Говорящий ключ - Кирюшкин Виктор Владимирович - Страница 29

— Утопил, — угрюмо сказал он Воробьеву, — сам едва выбрался. В окно попал.

— В окно? — удивился геолог. — Где же это вас угораздило? Ведь мы проложили тропу, минуя все опасные места.

— Я напрямик пошел. Хотел сократить дорогу. Не везет мне, товарищ начальник. Ну, ничего, Марченко еще себя покажет.

— Покажете, если найдете груз, — нахмурился Воробьев. — Кирилл Мефодиевич, я попрошу вас сходить с Марченко и помочь ему.

Утопленный Марченко груз — кулек белой муки и герметически закупоренную банку сала найти не удалось. Марченко высказал предположение, что груз засосало в топь. Большаков промолчал, хмуря седые брови. Когда Марченко вышел из палатки Воробьева, проводник поглядел ему вслед и тихо молвил:

— Пустое место показал, не было там муки. Дурной человек, однако...

— Вы думаете, спрятал? — встревожился Николай Владимирович. — Зачем ему?

— Не знаю еще, — подумав, ответил проводник, — может, украл, может, утопил только другое место показал. Узнаю, наверное, найду.

Ожидая обеда, Воробьев поднялся с прибрежной отмели на более высокий берег, где начинался лес. К нему подошел Юферов. Под тенью деревьев было прохладнее, но над ухом зазвенели комары.

— Сколько их! — отмахиваясь веткой, сказал Юферов. — Тьма! Вечером заедят, если здесь заночуешь, и костер не поможет. Вот ведь изобретают люди всякое оружие для войны: атомные бомбы, разные газы, а никто не придумает такое средство, чтобы совсем истребить эту пакость! Такому человеку не грех было бы и памятник поставить. Этот комар да гнус много человеческой крови выпивают. В Москве ученые, наверное, изобретают. Может быть, скоро скажут: вот вам, товарищи таежники, подарок. Побрызгайте кругом из этой бутылочки, и весь гнус на километр вокруг пропадет. Может быть, изобрели уже где-нибудь за границей... в Америке.

— В Америке? — удивленно поднял брови Воробьев. — Там, Антип Титыч, ученые о другом заботятся — как бы сделать такую жидкость, чтобы на нас из-за океане побрызгать и не стало бы советских людей. Только кишка тонка! Пожалуй, у нас скорее найдется способ и против гнуса, и против заграничных атомщиков.

— Конечно! Одинаково — гнус, — подтвердил Антип Титыч и, увидев подошедшего Большакова, подвинулся, освобождая ему место.

— Плохо, однако, — хмуря седые брови, произнес камчадал. — Совсем плохо, начальник.

— Что случилось? — обеспокоился Воробьев.

— Рюкзак пропал, порох, патроны. Худой человек, однако, есть, — он сердито взглянул в сторону стана, — Марченко, наверное.

— Вспомните, Кирилл Мефодиевич, не забыли ли вы свой рюкзак на другой стороне мари?

— Забыл? Нет! — проводник отрицательно покачал головой.

— Большаков скорее другое забудет, только не припасы. — теребя ус, подтвердил Юферов. — Я не говорил вам об этом, а каким-то образом исчез маленький грохот для бутары. Думаю: кому он нужен? — Юферов пожал плечами. — Никому не нужен, значит, потеряли. Но потерять тоже нельзя было, ведь инструмент у нас упакован, увязан, значит, кто-то отвязал; а зачем? Не понимаю.

— Да, задача, — протянул Воробьев. Факты были тревожным, особенно этот рюкзак с припасами.

— Марченко, — коротко отрубил Большаков.

— Непонятна цель...

— Боюсь, мы узнаем, когда поздно будет, — нахмурился Юферов. — Надо взять его в работу.

— Наоборот, этого нельзя делать, — возразил Воробьев раздумывая. — Тем самым мы покажем, что подозреваем его. Я думаю, придется пристально наблюдать за ним, не спуская с него глаз.

Наблюдать за Марченко не пришлось. В тот же вечер, зайдя в палатку Воробьева, старатель заявил, что не может идти дальше и немедленно отправляется назад. Он развернул тряпку, обернутую вокруг ноги, и Николай Владимирович увидел ниже колена страшную язву с синевато-мертвенными краями и гнойником в центре.

— В дороге ударился этим местом о камень — объяснил Марченко. — Немного побаливало, да я внимания не обращал... думал, пройдет. Глядь — не прошло, болото переходил, замочил, теперь все хуже становится, загнивает.

— Перевязку надо.

— К врачу надо. Вы меня, пожалуйста, не держите. Таким манером ноги лишиться можно. Отпустите меня с оленеводами. Я их еще застану на месте. Одному-то мне, пожалуй, не добраться, сгину в тайге.

— Хорошо, идите, — подумав, согласился Воробьев, которому приходилось видеть подобные язвы у других. Он знал, как это опасно, если своевременно не обратиться к врачу. Юферов выдал Марченко продукты на обратный путь. В этот же день старатель, сильно прихрамывая, вышел со стана. Его хромота исчезла, лишь только палатки экспедиции скрылись за деревьями. Здесь он спустился к реке и тщательно промыл язву, после чего она стала совсем не такой страшной. Довольно насвистывая какой-то мотив, старатель зашагал, словно торопясь куда-то; язва на ноге не мешала ему быстро пробираться вдоль берега реки совсем в другую сторону от места расположения стана оленеводов.

Большаков долго ходил по берегу реки, зарубками помечая подходящие для плота деревья. Антип Титыч, с сомнением глядя на быстрое течение, покачал головой.

— Река быстрая. Опасно. Да ведь она на юг течет, а нам надо к северу двигаться.

— Нет, река добрая, — возразил Большаков. — Можно плыть. До самого ключа проплывем по реке. Выбирая удобный путь, мы много лишку сделали, а теперь к югу надо опуститься, однако, — ответил проводник.

На рассвете разведчики начали постройку плота. Проводник, незаметно для других, ушел на марь искать продукты, утерянные Марченко, но его попытка оказалась безрезультатной.

К вечеру плот был готов, все имущество экспедиции погружено. Наступившая темнота заставила отложить отъезд до другого дня. Тронулись на рассвете, когда утренний туман еще курился струйками над студеной водой реки. Быстрое течение тотчас подхватило тяжелый плот и понесло по воде.

Большаков исполнял роль лоцмана. Он удобно расположился на штабеле груза, закурил свою изогнутую трубку и спокойно посматривал вперед.

Если течение било в левый берег, Большаков говорил: «держи правой», если плот несло к правому берегу, он подавал команду держать влево. Остальные, налегая на шесты, отклоняли плот в нужную сторону. Иногда берега реки становились скалистыми и, близко сходясь между собой, сжимали реку. В таких местах течение усиливалось, бурлило у выступов скал. На лицах разведчиков появилось тревожное выражение.

— Ничего, ничего, — успокаивал Кирилл Мефодиевич, — порогов нет, быстро доплывем. Хорошо, однако.

Река снова притихла. Берега расступались шире, течение становилось плавнее. Плот тихо скользил между нависшими над водой деревьями; кое-где выдавались каменистые отмели, иногда далеко выходя в реку. На одном из поворотов особенно спокойного места реки Большаков внезапно поднял руку, указывая вперед на левый берег. Все взглянули туда и замерли. Целое стадо диких оленей стояло на отмели возле самой воды, и ветвистые рога животных отражались в ее зеркале. Олени с удивлением смотрели на приближающийся плот. На плоту никто не шевелился, любуясь этой картиной. Вдруг один из оленей, ближе всех стоявший к плоту, ударил копытом о гальку. Тотчас все стадо встрепенулось, побежало вдоль отмели. Большаков мгновенно вскинул карабин. Грянул выстрел. Один из оленей метнулся в сторону и сразу упал. Остальные, мелькая белыми подушечками коротких хвостов, скрылись в кустах.

— Кирилл Мефодиевич, ну зачем вы стреляли? Они такие красивые! — с сожалением произнесла Нина.

— Мясо надо, людей кормить, — отозвался проводник, берясь за шест, чтобы направить плоты к берегу.

Воробьев вспомнил, как Кирилл Мефодиевич не дал ему выстрелить в медведя, предпочитая вступить в переговоры со зверем.

— Кирилл Мефодиевич у нас хозяин тайги. Он бьет зверя только когда нужно и не больше, чем требуется.

— Конечно, хозяин. Весь народ хозяин, — согласился Большаков.

В середине второго дня плавания Большаков показал вперед, где на изгибе реки теснилась березовая роща, белые стволы выделялись среди темной зелени.