Эмили из Молодого Месяца. Искания - Монтгомери Люси Мод - Страница 20

VII

В минуты отдыха Дину и Эмили тоже было очень весело вдвоем. В северном углу изгороди на ели висело гнездо малиновки, за которым они наблюдали и которое оберегали от Рома.

— Подумай, какая музыка заключена в этой хрупкой, бледно-голубой скорлупке, — сказал однажды Дин, коснувшись лежащего в гнезде яичка. — Не музыка луны, но более земная, простая мелодия, полная здоровой безмятежности и радости жизни. В один прекрасный день, Звезда, это яичко станет малиновкой и будет блаженно распевать, зазывая нас домой после заката.

Они подружились со старым кроликом, который часто забегал из леса в сад. Они придумали для себя игру: кто сумеет насчитать больше белок днем и летучих мышей вечером. Ведь они не всегда шли домой сразу, как только становилось слишком темно, чтобы работать. Иногда они подолгу сидели на каменных ступенях своего дома, вслушиваясь в прелестную меланхоличную песню ночного ветра на море и следя, как из старой долины медленно поднимается сумрак, как колышутся и мелькают под елями тени, как голубая поверхность Блэр-Уотер становится серой и в ней дрожат отражения первых звезд. Ром сидел рядом с ними и тоже наблюдал за наступлением ночи своими большими, полными лунного света глазами, а Эмили иногда чесала у него за ушком.

— Вечером начинаешь понимать кота немного лучше. Он загадочен в любое время суток, но в часы полумрака и росы перед нами на миг раскрывается дразнящая тайна его существа.

— В сумерках человек на миг раскрывает для себя немало других секретов, — заметил Дин. — В такие вечера, как этот, я всегда думаю о «пряно пахнущих холмах». Эти слова из старого псалма[34], который пела мама, всегда захватывали мое воображение… хотя я не мог «лететь, подобно юному оленю иль косуле». Эмили, судя по тому, как сложен сейчас твой ротик, ты хотела бы поговорить о том, в какой цвет нам выкрасить дровяной сарай. Лучше не надо. Нельзя говорить о краске для сарая, когда ждешь восхода луны. Этот восход будет совершенно великолепным — я заранее позаботился об этом. Но если уж мы не можем не говорить об обстановке нашего дома, то давай подумаем о вещах, которых у нас пока нет, но которые должны быть — например, каноэ для прогулок по Млечному Пути, ткацкий станок, чтобы ткать сны… и кувшин для вина эльфов, которое они будут варить нам на праздники. А не можем ли мы устроить так, чтобы в том углу сада появился источник Понсе де Леона?[35] Или ты предпочла бы Кастальский ключ[36]? Что же до твоего приданого, то в нем непременно должно быть платье из серых сумерек с вечерней звездой, которую ты будешь вкалывать в волосы. И еще одно платье, обшитое лунным светом, с шарфом из закатного облака.

О, как ей нравился Дин! Как он ей нравился! Если бы только она могла его любить!

Однажды вечером она незаметно вышла из дома и в одиночестве отправилась на холм, чтобы взглянуть на свой домик в лунном свете. Какое это было чудесное место! Она уже видела себя там в будущем… легко движущуюся по маленьким комнатам… смеющуюся под елями… сидящую рука об руку с Тедди у камина… Эмили, вздрогнув, пришла в себя. С Дином, конечно, с Дином! Просто случайное затмение памяти.

VIII

Настал сентябрьский вечер, когда все наконец было готово, была даже подкова над дверью, чтобы в дом не посмели войти колдуньи, были и свечи, которые Эмили расставила по всей гостиной — маленькие веселые желтые свечи, толстые задиристые красные свечи, мечтательные бледно-голубые свечи, дерзкие свечи, разукрашенные сердечками и ромбиками, стройные, франтоватые свечи.

То, что получилось, было великолепно. В доме царила гармония. Вещам в нем не пришлось постепенно знакомиться друг с другом: они были добрыми друзьями с самого начала. Они не ссорились. В доме не было ни одной кричаще яркой комнаты.

— Больше здесь уже ничего нельзя сделать, — вздохнула Эмили. — Мы даже не можем притвориться, будто тут можно еще что-то улучшить.

— Пожалуй, ты права, — печально согласился Дин. Затем он бросил взгляд на камин, возле которого лежали растопка и сосновые поленья. — А все-таки есть еще одно дело! — воскликнул он. — Как могли мы об этом забыть? Мы должны проверить, хороша ли тяга в трубе. Сейчас я разведу огонь.

Эмили опустилась на мягкую кушетку в углу, и, когда огонь зажегся, Дин подошел и сел рядом с ней. Ром растянулся на полу возле их ног, его полосатые бока мирно поднимались и опускались.

Вверх взметнулись веселые языки пламени. Их отблески мерцали на старом пианино, непочтительно играли в прятки со старым прекрасным лицом Элизабет Бас, танцевали на стеклянных дверцах буфета, за которыми стоял фарфоровый сервиз, пролетали стрелой через дверь кухни, а стоящие в ряд на комоде коричневые и синие вазы подмигивали им в ответ.

— Это родной дом, — сказал Дин мягко. — Он даже прелестнее, чем я мог вообразить. Вот так всю жизнь мы будем сидеть в осенние вечера, закрывшись от холодных морских туманов… только ты и я, наедине с огнем в камине и безмятежностью. Но иногда мы будем приглашать друга, чтобы он пришел и присоединился к нам, отведал нашей радости и испил кубок нашего смеха. Давай просто посидим и подумаем обо всем этом, пока огонь догорает.

Огонь трещал и щелкал. Ром мурлыкал. В окна из-за танцующих еловых лап прямо на них смотрела луна. А Эмили думала… не могла не думать… о том дне, когда она сидела здесь с Тедди. Самым странным было то, что она думала о нем не тоскуя, не с любовью. Она просто думала о нем. Неужели, спрашивала она себя, с ужасом и страхом, неужели и, стоя перед священником вместе с Дином, она вдруг обнаружит, что думает о Тедди?

Когда огонь догорел и в камине остался лишь белый пепел, Дин встал.

— Стоило прожить долгие унылые годы ради этого вечера. И стоит, если понадобится, прожить их снова, вспоминая о нем, — сказал он и, обняв Эмили одной рукой, притянул ближе к себе. Но какой призрак скользнул между их губами, которые могли в этот миг встретиться? Эмили со вздохом отвернулась.

— Наше счастливое лето позади, Дин.

— Наше первое счастливое лето, — поправил он. Но в его голосе неожиданно прозвучала легкая скука.

Глава 10

I

В один из ноябрьских вечеров они заперли на замок дверь Разочарованного Дома, и Дин отдал ключ Эмили.

— Храни его до весны, — сказал он, глядя на безмолвные, холодные серые поля по которым гулял промозглый ветер. — До той поры мы сюда не вернемся.

Зима оказалась снежной, и на тропинке, ведущей к маленькому домику, лежали такие сугробы, что Эмили ни разу не смогла подойти к нему поближе. Но думала она о нем очень часто и радостно — о том, как среди снегов он ожидает весны, жизни и исполнения давних желаний…. В целом та зима была счастливым временем для всех. Дин не уехал, а его чарующая любезность заставила старых леди из Молодого Месяца почти простить его за то, что он Кривобок Прист. Впрочем, тетя Элизабет никогда не могла понять больше половины его высказываний, а тетя Лора ставила ему в вину перемену в Эмили. Эмили, действительно, изменилась. Кузен Джимми и тетя Лора видели это, хотя остальные, казалось, ничего не замечали. Часто в ее глазах было странное беспокойство. И чего-то не хватало в ее смехе. Он не был таким неудержимым, таким непринужденным, как прежде. Она стала женщиной раньше времени, думала тетя Лора, тяжело вздыхая. Было ли ужасное падение с лестницы Молодого Месяца единственной причиной этой перемены? Была ли Эмили счастлива? Задать этот вопрос племяннице Лора не осмеливалась. Любила ли она Дина Приста, за которого собиралась в июне выйти замуж? Этого Лора не знала, зато она знала, что любовь не принадлежит к числу явлений, подчиняющихся простым правилам… а также и то, что девушка, которая так счастлива, как должна быть счастлива помолвленная девушка, не расхаживает часами взад и вперед по своей комнате в темноте, когда ей следует спать. Эти бессонные ночи нельзя было объяснить тем, что Эмили сочиняет рассказы, так как Эмили больше ничего не сочиняла. Напрасно мисс Ройал в своих письмах из Нью-Йорка уговаривала и отчитывала ее. Напрасно кузен Джимми потихоньку выкладывал время от времени на ее письменный стол новую «книжку от Джимми». Напрасно Лора робко намекала, что не стоило бы бросать писательскую работу, ведь начало было таким хорошим. Даже презрение, с которым тетя Элизабет объявила, что всегда знала, как быстро Эмили надоест этот труд — «непостоянство Старров, вы же знаете», — не ужалило Эмили настолько, чтобы она вернулась к перу. Она не могла писать… она никогда не будет даже пытаться снова начать писать.