее предусмотрительно бросил в пирогу свою шапку, а рубашку и куртку оставил на берегу, и общие очертания его фигуры не слишком бросались в глаза. То, что он зашел за корму лодки, тоже делало его менее заметным — все взоры были, естественно, обращены вперед. Другое дело Чингачгук. Отважный воин, в полном смысле слова, был окружен противником, он и шагу не мог ступить, чтобы не наткнуться на кровного врага. И все же он ничем не выдавал своего волнения, хотя все его чувства были на страже в ожидании минуты, когда можно будет бежать или нанести смертельный удар. Он ни разу не позволил себе оглянуться назад из опасения быть узнанным и с непоколебимым терпением индейца выжидал, когда настанет время действовать.

— Пусть все мои молодые воины, за исключением тех, что находятся по обоим концам лодки, плывут к берегу за своим оружием, — распорядился вождь.

Индейцы беспрекословно повиновались, и только Джаспер остался у кормы, а ирокез, нашедший лодку, — у носа утлого суденышка, тогда как Чингачгук так быстро нырнул в воду, что никто не заметил его исчезновения. Плеск и шум, поднятые пловцами, и их перекликающиеся голоса вскоре возвестили, что четверка индейцев уплыла к берегу. Убедившись в этом, делавар вынырнул из воды и, заняв свое прежнее место, стал готовиться к решительным действиям.

Человек с меньшей выдержкой, пожалуй, тут же и нанес бы решительный удар, но Чингачгук знал, что на порогах осталось еще немало ирокезов, и как опытный воин не хотел подвергать себя напрасному риску. Он подождал, пока индеец, находившийся у носа пироги, не столкнул лодку в более глубокое русло протоки, после чего все трое поплыли к восточному берегу. Но вместо того, чтобы помочь ирокезу, делавар и Джаспер, едва почувствовав усилившийся напор течения, стали всячески противиться продвижению лодки к левому берегу. Правда, они делали это не открыто, с инстинктивной осторожностью людей, еще не тронутых цивилизацией, так что ирокез, плывший впереди, думал, что борется с сильным течением. Под действием противоборствующих сил лодку, разумеется, сносило быстриной, и через какую-нибудь минуту она очутилась в еще более глубоком месте ниже бродов.

Только тут ирокез догадался, что какая-то непонятная сила тормозит движение пироги, и, оглянувшись назад, увидел, что его спутники вместо помощи оказывают ему сопротивление.

Какое-то чутье — вернее, та вторая натура, которую родит в человеке долгая привычка, — подсказало молодому ирокезу, что он среди врагов. Рванувшись к делавару, он вцепился ему в гордо, и оба индейца, бросив лодку на произвол судьбы, схватились, как два тигра. Борясь не на жизнь, а на смерть в непроглядной тьме туманной ночи среди коварной стихии, готовой поглотить того, кто забудет о стерегущей его смертельной опасности, они уже не помнили ничего, кроме своей лютой ненависти и желания одолеть заклятого врага.

Лодка, отброшенная волнением, поднятым обоими противниками, словно пушинка, подгоняемая дыханием ветерка, осталась в полном распоряжении Джаспера.

Первым побуждением юноши было броситься на помощь делавару, но, прислушавшись к тяжелому дыханию двух индейцев, которые продолжали душить друг друга, он особенно ясно понял необходимость завладеть пирогой и со всей возможной быстротою повернул к западному берегу. Добравшись до него, он вскоре нашел ожидавших его спутников и разыскал свое платье. Достаточно было нескольких слов, чтобы объяснить им, в каком положении он оставил делавара и как удалось ему завладеть лодкой.

Выслушав объяснения Джаспера, все затаив дыхание стали ловить малейший шорох, доносившийся по реке, в тщетной надежде узнать, чем кончилось ужасное единоборство. Но ничто не нарушало ночного безмолвия, кроме неугомонного клокотания бурливой реки: враг на том берегу умышленно притаился и не подавал признаков жизни.

— Возьми это весло, Джаспер, — сказал Следопыт, по видимому, спокойно, хотя спутникам показалось, что в его голосе звучат новые, меланхолические нотки. — Последуешь за нами в своей пироге. Нам больше небезопасно оставаться здесь.

— А как же Змей?

— Судьба Великого Змея в руках его собственного божества; будет он жить или умрет — зависит от воли провидения. Мы ничем ему не поможем, а рискуем слишком многим, пребывая здесь в праздности, словно кумушки, сетующие на свои горести. Темнота — единственное наше спасение…

Долгий, громкий, пронзительный вопль на другом берегу прервал его.

— Что это за дикий визг, мастер Следопыт? — спросил Кэп. — Так могут вопить только бесы, а не добрые христиане и не человеческие существа.

— Они никакие не христиане, не выдают себя за христиан и не желают быть ими; напротив, назвав их бесами, вы попали в самую точку. Это крики ликования, они говорят о торжестве. Верно, мингам удалось завладеть телом Змея — живого или мертвого.

— Что же нам делать? — воскликнул Джаспер; совесть мучила его при мысли, что несчастье можно было предотвратить, если бы он не покинул товарища в беде.

— Мне жаль, голубчик, но мы бессильны помочь Змею, и чем скорее оставим эти места, тем лучше.

— Так и не сделав попытки его спасти? И не зная наверное, жив он или мертв?

— Джаспер прав, — нашла в себе силы сказать и Мэйбл, хотя голос ее звучал глухо и сдавленно. — Я не боюсь, дядюшка, и готова ждать, пока мы не узнаем, что сталось с нашим другом.

— А ведь она дело говорит! — подхватил Кэп. — Моряк ни за что не покинет друга в беде, и мне приятно слышать, что то же правило существует и у пресноводных жителей.

— Вздор, вздор! — воскликнул проводник, решительным рывком выводя пирогу в фарватер. — Вы не боитесь, оттого что не знаете… Если вам дорога жизнь, думайте, как бы скорее добраться до крепости, а делавара оставьте на волю провидения. Горе мне со Змеем: повадился олень бегать на солонцы, тут-то его и подстережет охотник.

Глава VII

И это Ярроу? И о ней,

О пенистой стремнине,

Мечту хранил я столько дней.

Погибшую отныне.

Глухая тишина вокруг.

Как много в ней печали.

О, хоть бы менестреля вдруг

Здесь песни прозвучали!

Вордсворт, «На посещение Ярроу»

Эта ночь была исполнена величия, и, когда пирога, торопясь покинуть негостеприимный берег, вышла на быстрину и стремительно понеслась по течению, Мэйбл с присущей ей впечатлительностью восторженно-бескорыстной натуры почувствовала, как кровь горячее заструилась в ее жилах и прилила к щекам. Облака рассеялись, и ночь стала прозрачнее, но лес, нависший над рекой, одел ее берега такой непроницаемой темнотой, что лодка плыла как бы в поясе мрака, скрывавшем ее от посторонних глаз. И все же на душе у путников было неспокойно; даже Джаспер, тревожась за девушку, невольно вздрагивал при каждом подозрительном шорохе в лесу и то и дело озирался, плывя в своей пироге рядом с остальными. К веслам оба гребца прибегали редко и, окуная их в воду, избегали малейшего всплеска, так как всякий шум в бездыханной тишине этого места и часа мог выдать их присутствие сторожким ушам ирокезов.

Все эти обстоятельства только усиливали необычайную романтичность ночного приключения, самого волнующего, какое выпало на долю Мэйбл за ее недолгую жизнь.

Энергичная девушка, привыкшая полагаться на себя и гордившаяся тем, что она дочь солдата, не испытывала особенного страха; однако сердце ее билось учащенно, прекрасные голубые глаза светились решимостью, хотя за темнотой никто этого разглядеть не мог, а разгоряченные чувства с особенной остротой воспринимали великолепие и необычайность этой ночи.