Говорящий ключ - Кирюшкин Виктор Владимирович - Страница 11

В средине дня сделали небольшой привал. По совету Воробьева комсомольцы выпустили первый «боевой листок». Половина листка была занята передовой статьей, посвященной заключению договора с экипажем драги, затем следовало несколько мелких заметок, а в самом конце, выше голубого почтового ящика, была помещена карикатура на Алексея Марченко. Он был изображен с большим камнем в руке. Хотя Марченко мало был похож на себя, но все его сразу узнали по необъятно широким шароварам. Из его рта, словно клуб дыма, струилась надпись: «Вот бы самородок на пуд, тогда плевать на всякие экспедиции... гуляем!»

Разведчики теснились у «боевого листка», вывешенного на стволе лиственницы, добродушно посмеиваясь над Марченко. Тот, вынув изо рта трубку с длинным чубуком, равнодушно сказал:

— Что ж, пожалуй, не отказался бы от такой находки.

Постояв минуту, Марченко отошел от «боевого листка». Это был крепко сбитый человек, с большим старательским опытом, хорошо знавший тайгу. Однако к работе он относился без огонька. Казалось, его совершенно не интересует цель экспедиции и в ее успех он не верит. Как-то, рассказывая собравшимся у костра разведчикам легенду о Говорящем ключе, Воробьев заметил ироническую улыбку, промелькнувшую на лице старателя, спросил:

— Ты что, Марченко, так скептически настроен?

— Ничего вы не найдете, — махнул он рукой.

— Зачем же вы идете в экспедицию? — в упор спросил Воробьев.

Марченко отвел глаза в сторону, ответил:

— Надо же где-нибудь работать, а побродить я люблю. Век — в тайге.

Путь экспедиции, избранный по совету Большакова через бывшее стойбище, теперь колхозное село Качанду, не был самым прямым к цели похода. Идя по нему, экспедиция отклонялась к западу на добрую сотню километров, но зато до самого села тянулась хороша проторенная тропа. От Качанды Большаков рассчитывал вывести экспедицию к верховью реки Накимчан и по ней спуститься вниз до ключа Светлого.

Оленевод Урангин одобрил план Большакова, сказав, что легче пройти лишних сто километров по тропе, а затем воспользоваться удобным водным путем, чем пробираться напрямик нехожеными местами. По-русски Урангин говорил свободно, был по-военному подтянут. Легкая ватная фуфайка, перехваченная широким ремнем, красиво облегала его крепкие плечи. На ремне висел длинный самодельный нож в деревянных ножнах, украшенный искусной резьбой. Короткий кавалерийский карабин, патронташ и полевая сумка дополняли его снаряжение. Воробьев, не успев достаточно хорошо познакомиться с оленеводами до похода, на одном из привалов подошел к оленеводу-проводнику. Урангин сидел на валежине, записывая что-то в старую тетрадь. Ватная телогрейка его была расстегнута, пояс с ножнами лежал в стороне. Мельком взглянув на грудь, Воробьев увидел орденскую ленточку.

— Где предполагаете остановиться на ночлег, товарищ Урангин? — спросил геолог.

— Думаю, пройдем сегодня еще километров пятнадцать. Остановимся у Тигровой пади. Там есть мох для оленей, — ответил Урангин, откладывая тетрадь, и, подняв веселые, немного сощуренные глаза, продолжал. — Садитесь, товарищ начальник, ноги в походе надо беречь. От Тигровой пади прямой путь к реке Чалкун. Там стан третьей оленеводческой бригады нашего совхоза. Дня через четыре доберемся туда.

Воробьев присел.

— На каком фронте были? — спросил геолог, взглянув на орденскую ленточку Урангина.

— На первом Белорусском.

— В пехоте служили?

— Снайпером был.

— О! Неплохая специальность! Хороших снайперов у нас высоко ценили. Бригадиром теперь работаете?

— Нет. Старшим оленеводом фермы. У нас стада на триста километров вокруг совхоза кочуют. Только что вернулся домой из объезда, а директор попросил вас проводить. Тебе, говорит, все тропы в тайге знакомы.

— Сколько же времени занял у вас объезд стада?

— Два месяца, — Урангин улыбнулся, увидев удивление геолога, и добавил: — У нас десять стад, в среднем по тысяче голов. Для них много ягеля надо, долго стоять на одном месте не годится. Каждая бригада ежегодно совершает со своим стадом целое путешествие. Ранней весной пастухи ведут оленей за триста километров от Качанды на богатые мхами пастбища в предгорьях хребта Джугджур. Сейчас они подошли к самой Качанде, а осенью уйдут за двести километров на реку Улчибай. Потом всю зиму будут двигаться короткими переходами, чтобы олени могли искать мох на свежих пастбищах, и к марту снова подойдут к горам. Там у нас есть городьба, в которую можно загнать все стадо.

— Значит, они никогда не бывают дома?

— Они всегда дома, — улыбнулся Урангин. — Для оленевода тайга — родной дом. С ними кочуют и их семьи! Женщины готовят пищу, пастухи смотрят за оленями. Несколько человек управляются с огромным стадом. Настоящие пастухи знают оленей, умеют пасти их следы.

— Следы? — удивился геолог. — Как можно пасти следы?

В глазах Урангина вспыхнули веселые искорки, лицо расплылось в улыбке.

— Тысяча оленей разошлись в разные стороны: туда, сюда, верст за десять, — стал пояснять он, — как их упасти?

— Не знаю, я бы, пожалуй, не справился, — признался геолог.

— А упасти просто, — Урангин взял обломок ветки и очертил им на земле круг. — Здесь олени ходят, юрта стоит в центре. Пастухи обходят вокруг всего стада, смотрят следы. Если какой олень ушел далеко, идут за ним по следам и находят. Сделал круг, следов нет — значит все олени в стаде. По следам смотрят за стадом оленеводы. Как же еще можно усмотреть за оленями, если их очень много?

— Просто? — повторил Воробьев. — Да для этого настоящим следопытом надо быть.

— Наши пастухи и есть настоящие следопыты. Бригада Ультеная, где мы заночуем завтра, держит переходящее красное знамя совхоза. Сами увидите какой это оленевод. Нет ли у вас с собой последнего номера газеты?

— Найдется, — Воробьев открыл полевую сумку, достал аккуратно свернутую газету. — Берегу, есть хорошая статья об американском империализме. На дневке прочитаю для всех.

— Наши эвенки очень интересуются политикой. Куда ни приедешь, первый вопрос у пастухов — что на белом свете творится. — Урангин помолчал и задумчиво добавил: — Мой отец так и умер неграмотным, а мне довелось Институт народов Севера окончить. Народ меня посылал учиться! Он с меня и спрашивает. Я не только старший оленевод совхоза, но и лектор райкома партии.

Когда караван тронулся в путь, Урангин дал своему верховому оленю отдохнуть, а сам пошел вместе с Воробьевым и Ниной впереди. Из-за мелких задержек караван несколько раз останавливался, и они далеко обогнали его.

Долина сузилась. С обеих сторон ее теснили невысокие сопки, густо поросшие леском. Тропа снова пошла между деревьями, то теряясь в чаще, то выходя на поляны. Урангин присматривал место для ночевки. Вдруг Хакаты громко залаял и стремглав бросился вперед. Воробьев сбросил ружье с плеча, вглядываясь в густую стену леса.

— Там люди, — остановил его Урангин, — знакомые. Собака больше не лает на них.

Они ускорили шаг и через минуту вышли на обширную поляну, в центре которой протекал небольшой ключ. У самой тропы пылал костер. Хакаты прыгал вокруг мальчика с веснушчатым, курносым лицом, пытаясь лизнуть его в губы. Тот отталкивал собаку, грубовато говорил:

— Обрадовался, обрадовался, хватит тебе прыгать-то. Подумаешь, тоже друг!

Другой мальчуган, с вьющимися русыми волосами, стоял рядом, опираясь на ружье. Оба юных таежника были одеты в легкие ватные тужурки, опоясанные широкими патронташами с поблескивающими ружейными патронами. С боков у них висели самодельные охотничьи ножи. У костра лежали вещевые мешки. Ребята, очевидно, пришли недавно и только что- успели развести костер.

— Здравствуйте, таежники, — подойдя к ним, поздоровался Воробьев. — Далеко ли путь держите? О!.. Да это Саня! Вы как сюда попали, друзья?

— Здорово, товарищ начальник, — степенно ответил Саня, подавая руку. — Мы в Качанду идем, — он кивнул в сторону товарища и так же степенно, как Воробьеву, подал руку Нине и Урангину.