Том 6. Зверобой или Первая тропа войны - Купер Джеймс Фенимор - Страница 7

Беседуя таким образом, они подплыли к "замку" настолько близко, что достаточно было одного удара веслом и пирога стала борт о борт с пристанью. Роль пристани выполняла дощатая платформа перед входом, имевшая около двадцати футов в квадрате.

— Старый Том называет этот причал своей приемной, — заметил Непоседа, привязывая пирогу. — Я полагаю, что сейчас дома нет ни души. Вся семейка отправилась путешествовать по озеру.

Пока Непоседа топтался на платформе, рассматривая остроги, удочки, сети и другие необходимые принадлежности пограничного жилья, Зверобой вошел в дом, озираясь с любопытством, которое не часто выказывают люди, издавна привыкшие жить среди индейцев. Внутри "замка" все отличалось безукоризненной опрятностью. Жилое помещение, имевшее двадцать футов в ширину и сорок в длину, было разделено на несколько крохотных спаленок, — а комната, в которую проник Зверобой, очевидно, служила для семьи кухней, столовой и гостиной. Мебель разнокалиберная, как это часто встречалось на далеких окраинах. Большая часть вещей отличалась грубой и крайне примитивной выделкой. Впрочем, здесь были также стенные часы в красивом футляре из черного дерева, два или три стула, обеденный стол и бюро с претензиями на не совсем обычную роскошь, очевидно попавшие сюда из какого-то другого жилища. Часы прилежно тикали, но свинцовые стрелки упрямо показывали одиннадцать, хотя по солнцу было видно, что уже перевалило далеко за полдень. Стоял здесь и темный массивный сундук. Кухонная посуда была самая простая и скудная, но каждый предмет имел свое место, и видно было, что его всегда содержат в чистоте и порядке.

Окинув беглым взглядом комнату. Зверобой приподнял деревянную щеколду и вошел в узенький коридорчик, разделявший внутреннюю часть дома на две равные половины. Пограничные обычаи не отличаются особой деликатностью, а так как любопытство молодого человека было сильно возбуждено, то он отворил дверь и проскользнул в спальню.

С первого взгляда было видно, что здесь живут женщины. На простой койке, возвышавшейся всего на фут над полом, была постлана перина, туго набитая перьями дикого гуся. Справа, на деревянных колышках, висели платья; обшитые лентами и другими украшениями, они казались гораздо более изысканными, чем можно было ожидать в подобном месте. На полу стояли хорошенькие башмачки с красивыми серебряными пряжками, какие носили тогда женщины с достатком. Шесть полураскрытых вееров, ласкавших глаз своими причудливыми, ярко раскрашенными рисунками, красовались на стене. Подушка, лежавшая на правой стороне кровати была покрыта более тонкой накидкой, к тому же отделанной оборкой, чем подушка, лежавшая рядом. Над изголовьем справа был приколот чепчик, кокетливо убранный лентами, и висела пара длинных перчаток, какие в те времена редко носили женщины из трудовых слоев населения. Перчатки эти были пришпилены с явной целью выставить их напоказ хотя бы здесь, за невозможностью показать на руках той, кому они принадлежали. Все это Зверобой рассмотрел с таким вниманием, которое не уступило обычной наблюдательности его друзей-делаваров. Не преминул он так же отметить разницу между двумя сторонами постели, прислоненной изголовьем к стене. На левой стороне все было скромно, непритязательно и привлекало внимание разве что своей необычной опрятностью. Несколько платьев, также висевших на деревянных колышках, были сшиты из более грубой ткани, отличались более грубым покроем, и ничто в них, видимо, не было рассчитано напоказ. Лент там не было и в помине, чепчика или косынки — тоже.

Уже несколько лет миновало, с тех пор, как Зверобой в последний раз входил в комнату, где жили женщины его расы. Это зрелище воскресило в его уме целый рой детских воспоминаний, и он почувствовал сердечное умиление, от которого давно отвык. Он вспомнил свою мать; ее простые наряды тоже висели на деревянных колышках в были очень похожи на платья, очевидно принадлежавшие Хетти Хаттер.

Вспомнил он и о своей сестре, она тоже любила наряжаться, хотя и не так, как Джудит Хаттер. Эти мелкие черты сходства тронули его. С довольно грустным выражением лица он покинул комнату и, о чем-то раздумывая, медленно побрел в "приемную".

— Старик Том занялся новым ремеслом и теперь проделывает опыты с капканами, — сказал Непоседа, хладнокровно рассматривая охотничьи принадлежности пограничного жителя. — Если ты готов остаться в здешних местах, мы можем очень весело и приятно провести лето. Пока я со стариком буду выслеживать бобров, ты можешь ловить рыбу и стрелять дичь для услады души и тела. Даже самому захудалому охотнику мы даем половину доли; такой же молодец, как ты, имеет право на целую долю.

— Благодарю тебя, Непоседа, благодарю от всего сердца, но я и сам хочу при случае половить бобров. Правда, делавары прозвали меня Зверобоем, но не потому, что мне везет на охоте, а потому, что убив множество оленей и ланей, я еще ни разу не лишил жизни своего ближнего. Они говорят, что в их преданиях не упоминается о человеке, который пролил бы так много звериной крови, не пролив ни капли людской.

— Надеюсь, они не считают тебя трусом, парень. Робкий мужчина — это все равно что бесхвостый бобр.

— Не думаю, Непоседа, чтобы они считали меня особенным трусом, хотя, быть может, я не слыву у них и особенным храбрецом. Но я не задирист.

Когда живешь среди охотников и краснокожих, это лучший способ не испачкать руки в крови. Таким образом, Гарри Марч, совесть остается чиста.

— Ну, а по мне, что зверь, что краснокожий, что француз — все едино.

И все же я самый миролюбивый человек во всей Колонии. Я презираю драчунов, как дворовых шавок. Но, когда приходит время спустить курок, не надо быть слишком разборчивым.

— А я считаю, что это можно сделать лишь в самом крайнем случае, Непоседа… Но какое здесь чудесное место! Глаза никогда не устанут любоваться им.

— Это твое первое знакомство с озером. В свое время такое же впечатление оно производило на всех нас. Однако все озера более или менее одинаковы: везде много воды, и земли, и мысов, и заливов.

Это суждение совсем не соответствовало чувствам, наполнявшим душу молодого охотника, и он ничего не ответил, продолжая глядеть в молчаливом восхищении на темные холмы и зеркальную воду.

— Скажи-ка, а что, губернаторские или королевские чиновники дали уже какое-нибудь название этому озеру? — спросил он вдруг, как бы пораженный какой-то новой мыслью. — Если они еще не начали ставить здесь свои шесты, глядеть на компас и чертить карты, то они, вероятно, и не придумали имени для этого места.

— До этого они еще не додумались. Когда я в последний раз ходил продавать пушнину, королевский землемер долго расспрашивал меня об этих краях. Он слышал, что тут есть озеро, и кое-что о нем знает — например, что здесь имеются вода и холмы. А в остальном он разбирается не лучше, чем ты в языке мохоков . Я приоткрыл капкан не шире, чем следовало, намекнув ему, что здесь плоха надежда на очистку леса и обзаведение фермами. Короче говоря, я наговорил ему, что в здешней стране имеется ручеек грязной воды и к нему ведет тропинка, такая топкая, что, проходя по ней, можно глядеться в лужи, как в зеркало. Он сказал, что они еще не нанесли этого места на свои карты. Я же думаю, что тут вышла какая-то ошибка, так как он показал мне пергамент, на котором изображено озеро, — правда, там, где никакого озера нет, милях этак в пятидесяти от того места, где ему следует быть. Не думаю, чтобы после моего рассказа он смог внести какие-нибудь поправки.

Тут Непоседа расхохотался от всего сердца: проделки такого рода были совершенно во вкусе людей, страшившихся близости цивилизации, которая ограничивала их собственное беззаконное господство. Грубейшие ошибки, которыми изобиловали карты того времени, все без исключения изготовлявшиеся в Европе, служили постоянной мишенью для насмешек со стороны людей, которые хотя и не были настолько образованны, чтобы начертить новые карты, но все же имели достаточно сведений, почерпнутых на месте, чтобы обнаружить чужие промахи. Всякий, кто взял бы на себя труд сравнить эти красноречивые свидетельства топографического искусства прошлого века с более точными картами нашего времени, сразу же убедился бы, что жители лесов имели достаточно оснований относиться критически к этой отрасли знаний колониального правительства. Без всяких колебаний оно помещало реку или озеро на один-два градуса в стороне, даже если они находились на расстоянии дневного перехода от населенной части страны.