Али-Баба и Куриная фея - Краузе Ханс - Страница 23

И Рената даже облизнулась. Шницель с зелёным горошком и морковкой был её любимым блюдом.

Али-баба тоже решил отказаться от отпуска. «Домой я не поеду ни за какие коврижки. Не такой уж я дурак!» — сказал он себе, хотя его родные жили в пяти километрах от Катербурга — в ближайшем окружном городе Борденслебене. Добраться туда можно было легко и быстро по железной дороге или на автобусе, который ходил очень часто. Но зачем ему ехать домой, когда в интернате много лучше? Стоило Али-бабе вспомнить закопчённую кухню и тесную каморку, где царил ужасающий беспорядок, и у него пропадало всякое желание попасть домой. А тут ещё этот отчим. Он наверняка кричал бы на него всё воскресенье, не давая ему ни минуты покоя: «Довольно болтаться без дела! Иди наколи дров! Привык жить за счёт своих бедных родителей!»

Да! Таков был его отчим. И зачем только мать вышла за него замуж?..

Отец Али-бабы был убит в 1939 году, в самом начале войны. Мальчик его совсем не помнил. Ему исполнился всего годик, когда отец в последний раз взял его на руки… Через несколько лет после смерти отца мать снова вышла замуж за коренастого, грубо сколоченного мужчину с толстым, красным лицом пьяницы. Отчим чинил печи и плиты, хотя и не был настоящим печником. Под ногтями у него всегда была засохшая глина. Пахло от отчима сивухой. Мать работала вместе с ним. Когда он складывал печи, она мешала глину, подготовляла кафель. Мать беспрекословно слушалась своего мужа. Она терпела от него всё — ругань, зуботычины, побои. Зато по вечерам они вместе отправлялись в кабак и пропивали всё, что заработали за день. В доме часто не было хлеба, но зато всегда была выпивка. Даже деньги Али-бабы, которые он получал в интернате, и те шли на водку. Он должен был отдавать отчиму каждый пфенниг.

— Попробуй только скрыть от меня хотя бы грош, я тебя изобью до полусмерти! — грозил ему Старик (так Али-баба звал отчима), когда месяц назад Али-баба в последний раз приехал из интерната.

Правда, Хорст Эппке не принимал слова отчима близко к сердцу. Он привык к побоям: Старик часто колотил его своими тяжёлыми кулаками, бил ремнём. Али-баба отучился плакать. Слёзы не помогали. Лучше было стиснуть зубы и молчать. Он не проронил ни слезинки и тогда, когда отчим из-за какого-то пустяка запер его на целую ночь в дровяном сарае… Это было зимой, в лютый мороз. Сквозь щели сарая виднелось ясное звёздное небо, поленья скрипели от мороза. Но мать и на этот раз не заступилась за него и не принесла ему даже одеяла.

«Нет, я не поеду домой, — твёрдо решил Али-баба. — Больше они меня никогда не увидят. Пусть ждут сколько влезет. И денег я им тоже не дам. Лучше куплю себе ботинки…»

Али-баба принял твёрдое решение. Ботинки ему действительно необходимы. С тех пор как он не снимая носит резиновые сапоги, ноги у него нестерпимо горят и чешутся, а об игре в футбол и думать нечего.

Покупку обуви Али-баба решил не откладывать в долгий ящик. Денег у него как раз хватало. Он всё заранее обдумал. В воскресенье, когда ребята разъедутся по домам, он вызовется пасти коров. Зато в понедельник, когда все обувные магазины открыты, ему дадут свободный день, и он поедет в Борденслебен.

Али-баба уже представлял себе, как он примеряет новые ботинки. Пусть они будут не такие уж шикарные, лишь бы они были прочные и дешёвые. Главное — дешёвые.

Воскресное утро. Сегодня в интернате никого не будят. Можно спать сколько хочешь. Но всё же завтрак фрау Хушке в постель не принесёт.

Али-бабе надо к восьми часам гнать коров на пастбище. Чтобы не проспать, он взял у Инги Стефани будильник. С Кабулке шутки плохи! Даже по воскресеньям рекомендуется приходить вовремя.

Половина восьмого. Звонит будильник. Али-баба сейчас же вскакивает. В одной ночной рубашке он бежит через коридор будить Профессора, который тоже вызвался пасти коров. Куниберг Мальке, как и Али-баба, живёт в Борденслебене. Он бы, конечно, поехал домой, но ему не повезло: мать Куниберта работает на почте, и в это воскресенье ей пришлось дежурить за свою больную сменщицу.

Али-баба слегка ополаскивает себе руки и лицо. Потом он одевается. В комнате тихо. Заноза и Факир уехали. Карл Великий, свернувшись калачиком, ещё лежит в постели. Ему тоже нет смысла уезжать на воскресенье домой: он живёт в восьмидесяти трёх километрах от Катербурга.

Одевшись, Али-баба убирает постель — стелет простыню, взбивает подушку. Тут на секунду просыпается Карл.

— Эй ты, не шуми! — бормочет он спросонья и сразу же переворачивается на другой бок. Шаткая кровать скрипит под ним.

Оба пастуха являются к Кабулке ровно в восемь.

— Пеструху — вот она, с кривыми рожками, — оставьте здесь, — говорит старший скотник, — она, бедняжка, заболела, у неё панариций.

Али-баба и Куниберт Мальке рассеянно слушают. Они заняты другим: пьют жирное парное молоко, которое доярки наливают в их жестяные кружки. Молоко ещё тёплое. Али-баба с явным удовольствием поглощает свою порцию. Как вкусно! Он вытирает рот рукой, а Куниберт забывает сделать то же и отправляется выгонять коров с белой полосой вокруг рта.

Они ведут коров на пастбище.

— Эй вы, веселее!.. Поворачивайся, старуха!.. Быстрее!

Шестьдесят пять коров рысью бегут перед ними. Тут и Пеструха с кривыми рожками. Куниберт по ошибке выпустил её из коровника. Хромая, она плетётся за стадом и наконец останавливается.

— Ну, веселей, не можем же мы возвращаться из-за тебя обратно! — говорит Али-баба, слегка хлопнув её по спине.

Корова медленно поворачивает к нему морду. Потом, она с трудом бредёт дальше.

Ребятам здорово повезло! Лучшего пастбища не выберешь. Луг, на который их отправил Кабулке, находится в бывшем господском парке. С одной стороны он отгорожен широкой канавой с водой, а с трёх других — густой стеной кустарника.

— Фу-ты ну-ты! Здесь можно пасти даже львов, — уверенно говорит Али-баба.

Коровы разбрелись по выгону. Они выщипывают последние травинки, некоторые вместе с травой жадно глотают землю.

В кустах посвистывают синицы и крапивники. Из деревни доносится лай собак.

Куниберт принёс с собой шерстяное одеяло. Закутавшись в него, он усаживается на небольшом холмике под кривой ольхой.

Али-баба в своих высоких резиновых сапогах бродит по канаве. Он собирает камушки для рогатки, которая всегда лежит у него в кармане. Теперь он может начать охоту…

— Эй, Профессор! Хорошенько следи за коровами, — говорит он Куниберту на прощание. — Если кто-нибудь придёт и спросит, где я, то скажешь — отлучился на минутку. Понял?

— А куда ты идёшь?

— Искать клад! — насмешливо улыбаясь, отвечает Али-баба и исчезает в кустарнике.

Он углубляется в старый господский парк, принадлежащий сейчас народному имению; с трудом пробирается сквозь заросли и кусты шиповника; в одном месте он зацепился за куст полой пиджака, но потом освободился и пошёл дальше. Так шаг за шагом он обходит весь парк. Несколько диких кроликов убегают от него раньше, чем он успел прицелиться. Белочка поспешно прячется в ветвях дуба.

— Эй ты, дурачина! Не бойся, — я тебе ничего плохого не сделаю! — кричит ей вслед Али-баба.

Наконец он заметил двух сорок, которые, о чём-то болтая, сидят на акации.

«Шек, шек, шакерак!» — громко трещат сороки своими грубыми голосами.

Али-баба нагибается и натягивает резинку рогатки. Сороки его ещё не заметили.

«Шек, шек, шек, шакерак!» — раздаётся с акации.

Али-баба целится. Его охватил охотничий азарт. Сердце сильно бьётся. Пора! Камень вылетает из рогатки… Али-баба вскакивает. Ура! Одна из сорок опрокидывается. Взмахнув раза два крыльями, она камнем падает с акации. Её товарка поспешно улетает.

Али-баба прячет рогатку в карман. Выдернув пёрышко из хвоста убитой сороки, он гордо втыкает его в свою спортивную шапочку и, захватив с собой сороку, направляется в обратный путь.

Утреннее солнце нагрело землю. Коровы, жующие жвачку, купаются в солнечных лучах. В небе гудят самолёты. Куниберт, задрав голову, смотрит вверх. У него даже заболелашея. Но как он ни старается, как ни высматривает самолёты сквозь толстые стёкла очков, ему ничего не видно.