Динка (ил. А.Ермолаева) - Осеева Валентина Александровна - Страница 22

Динка испуганно и внимательно посмотрела на свои руки. В ладони ее въелась пыль, старые, царапины лущились, новые — краснели узенькими полосками, ногти были обломаны…

— Про тебя я не говорю, — кивнул ей дедушка Никич. — У тебя руки обсмоленные, не боятся, видать, ничего. Ты и у меня тут дощечки постругаешь, и сабельку себе выточишь, к гвоздик забьешь. И моей работой поинтересуешься… А вот сестры твои — эти вовсе безрукие растут. Неправильно это, — вздыхает старик.

Динке делается жаль сестер.

— Алина учится хорошо, и книжки читает, и с нами занимается, а Мышка тоже книжки читает — она даже из папиных таскает.

— Ну да… Головы у них будут с начинкой, это верно. Они знают, что к чему. С любым человеком поговорить могут, и поступки у них сознательные. А ты вот как волчок между людьми вертишься: один раз хорошо сделаешь, а двадцать раз плохо. Где соврешь, где правду скажешь, с тем и спать ляжешь.

Динке становится скучно: она любит слушать, когда ее хвалят, а если беседа становится похожей на выговор, глаза у нее тускнеют, нижняя губа выпячивается вперед, и вся она становится вялой, как тряпичная кукла.

— Не говори подолгу — я делаюсь больной. Лучше про папу еще расскажи.

— Ишь ты, — косится на девочку старик. Он и сам устал от Динки, и работать ему надо, и недоволен он тем, что перебила его мысли. — А что папа? Папа — он папа. А ты вот чепуховая девчонка, ничего путного к тебе не пристает. Ну, чего вырядилась в рвань эдакую? Где была? Воскресенье нынче, люди на дачи едут, а ты мать срамишь! Никого на свете не уважаешь!.. Куда вот карточку отца подела? — обрушивается на Динку Никич.

— Ту, что ты дал? В рамочке? Она знаешь где? — Динка обхватывает шею старика и шепчет ему что-то на ухо. Никич выпрямляется и огорченно разводит руками:

— Здравствуй, кум, я твой Федор! Ну, к чему такое дело? Разве ей место под камушком лежать?

— А если полицейские придут? — быстрым шепотком говорит Динка. — Помнишь, когда обыск был, мама все карточки в самовар прятала, ага?

— Ну, прятала, как память, конечно. А в полиции на твоего отца сто портретов есть. Они не этого искали. Одним словом, беги сейчас и принеси мне эту карточку! Не умеешь ты обращаться с дорогими вещами!

Динка неохотно встает и исчезает за палаткой.

— Ох и беда с ней! Все придумки какие-то, — ворчит ей вслед Никич. Он часто сердится на девочку, но очень скучает, когда она долго не появляется.

Динка возвращается тихенькая. Карточку отца в дубовой рамочке она несет под мышкой и, оглянувшись, передает ее дедушке Никичу.

— Вот какая ты! Я ведь тебе только на подержание дал, — сдувая с рамочки пыль, укоряет старик.

— Так она и была у меня на подержании, — оправдывается Динка, поднимаясь на цыпочки и заглядывая в лицо отца.

На карточке — молодой, только что выпущенный из училища железнодорожник. Новенькая, «с иголочки», форма ловко обтягивает его грудь, глаза глядят задорно и весело, над лбом стоячие густые волосы, под темным пушком чуть приметных усов простодушная детская улыбка.

— Это он молодой снялся. Только что кончил училище И форму получил. За твоей матерью ехал… — любовно объясняет дедушка Никич.

— Похожа я на него? — спрашивает Динка и изо всех сил таращит глаза.

Но Никич безнадежно машет рукой.

— Я исправлюсь! — поспешно говорит Динка. — К приезду папы обязательно исправлюсь!

— А когда он приедет, ты знаешь?

Девочка качает головой.

— Ну вот. И я не знаю. Значит, не обещай. Оба замолкают.

— Знаешь, дедушка Никич, Минька и Трошка думают, что у меня совсем нет папы… Я знаю, они так и думают, — тихо говорит Динка.

На морщинистых щеках Никича проступает темный румянец.

— А я вот как пойду, да накостыляю им хорошенько по шее, так тут будет и папа и мама! — сердито кричит он. Голос его доносится до террасы, где сидят за чайным столом Катя и мать.

— Да позови же ее, наконец! Она совсем заболтала Никича! — беспокоится Катя.

Обе они уже давно поглядывают на палатку старика, пытаясь отгадать, о чем так долго беседует Никич с Динкой.

— Да, надо уже позвать, — соглашается Марина и, подойдя к перилам, громко кричит: — Дина!

Девочка вскакивает:

— Иду, мама!.. Дай мне еще папу на подержание! Я ничего не сделаю! — просит она Никича.

— Иди, иди! Я сам его давно не видел. Придешь — вместе посмотрим! У матери много карточек, а у меня одна, — торгуется Никич.

— Дина! — снова раздается голос матери.

— Иду! — откликается девочка, но не уходит, а, волнуясь, пытается что-то вспомнить. — Дедушка, я что-то хотела тебя спросить… Да, вот что! Где утес Стеньки Разина? Вот про который пел дядя Лека?

— Тьфу! — теряя терпение, отплевывается старик. — Что ты мне голову крутишь! Устал я от тебя, как тысячу верст прошел. Какой еще утес тебе понадобился? Ступай, ступай отсюда!

Динка в раздумье направляется к дому. Она идет медленно, потому что еще не придумала, что сказать маме.

Где она была утром? Может быть, ей сказать, что она была на пристани и слушала, как играет шарманщик? Может, при этом можно громко вслух сказать, что в шапке старика шарманщика очень весело звенят денежки, когда их много?

И Ленька тоже дал ей копейку, она и ее бросила в шапку! «Дзинь-дзинь! — подпрыгивает Динка. — Будь что будет!»

— Мамочка, ты уже встала? — весело кричит она.

— Я не только встала, а уже позавтракала, а вот ты еще ничего не ела, спокойно отвечает мать.

— Садись поешь, — придвигая к столу табуретку, говорит Катя.

Динка мельком взглядывает на лица обеих; она не знает, что после ее ночных слез мать строго-настрого запретила ругать девочку за ее утреннюю прогулку и за рваное платье:

«Я сама с ней поговорю, когда она увидит, что мы не собираемся ее ругать».

«Делай как знаешь, я больше ни во что не вмешиваюсь», — ответила Катя.

И теперь она молча пододвигает Динке молоко, мажет ей маслом хлеб и кротко спрашивает;

— Хочешь еще?

Динка хочет. Она ест быстро, весело, словно с каждым глотком сердце ее переполняется радостью жизни, и, убедившись, что никто не собирается спрашивать, где она была, она сама, с полной неожиданностью для себя и для всех, заявляет:

— А я встала раным-рано! И побежала на пристань. Там играл шарманщик. И ему дали много-много денег! Даже один бедный мальчик, совсем сирота, дал целую копейку! Как хорошо было, мама! Дзинь-дзинь — в шапке денежки! Дзинь-дзинь!

Глава шестнадцатая

ГОСТИ

Дети всю неделю ждут воскресенья, им хочется подольше побыть с матерью, пойти с ней гулять, купаться, почитать вместе книжку. Мать тоже ждет воскресенья: служба и поездки в город отнимают у нее много сил и времени. Только в воскресенье она может провести весь день со своими девочками, ближе присмотреться к каждой из них, разрешить всякие недоразумения и вопросы, которые возникли за неделю, в тихой, уютной обстановке поговорить с ними об отце, почитать им книгу. Кроме того, Марина намечает себе много всяких дел. Эти дела постепенно скапливаются за неделю и откладываются на свободный день. Но в воскресенье приходят гости.

Гости бывают разные. Динка делит их попросту на «всамделишных» и «гостиных». «Всамделишные» — это те гости, которым все радуются и жалеют, когда они начинают собираться домой; а «гостиные» — это те, которые мучают хозяев ненужными разговорами и, требуя к себе усиленного внимания, не только не вносят никакой радости в дом, а словно вбирают в себя все силы хозяев и уходят довольные собой.

Сегодня самыми первыми придут гости «всамделишные». Они приходят каждое воскресенье к двенадцати часам дня.

Их ведет самая старшая гостья — девятилетняя Анюта, дочка сторожа.

Знакомство с Анютой завела Динка. Как-то после обеда, когда Марина играла свой любимый вальс «Осенний сон», Димке показалось, что за калиткой мелькнуло чье-то платье… Она влезла на забор и увидела незнакомую девочку. Приподпявшись на цыпочки и заложив руки за голову, девочка тихонько кружилась в такт музыке.