Боевой гимн матери-тигрицы - Чуа Эми - Страница 18

Счастье — это не та концепция, на которую я привыкла опираться. Китайское воспитание со счастьем никак не связано. Это меня всегда беспокоило. Когда я вижу мозоли от фортепиано и скрипки на пальцах своих дочерей или отметины от зубов на клавишах, меня порой охватывают сомнения.

Но вот в чем дело. Когда я смотрю на распадающиеся семьи “западников”, на всех этих взрослых сыновей и дочерей, которые терпеть не могут быть рядом с родителями и даже не разговаривают с ними, мне трудно поверить в то, что в основе западного воспитания лежит счастье. Просто удивительно, как много я встречала пожилых западных родителей, которые говорили мне, качая головами: “Как родитель ты не можешь победить. Неважно, что ты делаешь, твои дети будут расти в постоянной обиде на тебя”.

Напротив, не могу сказать вам, как много я встречала азиатских детей, которые, признавая жёсткость и требовательность своих родителей, с радостью и благодарностью, без тени всякой горечи и обиды говорили, что посвятили им свою жизнь.

Я действительно не знаю, почему так происходит. Возможно, это промывка мозгов. А может быть, стокгольмский синдром. Но есть одна вещь, в которой я уверена на все сто: западные дети определённо не счастливее китайских детей.

Глава 16 Поздравительная открытка

 На похоронах все были тронуты словами Софии и Лулу. “Если бы только Флоренс могла слышать это, — сказала Сильвия, лучшая подруга моей свекрови. — Ничто другое не сделало бы её счастливее”. Как же, интересовались другие друзья, тринадцатилетняя и десятилетняя девочки смогли описать Флоренс так точно?

У всего есть предыстория.

Все началось на несколько лет раньше, когда девочки были ещё довольно маленькими — может быть, в возрасте семи и четырёх лет. Был мой день рождения, и мы праздновали его в довольно посредственном итальянском ресторане, поскольку Джед забыл зарезервировать столик в более приятном месте.

Видимо, чувствуя свою вину, Джед бодрился. “О’ке-е-ей! Это будет отли-и-ичный ужин в честь мамы. Верно, девочки? И у каждой из вас есть маленький подарок для мамочки. Правда же?”

Я вымачивала чёрствую фокаччу в блюдце с оливковым маслом, которое принёс официант. По настоянию Джеда Лулу протянула мне “сюрприз”, оказавшийся открыткой. Точнее, это был кусок бумаги, криво сложенный пополам и с большим смайликом на “обложке”. “С днём рождения, мамочка! С любовью, Лулу” — было нацарапано карандашом внутри над ещё одним смайликом. Чтобы сделать эту открытку, Лулу потребовалось не больше десяти секунд. И я знала, как отреагировал бы Джед. Он сказал бы: “О, как здорово! Спасибо, золотце” — и запечатлел бы поцелуй на лбу Лулу. Затем он, вероятно, сказал бы, что не очень голоден и закажет себе только тарелку супа, а на второе — хлеб и воду, но что все мы можем брать себе столько еды, сколько, черт возьми, нам хочется.

Я вернула открытку Лулу. “Я не хочу это, — сказала я. — Я хочу открытку получше. Ту, в которую ты вложила кое-какие мысли и усилия. У меня есть специальная шкатулка, где я храню все открытки от тебя и Софии, и конкретно этой там не место”.

— Что? — спросила Лулу, не веря собственным ушам.

Я заметила, как на лбу у Джеда появились капельки пота.

Я снова схватила открытку и перевернула её. Из сумки я достала ручку и нацарапала на обороте: “С днём рождения, Лулу! Ура!”, добавив к этому большой кислый смайлик. “Тебе понравится, если я подарю тебе такое на твой день рождения, Лулу? Но я никогда бы так не сделала. Нет, я привожу к тебе фокусников и строю гигантские горки, что обходится мне довольно дорого. Я покупаю тебе здоровенные торты из мороженого в форме пингвинов и трачу половину своей зарплаты на дурацкие наклейки и всякие гирлянды, которые потом остаётся только выбросить. Я расходую столько сил, чтобы у тебя были хорошие дни рождения! И я заслуживаю лучшего, чем эта открытка. Так что она мне не нужна”. Я отбросила открытку.

— Ты извинишь меня на секунду? — тихим голосом спросила София. — Мне нужно кое-что сделать.

— Дай-ка мне посмотреть, София. Передай это сюда.

С глазами, полными ужаса, София вытащила

свою открытку. Она была больше, чем у Лулу, сделана из красной бумаги для аппликаций, но, несмотря на большую выразительность, такая же пустая. Она нарисовала несколько цветочков и подписала: “Поздравляю с днём рождения лучшую маму на свете! Ты мамочка №1!”

— Как мило, София, — сказала я с прохладцей. — Но этого все равно недостаточно. Когда я была в твоём возрасте, я писала стихи ко дню рождения своей мамы. Я вставала пораньше, убиралась в доме и готовила ей завтрак. Я старалась придумать что-нибудь интересное и вырезала для неё купоны на бесплатную мойку машины.

— Я хотела сделать что-нибудь получше, но ты настояла, чтобы я репетировала, — с негодованием запротестовала София.

— Тебе нужно было пораньше встать, — отрезала я.

Позже, тем же вечером, я получила две замечательные поздравительные открытки, которые люблю и храню по сей день.

Вскоре я рассказала эту историю Флоренс. Она рассмеялась, но, к моему удивлению, не выказала неодобрения. “Может, мне стоило делать то же самое с моими детьми, — сказала она задумчиво. — Просто мне всегда казалось, что если попросить о чем-то, то это не будет ничего стоить”. “Полагаю, слишком идеалистично думать, что дети сами по себе сделают что-то правильное, — ответила я. — Кроме того, если подтолкнуть их к тому, что ты хочешь, тебе не придётся на них злиться”. “Но зато будут злиться они”, — заметила Флоренс.

Этот диалог я вспомнила много лет спустя, в день похорон. По законам иудаизма похороны должны пройти как можно быстрее после смерти, в идеале в течение суток. Флоренс умерла неожиданно, и мы с Джедом должны были за день найти раввина, место на кладбище и похоронную контору. Как всегда, Джед справился со всем быстро и чётко, держа эмоции при себе, но было видно, что его всего трясёт, а горе слишком велико, чтобы его терпеть.

В то утро я нашла девочек в их комнате прижавшимися друг к другу. Обе они казались ошеломлёнными и напуганными. До сих пор никто, столь же близкий им, не умирал. Они никогда не бывали на похоронах. А всего лишь неделей раньше Попо смеялась в соседней комнате.

Я сказала девочкам, что каждая из них должна написать по коротенькой речи в честь Попо, с тем чтобы прочесть днём на службе.

— Нет, мама, пожалуйста, не заставляй меня, — сказала София со слезами на глазах. — Я правда не знаю, как это сделать.

— Я не могу, — рыдала Лулу. — Уходи.

— Вы должны, — приказала я. — Обе. Попо бы этого хотела.

Сначала черновик Софии был ужасным, бессвязным и поверхностным. У Лулу тоже не получалось, но я привыкла считать свою старшую дочь лучшей. Возможно, поэтому я была так расстроена и вспылила. “Как ты могла, София? — спросила я злобно. — Это ужасно. Здесь нет никакого вдохновения. Здесь нет глубины. Это все равно что открытка из Hallmark, которые Попо ненавидела. Ты столь эгоистична. Попо так тебя любила, а ты. Сделала. Вот. Это!”

Не переставая рыдать, София закричала, что меня поразило, потому что в отличие от меня и Лулу она, как и Джед, редко позволяла своему гневу выливаться наружу: “Ты не имеешь права говорить о том, чего бы Попо хотела! Тебе она даже не нравилась — тебя просто заклинило на китайских ценностях и уважении к старшим, но ты постоянно издевалась над ней. Каждая мелочь, которую она делала, даже когда готовила кускус, вызывала у тебя ужасное морализаторство. Да ты кто вообще, манихеец? (Монихейство - религиозное учение о борьбе света и тьмы, требовавшее от своих последователей строжайшей воздержанности во всём и делившее мир строго по категориям добра и зла.) Почему все должно делиться на чёрное и белое?”

Я не издевалась над Флоренс, подумала я с негодованием. Я просто защищала своих дочерей от романтизации воспитательной модели, обречённой на провал. Кроме того, я была тем человеком, который часто приглашал Флоренс и который хотел, чтобы она постоянно видела девочек. Я открыла ей доступ к величайшему источнику радости — красивым, воспитанным, образованным внучкам, которыми она могла гордиться. Как могла София, которая была настолько умной, что даже знала слово “манихеец”, не видеть этого и так набрасываться на меня?