Боевой гимн матери-тигрицы - Чуа Эми - Страница 22

“Я только что сыграла последние ноты “Джульет- ты-девочки”, и в подвальной студии воцарилась мёртвая тишина. Профессор Янг смотрел на меня. Я разглядывала ковёр. Моя мама яростно строчила что-то в блокноте.

Я прокрутила пьесу в голове. Это был ровный звукоряд или попадались резкие переходы? Я все их обнаружила. Динамика или темп? Я повиновалась каждому crescendo и ritardando. Насколько я могла судить, моё исполнение было безупречным. Так что же было не так с этими людьми, чего ещё они от меня хотели?

Наконец профессор Янг заговорил: “София, какая температура у этого отрывка?”

Я лишилась дара речи.

— Это вопрос с подвохом. Я упрощу тебе задачу. Рассмотрим среднюю часть. Какого она цвета?

Я поняла, что должна ответить: “Синяя? Светло- голубая?”

— И какая температура у светло-голубого?

Это было просто: “Светло-голубой — значит, прохладный”.

— Тогда пусть мелодия будет прохладной.

Ну и что это за инструкция? Пианино — музыкальный инструмент. Температура не является частью его уравнения. Я слышала в голове привязчивую, изысканную мелодию. Думай, София! Я знала, что это была тема Джульетты. Но кем была Джульетта и как она могла быть “прохладной”? Я вспомнила кое-что, о чем профессор Янг упоминал неделю назад: Джульетте, как и мне, было четырнадцать лет. Как бы я повела себя, если бы красивый взрослый мальчик вдруг заявил о вечной любви ко мне? Ну, подумала я про себя, она уже знает, что желанна, но также она польщена и смущена. Она очарована Ромео, но ещё она застенчива и боится смотреть на него слишком пылко. Это была та прохлада, которую я могла понять. Я глубоко вздохнула и начала играть.

Поразительно, но профессор Янг был доволен. “Уже лучше. Но теперь сыграй это снова — так, будто Джульетта — это вся ты, а не только твои эмоции. Вот так”, — и он сел на моё место за фортепиано, чтобы показать.

Никогда не забуду, во что он превратил эту короткую мелодию. Джульетта предстала перед моими глазами: манящая, уязвимая, немного отстранённая. Я поняла, что секрет заключался в том, чтобы позволить рукам передать характер пьесы. Профессор Янг сгорбился над инструментом; казалось, он что-то ласково шепчет клавишам. Его пальцы были выразительными и элегантными, как ноги балерины.

— Теперь ты, — приказал он.

К сожалению, Джульетта была лишь частью пьесы. Следующая страница подарила нового персонажа: влюблённого, подогреваемого тестостероном Ромео. Он поставил передо мной совсем другую задачу; он был настолько же сильным и мужественным, насколько Джульетта — слабой и эфемерной. И конечно, у профессора Янга появились очередные заковыристые вопросы.

— София, твои Ромео и Джульетта звучат совершенно одинаково. Какие инструменты исполняют их партии?

Я не поняла вопроса. “Э-э-э-э... фортепиано?” — подумала я про себя.

Профессор Янг продолжил: “София, этот балет был написан для целого оркестра. Будучи пианисткой, ты должна уметь воспроизводить звук любого инструмента. Так какой инструмент Джульетта, а какой — Ромео?”

Озадаченная, я перебрала несколько строк каждой темы.

— Может быть, Джульетта — это... флейта, а Ромео.... виолончель?

Выяснилось, что Джульетта была фаготом. Хотя насчёт Ромео я не ошиблась. В оригинальной партитуре Прокофьева его тема действительно исполнялась

виолончелью. Мне всегда было проще понять Ромео.

Не знаю почему, но это совершенно точно не имело отношения к жизни. Может, я просто переживала за него. Очевидно, он был обречён и так безнадёжно одурманен Джульеттой. Малейший намёк на неё, и вот он уже о чем-то молит, стоя на коленях.

И если Джульетта долгое время ускользала от меня, я всегда знала, что смогу сыграть Ромео. Его переменчивое настроение требует использования различных исполнительских техник. Сначала он звонкоголосый и уверенный в себе. Затем, всего несколько мгновений спустя, он уже в отчаянии и о чем-то просит. Я пыталась тренировать руки, как учил профессор Янг. Было одинаково сложно играть как сопрано, так и приму-балерину, исполняющих партию Джульетты; а тут надо было всего лишь сыграть за виолончелиста”.

Я приберегу финал сочинения Софии для второй части.

В конкурсе, к которому готовилась София, участвовали молодые пианисты со всего мира, ещё не ставшие профессиональными музыкантами. Что необычно, там не было стандартного отбора. Победителей выбирали по результатам прослушивания пятнадцатиминутного CD, содержащего любую пьесу на выбор участника. Вей-Йи настаивал на том, чтобы наша запись начиналась с “Джульетты-девочки' и продолжалась темой “Улица просыпается”, также из “Ромео и Джульетты". Словно куратор художественной выставки, он кропотливо отбирал другие пьесы, чтобы дополнить диск, — “Венгерскую рапсодию” Листа и сонату Бетховена.

Через два изнурительных месяца Вей-Йи сказал, что София готова. Как-то во вторник вечером, когда она сделала уроки и позанималась музыкой, мы поехали в студию профессионального звукорежиссёра по имени Иштван, чтобы записать диск. Неожиданно болезненный опыт. Это должно быть просто, думала я про себя. Мы сможем повторить это столько раз, сколько будет нужно для совершенного звучания. В корне неверно. Я не учла, что, во-первых, руки пианиста устают, во-вторых, невероятно сложно играть, когда тебя вроде никто не слушает, но ты знаешь, что каждая нота записывается, в-третьих, как София объяснила мне со слезами на глазах, чем больше она играла и переигрывала, каждый раз стараясь излить эмоции, тем более невыразительно звучала пьеса.

Самой сложной неизменно была последняя страница, иногда даже последняя строчка. Все равно что наблюдать на Олимпиаде за любимой фигуристкой, про которую знаешь, что она выиграет золото, только если сможет нормально приземлиться после серии финальных прыжков. Невыносимое давление. Ты думаешь, что вот он, тот самый прыжок. А затем “тройной тулуп” отправляет её прямиком на лёд.

Нечто подобное происходило и с сонатой Бетховена в исполнении Софии, которая у неё просто не получалась. После третьей попытки, когда София пропустила в конце целую строчку, Иштван мягко предложил мне выйти подышать воздухом. Он был очень мил. Он носил чёрную кожаную куртку, чёрную лыжную шапочку и тёмные очки Clark Kent. “Ниже по улице есть кафе, — сказал он. — Может, вы купите Софии горячего шоколада? А я пью чёрный кофе”. Когда пятнадцать минут спустя я вернулась с напитками, Иштван упаковывал вещи, а София смеялась. Они сказали мне, что Бетховен получился просто отличным — не безошибочным, но довольно музыкальным. И я испытывала слишком сильное облегчение, чтобы усомниться в их словах.

Мы взяли CD со всеми пробами Софии и отдали его Вей-Йи, который сделал финальную выборку (“первого Прокофьева, третьего Листа и последнего Бетховена, пожалуйста”). Затем Иштван смонтировал окончательный вариант, который мы скоростной почтой отправили на конкурс.

И принялись ждать.

Глава 20. Как попасть в Карнеги-холл. Часть вторая

 Настала очередь Лулу! Китайская мать не знает отдыха, у неё нет времени на подзарядку, нет возможности слетать на пару дней с друзьями в Калифорнию на грязевые источники. Пока мы ждали ответа с конкурса Софии, я перенесла своё внимание на Лулу, которой в то время было одиннадцать лет, и мне пришла в голову замечательная идея: последовать совету миссис Вамос и записать девочку на прослушивание в довузовскую программу Джуллиарда, открытую для исключительно талантливых детей в возрасте от восьми до восемнадцати лет.

Кивон не была уверена, что Лулу хорошо подкована технически, но я знала, что мы все сможем, если поторопимся.

Джед этого не одобрял и пытался изменить моё решение. Программа Джуллиарда слишком интенсивна. Ежегодно тысячи одарённых детей со всего мира — в основном из Азии, России и Восточной Европы — пробуют попасть в неё. Абитуриенты делают это либо потому, что мечтают стать профессиональными музыкантами, либо потому, что их родители хотят, чтобы они стали профессиональными музыкантами, или справедливо полагают, что обучение в Джуллиарде поможет им попасть в один из колледжей Лиги плюща. Несколько счастливчиков, зачисленных в программу, занимаются в Джуллиарде по субботам по 9—10 часов.