Легенда о хрустальной маске - Астуриас Мигель Анхель - Страница 2

Дни и ночи бесконечной работы. Без отдыха. Почти без сна. На грани изнеможения. Израненные руки, лицо в ссадинах, которые, не успев зажить, снова кровоточили от новых порезов; в порванной одежде, почти ослепший из-за осколков и мельчайшей кварцевой пыли, Амбьястро лишь с мольбой взывал к воде — вода, чтобы пить, вода, чтобы обмыть осколок хрустального чистого света, который постепенно приобретал очертания лица.

Заря заставала его без сна, в мучительном отчаянии ожидающим рассвета, и не раз она заставала Амбьястро с метлой в руках — но не сор выметал он, а разгонял предрассветную мглу. Он не приветствовал больше сверкающую драгоценными камнями утреннюю звезду — и не было для него лучше приветствия, чем ударять по скале чистейшего кварца, смотреть, как взлетали в воздух яркие брызги света; едва рассветало, Амбьястро снова принимался за работу; дыхание его прерывалось, пересыхало во рту; словно обезумев, весь в поту, он сражался с острыми осколками, они ранили его слезящиеся глаза, со слепящей пылью, с волосами, ниспадавшими на кровоточащее лицо, они выводили его из себя — ему приходилось тратить время, чтобы каждый раз отбрасывать их ладонью. То и дело Амбьястро яростно точил свои инструменты, инструменты уже не скульптора, а ювелира.

Наконец маска была закончена, изваянная из белого огня, отполированная взглядом внимательных глаз, пылью толченых ракушек. Ее блеск ослеплял, и когда он надел эту маску — маску Наны-Дождеокой, — ему показалось, что вся его преходящая сущность увековечена теперь в капле бессмертной воды. Сплав земных недр! Нана-Дождеокая! Покоренное царство! Нана-Дождеокая! Гладь несравненная!

Нана-Дождеокая! Дышащая лава! Нана-Дождеокая! Зеркальный лабиринт! Нана-Дождеокая! Культовый символ! Нана-Дождеокая! Вершина сияющих снов! Нана-Дождеокая! Бессмертная маска! Вот она, Нана-Дождеокая! Изваяние, выточенное с усердием для того, чтобы сохранить в себе разбуженную вечность!..

Амбьястро медленно возвращался к своей пещере, но влекли его не забытые творения — герои, боги, фигурки животных, высеченные из породы мрака, — он шел за трубкой с говорящим дымом. Он никак не мог найти ее. Следуя за запахом, Амбьястро обнаружил табак. Но трубка… его трубка… его маленькая сербатана[7], с которой он охотился, но, правда, не за птицами, а лишь за снами…

Амбьястро оставил сверкающую маску на циновке, покрывавшей его ложе из досок орехового дерева, и продолжал поиски. «Наверное, трубку унесли обезьянки, выточенные на ней, — успокаивал он себя. — Или сама она не захотела оставаться в этом мрачном склепе, среди этих идолов и великанов, которых я оставлю здесь погребенными навеки, — ведь теперь я нашел материал, достойный моих рук».

Вдруг он стал натыкаться на предметы. «Видимо, я совсем отвык двигаться в темноте», — подумал Амбьястро. Но похоже было, что вещи сами двигались ему навстречу и сталкивались с ним. Скамейки на трех ножках ударяли его по голени. Не оставались на месте и столы, и рабочие верстаки, они набрасывались на него, словно звери. Углы царапались, ящики и ножки столов превратились в разъяренных животных. Циновки с домашней утварью с размаху шлепались ему на спину, словно кто-то толкал их, сбивали с ног на него обрушивались кувшины, чугунные горшки, котелки, точильные камни, кадила; морские раковины, панцири черепах, барабаны, окарины[8] — все это он хранил для того, чтобы праздничным грохотом отпугивать тишину; глиняные тазы, ковши, сосуды из тыквы, одержимые необъяснимой яростью, больно кололи его; с потолка же, устланного шкурами диких зверей, свесились длинные петли лиан, удары которых жалили подобно ядовитым змеям.

Амбьястро укрылся рядом со своей маской. Он не понимал, что с ним происходит. Он все еще думал, что, отвыкнув от подземного мира, он сам наталкивается на свои инструменты и предметы домашней утвари. Действительно, как только Амбьястро замер, нападение прекратилось, и, воспользовавшись паузой, упрямый Амбьястро снова стал внимательно смотреть по сторонам, как бы спрашивая все эти неодушевленные существа, где же его трубка. Ее нигде не было. Пришлось ему взять горсть табака и, разжевав его, довольствоваться этим. Однако вокруг происходило нечто странное. Пришли в движение ягуар и змея, изображенные на деревянном барабане, звуками которого Амбьястро приветствовал первый сверкающий луч утренней звезды. Теперь, когда успокоились столы, циновки, скамейки, сосуды из тыквы, глиняные кувшины и тазы, задрожали веки каменных гигантов. Стихия набирала силу. Руки идолов стали длиннее рек. Амбьястро поднял свои ладони, угасшие звезды, защищая лицо от ударов одного из этих огромных чудовищ. Задыхаясь, с грудью, разбитой ударом кулака каменного идола, Амбьястро еле держался на ногах; еще один удар раздробил ему челюсть. В зеленоватом сумраке, которому не дано стать ни тьмой, ни светом, двигались в боевом порядке эскадроны стрелков, созданных его руками, порожденных его воображением, его волшебством. И вот, сначала с флангов, потом из центра, без единого звука, стрелки прицелились в Амбьястро и выпустили отравленные стрелы. Тут же другая группа воинов — им порожденных, высеченных им из камня — сомкнулась, развернулась цепью, подняла копья и, окружив его, пригвоздила остриями наконечников к деревянным доскам кровати, на которой Амбьястро лежал распростертый рядом со своей прекрасной маской. И вдруг он решился и надел ее. Нужно спастись. Исчезнуть. Разорвать этот круг. Это огромное пустое око смерти. Смерти, у которой нет двух глазниц, как у черепа, а лишь бездонное черное отверстие вместо лица. Ничто. Ноль. Он вырвался из круга, уничтожил абстрактную цифру — обретя единство, он стал всесилен — и бросился к выходу из пещеры, охраняемому идолами, изваянными им же из породы мрака… Божество с козлиными ушами, колючей шерстью и грудью, подобной плодам. Амбьястро притронулся к его груди, и его пропустили… Идол, воплощающий бесовскую сущность, — выхолощенный, овдовевший и вполне почтенный. Амбьястро вежливо поздоровался с ним, и тот разрешил ему пройти… Бесстыдная Марибаль, прядущая нить бесплодной слюны. Он дал ей свою, чтобы оплодотворить, и она пропустила его… Божество с пальцами из лунной субстанции. В ужасе Амбьястро поцеловал его, дотронувшись кончиком языка до его нёба, и ему было разрешено пройти… Черный сенсонтль[9], потерявший способность к размножению. Амбьястро дунул на его пупок, чтобы оживить его семя, — и тот пропустил его…

Кромешная тьма. Во мраке каждая травинка вспыхивала мерцающим отблеском хрустальной маски, что была на лице Амбьястро. Идолы выпустили его из пещеры, но он уже был мертв — и желтые цветы сплетались вокруг него…

И говорили жрецы мрака:

— Тот, кто своими руками творит существа, до тех пор неведомые, должен помнить, что порожденные им создания рано или поздно оживают и объединяются, чтобы умертвить его, а сами остаются жить.

… И вот по городу каменных всадников движется погребальная процессия с телом Амбьястро. И непонятно, смеется или плачет хрустальная маска, скрывающая его лицо. Огромные каменные идолы, боги, герои, сотворенные его руками, — недосягаемые, скорбные, высокомерные, — несут его на благоухающем помосте орехового дерева, а за ним следует множество фигур из глины — и полнится все плачем Наны-Дождеокой.