Посланец небес - Браун Вирджиния - Страница 25

Отвернувшись, Ганна сдержала страстное желание заговорить с ним. Пусть он заговорит первым, сделает первый шаг. Со времени его возвращения — и это очень волновало ее — они обменялись лишь парой осторожных слов. Что случилось там в лесу? Он отказался говорить на эту тему, а она все думала, убил ли он бандитов, за которыми охотился. Может, это было легче, чем взять их живыми?

— Мисс Ганна? — пропищала Иви, дергая ее за рукав. — Мисс Ганна, мне нужно сходить… — она таинственно зашептала. Ее тон был слегка взволнованным, и Ганна сразу же поднялась.

— Конечно, Иви.

Мальчики хихикнули, а Эрик заметил:

— Ей всегда не терпится.

Обиженная неосторожным выпадом брата, Иви сказала в свое оправдание:

— В конце концов я же не намочила свои штанишки в подвале!

Эрик вскочил на ноги, его лицо пылало от возмущения:

— Ты же обещала, что никому не расскажешь!

— Ну, сказала. Ты меня обидел, — ответила Иви.

— Дети, — вмешалась Ганна, пока ситуация не вышла из-под контроля, — я считаю, что бы ни случилось там, в подвале, — все простительно. Нам всем было очень страшно. Эрик, резкие слова лишь ранят душу и все равно не принесут никакого успокоения. Ты понимаешь?

Мальчик кивнул и опять пристроился рядом с Кридом. Он сложил руки вместе и исподтишка поглядывал на человека-гору: не смеется ли он. Но Крид был серьезен. Он смотрел на огонь, стараясь никого не замечать. Воцарилась тишина. Но Эрик не смог долго вытерпеть и толкнул его локтем.

— Мистер Браттон, можно я буду спать рядом с вами сегодня? — спросил он, проглотив страх. — Я бы чувствовал себя в большей безопасности.

— В безопасности — от чего?

— От того… что вокруг нас. — Эрик задрожал и взглянул на успокаивающий отблеск огня, на тени, качавшиеся на свету, и придвинулся поближе к Криду, так что оказался совсем рядом с ним.

Рука Крида упала на его плечо.

— Здесь нет никого, кроме ветра и звезд.

— И Бога, — мягко добавила Ганна, и Крид удостоил ее взглядом.

Она не смутилась от его мрачного испепеляющего взгляда, но отвернулась, испугавшись его возражений. Он промолчал, только осторожно повел широкими плечами и потянулся за кисетом с табаком и бумагой.

Эрик с нетерпением ожидал, когда Крид развернет тонкий лист бумаги, положив табак, скрутит его и послюнявит край кончиком языка. Крид зажал сигарету в зубах, потянулся вперед, вынул из костра горящую лучинку и прикурил. Затем, вытянувшись на бревне рядом с Эриком, Крид глубоко затянулся и стал наблюдать за колечками дыма. В воздухе из дыма создавался водоворот, зависавший, как низкие облака, и мальчик не удержался и поднял палец, чтобы разрушить его.

— А теперь подумай, — сказал Крид Эрику. — Посмотри на дым. Что с ним сделалось?

— Он разрушился — рассыпался и уплыл от моего пальца, — ответил Эрик в замешательстве. — А почему?

— То же случится и с твоим страхом, когда ты встанешь к нему лицом, — сказал Крид. — Он очень смахивает на этот дым. Он поворачивается и уходит, и больше не терзает. Понимаешь, о чем я говорю?

Кивнув, Эрик медленно сказал:

— Да, думаю, что понимаю. Если я резко встану и не отступлю, если я повернусь лицом к тому, что меня беспокоит и волнует, — оно уйдет.

— Ну, может быть, не совсем уйдет, но в любом случае тебе станет легче.

Крид глубоко затянулся, затем бросил окурок в костер, вытянулся, скрестив ноги и надвинув шляпу на глаза, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Эрик понял намек и замолчал. Он смотрел на дым от костра и думал о последних днях. Он подслушал разговор мисс Ганны с мистером Браттоном об их будущем, но как-то его это больше не волновало. Каким-то образом он понял, что мисс Ганна обязательно позаботится о них и что мистер Браттон — несмотря на все его грубые отречения — тоже.

Для Эрика даже теперь не имело значения, что Крид отлупил его, что его ягодицы саднит и жжет от хлестких ударов прута. Он же пережил это, не так ли? Кроме того, он должен был думать, соглашаясь на предложение Флетчера. Вот Флетчер был зол, Флетчер задумал мстить, а у Эрика не было никакой обиды. Он даже старался объяснить и оправдать поведение Крида.

Да, человек-гора остался совершенно невозмутимым, увидев эту дурацкую веревку, которой они пытались его поймать. Почему же он никогда не заикнулся о пауках и лягушках, которые они засовывали ему в ботинки, и о воде в бутылке из-под виски, и о колючках, натыканных в подседельное одеяло, чтобы конь, встав на дыбы, сбросил его. Нет, этот человек просто ждал, а потом поступил так, как на его месте поступил бы каждый.

Ганна принялась укладывать детей на одеяла. Когда они все улеглись, она вернулась к костру. Было холодно, и она натянула одеяло себе на плечи, стараясь заснуть и прогнать мысли, смущавшие ее. А источник ее смущения дремал напротив нее, сложив руки на животе и прижав подбородок к груди. Она даже не могла разглядеть его лица и внезапно обрадовалась этому.

Она посмотрела на пламя, становившееся все ниже и ниже. Белые, оранжевые, красные, желтые и голубые его языки плясали, создавая неестественные узоры. Ночные звуки медленно проникали в ее мысли. Она слышала гортанный крик совы, напоминавший одну из недавних ночей, когда ее пугали круглые горящие глаза огромной рогатой совы. Может быть, если она отыщет источник своего влечения к нему, она отбросит его так же, как и страх перед совой.

Оторвавшись от огня, Ганна посмотрела на Крида. Он казался отрешенным от всего мира. Вздохнув, она поднялась и ушла из освещенного костром круга и направилась по узкой тропинке к озеру. Вытянувшись на бревне огромного кедра, она поплотнее завернулась в одеяло.

Воздух был наполнен резким запахом кедра, стояло полнолуние, и на темной воде узкой ленточкой бежала лунная дорожка. Тихо, лишь легкий ветерок теребил листья на деревьях и рябил воду.

Ганна закрыла глаза и представила, что она дома в Джубайле. Ночь. Джошуа работает допоздна над одной из своих проповедей, а она отправилась прогуляться на реку Кутеней. Все мирно и спокойно. Никакие «Черноногие» не врывались в их спокойную долину… не было резни, не было мертвых…

Стон, который она так долго сдерживала, наконец вырвался из ее груди. Горячие слезы обожгли глаза. Чтобы приглушить рыдания, Ганна закрыла лицо руками, и слезы, осмелевшие от ее слабости, которую она не позволяла себе раньше, вырвались с еще большей силой. Она никак не могла остановиться. Куда пропала ее воля? Где были ее вера и выдержка? Она чувствовала себя потерянной и одинокой, такой же маленькой, как ее дети, уснувшие у костра.

Она упала на колени, ее плечи сотрясались. Она рыдала по своему отцу, по всем погибшим в их поселении, по себе самой. Погребенные были далеки от ее страданий и волнений; она была оставлена здесь для печали, а это было так больно: больно думать, что она больше никогда не увидит их — никогда не увидит улыбку своего отца, не услышит его беззаботный смех, не послушает его докучливые нравоучения. Что ей теперь делать? Куда идти? Как она выживет без него? На его месте должна была оказаться она, Ганна, ибо она была такой слабой и незначительной, а ее отец таким сильным человеком от Бога. Зачем она живет, а он нет?

В ней закипала обида и злость. Ганна подняла лицо и посмотрела на холодную, как серебряный доллар, луну. Ее кулаки сжались. Она боролась со своей бессильной яростью.

«Почему Джошуа Макгайр умер? Почему Бог не пожалел его? Почему Он позволил этим язычникам «Черноногим» убить столько хороших людей — женщин, детей, стариков, младенцев. Они же все были его, Божьими детьми, а Он не пожалел их. Почему, почему, почему?»

Теперь она плакала молча, упав на мягкую, нежную землю, все еще не разжимая кулаков. Трава была мокрой и колола ей лицо, когда она прижалась к земле. Ганна ощущала жирную глину, чувствовала песок во рту и на щеках и приветствовала это. Она приветствовала острую боль от камней под ней, царапавших ей колени и руки. Она чувствовала, что делала то, что и женщины древнего Израиля и даже индейские женщины, бившие себя в грудь и вырывавшие на голове волосы, сидевшие во власянице и на углях… делавшие все что угодно, только бы отвести свои мысли от острой боли, разрывающей сердце и душу.