Говорящий ключ - Кирюшкин Виктор Владимирович - Страница 61

Большаков успел крепко привязаться к Николаю Владимировичу и Нине, особенно к последней, называл ее дочкой и теперь тяжело переживал свое бессилие. И все же надежда еще теплилась в душе проводника. Он неотступно думал, пытаясь путем размышлений проникнуть в тайну исчезновения Воробьева и радистки. Перед мысленным взором его проходило далекое прошлое, когда он водил здесь отряд партизан, преследовавших белую банду есаула Бочкарева.

Здесь, в устье ключа, партизаны прижали часть банды к берегу реки. Вниз по реке путь белым был отрезан скалой. Вершины сопок по обоим берегам ключа заняли партизаны. Большаков вместе с командиром отряда, матросом Амурской флотилии Петровым, лежали на этом самом увале, где он сидел сейчас. В то время от Гижиги до Шантарских островов на всем побережье не было более меткого стрелка, чем он. Каждая пуля, посланная из его винтовки, была смертельной. За меткость в стрельбе Петров подарил ему перед строем отряда свои часы, выцарапав на крышке слова благодарности. Прижатые к земле меткими выстрелами Большакова и хоть не таким губительным, но частым огнем остальных партизан, белые скоро выбросили флаг. Лишь один из бандитов, офицер, засев в пещере, отстреливался короткими очередями из ручного пулемета. Командир сплыл по ключу, скрываясь за его берегами, по-пластунски выполз к пещере, метнул гранату, навеки успокоив белого офицера.

Да, это случилось здесь, и хотя много прошло времени, а местность почти не изменилась. Упали старые деревья, на их месте выросли новые; вдоль ключа густо разросся кустарник, но сопка та же. Она обрывистой скалой, подобно голове дракона, выходит в реку и мрачно смотрит одним глазом — темным отверстием пещеры. Вон она там была, за кустами, эта пещера, хотя нет, выше кустарника. Отсюда с увала ее хорошо видно. Но где же она? Пещера исчезла.

Глухой тайгой шли два человека и собака. Первый был далеко впереди. Страх преследовал его по пятам, заставлял спешить к морю. Это был Марченко. Он знал о существовании на побережье рыбных промыслов, сюда каждое лето приезжали тысячи рабочих-сезонников. В такой пестрой массе нетрудно будет затеряться, а осенью уехать совсем.

Зорко оглядываясь, опасаясь случайных встреч с оленеводами, следы пребывания которых он обнаружил в одном из распадков, он упрямо пробивался к морю. Не зная шути, он шел, не теряя из виду реки, отклоняясь от нее лишь для того, чтобы обойти непроходимые пади. В его вещевом мешке лежали документы на имя Ивана Хрипунова — рабочего прииска «Огонек», расположенного в Якутии, далеко за хребтом Джангур. Свои документы Марченко сжег.

Истрепав окончательно одежду, в сапогах с отвалившимися подошвами, теряя последние силы, Марченко вышел в низовья реки на хорошо проторенную оленью тропу. Здесь уже чувствовалась близости моря, труднопроходимые места остались позади. Марченко воспрянул духом, подумав, что теперь-то он в безопасности, даже если вздумают преследовать. Отсюда до побережья осталось каких-нибудь полсотни километров. Чтобы окончательно запутать следы, он решил переправиться через реку, выйти к морю и уходить в другую сторону от знакомых мест. До ближайшего крупного рыбного промысла было километров полтораста. Но теперь его уже не пугало столь большое расстояние. Наоборот, чем дальше, тем лучше, а с голоду он не умрет: прокормит ружье.

Разыскав брод, старатель прошел еще километров десять вниз по реке, но мелких перекатов не было. Осталось одно — сделать плот и переправиться на нем. а там ищи ветра в поле.

Облюбовав укрытое местечко у самой воды, старатель сделал привал. Здесь можно было отдохнуть, привести в порядок одежду и связать маленький плот. Марченко поспешил бы переправиться за реку, если бы знал, что по его следам упорно идет другой человек.

Павел Вавилов не задавался целью преследовать старателя, тем более, что не знал, по чьим следам ведет его Хакаты, и склонен был думать, что следы оставлены кем-нибудь из оленеводов. Он вспомнил слова старшего оленевода Урангина, провожавшего караван до бригады Ультеная. Еще тогда Урангин собирался на реку Накимчан на поиски новых угодий для оленьего стада. Теперь, наверное, Урангин или кто-то другой возвращался из похода, спешил к морю, чтобы там по более хорошей дороге направиться в совхоз. Если оленевод, хорошо знавший тайгу, не пошел напрямик через сопки, а выбрал более длинный путь, то ему и подавно надо придерживаться этого направления. Путь хоть и длинней, но зато по нему, пожалуй скорее доберешься до прииска.

Была и другая причина, заставившая молодого таежника изменить маршрут, подсказанный Большаковым. Павлу казалось, что он хорошо запомнил весь путь и без труда сможет найти дорогу до самого прииска. Однако вскоре он убедился, что помнит лишь первую часть пути до речушки, впадающей в Накимчан. Поэтому он обрадовался, когда Хакаты нашел след идущего к морю человека. По некоторым признакам Павел заметил, что человек спешит, редко останавливается, почти не разжигает костра. Павел тоже сократил остановки и постепенно настигал идущего впереди человека. Неугомонный Хакаты забегал вперед, рыскал по сторонам, выискивая дичь. Его лай часто доносился издалека. В нем слышался призыв, Хакаты как бы говорил спутнику: иди скорее, посмотри, каких глупых дикуш я разыскал.

Но молодой таежник шел дальше, не отвлекаясь в стороны. Он охотился лишь тогда, когда дичь попадалась на его пути. Верный пес догонял Павла, появляясь всегда внезапно, словно тень, некоторое время бежал рядом, жарко дыша и обиженно поглядывая на Павла.

— Ладно, ладно, дружище, — говорил Павел, — поохотимся в другое время.

Проходило с полчаса, и Хакаты снова исчезал в тайге. Иногда в его лае слышались свирепые нотки. Павел на всякий случай приготавливал ружье. Он знал, что собака лает на какого-нибудь хищника: росомаху, рысь или даже медведя, но не искал с ними встречи, думал лишь об одном — как можно быстрее добраться до прииска. Он терпеливо преодолевал крутые склоны сопок, глубокие распадки, пробираясь сквозь заросли кустарников и завалы бурелома, пользуясь каждой звериной тропой, чтобы облегчить себе путь.

Если бы ему сказали, что его собственная жизнь зависит от быстроты, он не смог бы идти быстрее. Короткие передышки, которые он делал после длинных переходов, трудно было назвать отдыхом. Переспав где-нибудь в тени, на мягком мху, чутким охотничьим сном вполуха, шел дальше. Все же с каждым днем все труднее было подниматься после отдыха. Сказывалась безмерная усталость. Иногда он с усилием подавлял желание свалиться где попало и спать, спать.

Больше всего он боялся, что на очередном привале заснет как убитый и потеряет много времени. Чтобы этого не случилось, он привязывал Хакаты за поводок к своему поясу. Верный пес ложился рядом, чутко поводя ушами. ловил лесные шорохи. Спокойно пролежав часа два, Хакаты начинал тревожиться, не нуждаясь в таком длительном отдыхе, как Павел, дергал поводок, тыкал холодным носом в лицо хозяина и будил его.

В полдень пятого дня Павел вышел на оленью тропу в низовьях реки. Здесь начинались знакомые места. Молодой таежник, забыв усталость, бодро зашагал по тропе сторону села Свободного, до которого было вдвое ближе, чем до прииска. Павел решил идти в рыбацкое село, где можно взять лошадь.

Впереди блеснула река. Тропа после очередного отклонения снова вышла к берегу. Лес расступился, образовав обширную поляну, сплошь заросшую кустами голубицы. Из-под ног серым комком метнулся молодой заяц. Хакаты, взвизгнув, стремительно бросился за ним. Павел, позавидовав его неутомимости, на ходу сорвал несколько спелых ягод. Однако кисло-сладкие ягоды не утолили жажды, а река была так заманчиво близко, что он направился к ней. В этом месте берег вдавался в реку узким мыском, поросшим теми же низенькими кустиками голубицы. Павел сбросил с плеча карабин. Здесь могли встретиться глухари или рябчики, которые любили полакомиться этой ягодой. Могла забежать кабарга на водопой, тогда ей путь в тайгу отрезан.