Корона из сплетенных рогов - Нортон Андрэ - Страница 19

Вдали виднелись животные. Один олень поднял голову, увенчанную рогами, сверкающими так, как будто они были покрыты серебром. Олень был больше тех, что мы видели в долинах у побережья, и шерсть их была светлее

— серебряно-серая, с темными полосками у передних ног.

Он издал предупреждающий крик и сильным прыжком исчез в высокой траве. Но тут же из травы вылетело покрытое серебристой шерстью тело. Это мог быть только Гру. Он обрушился на небольшого оленя и убил его одним ударом страшной лапы.

Когда мы подошли к коту, он жадно слизывал кровь и зарычал при виде нас.

В олене было много мяса, и мне тут же захотелось отрезать от него кусок, развести костер и поджарить его. Это окрасило бы нашу скудную пищу во время путешествия. Однако мне совсем не хотелось вступать в конфликт с Гру относительно его добычи.

Пока я колебался, Гатея прошла вперед, и кот позволил ей подойти. Она наклонилась, положила руку на голову мертвого оленя между его золотистых рогов. Затем она громко сказала:

— Слава Великому Богу лугов. Благодарим его за четвероногих, которых мы можем есть. Нельзя отказываться от того, что дано нам.

Гру поднял голову и прорычал, как бы присоединяясь к ее хвале. Она повернулась и махнула мне рукой. Я подошел и отрезал столько, сколько мы смогли съесть за вечер, оставив остальное Гру. Я обрезал сучья под ближайшими деревьями и сделал костер, не стараясь спрятать его, так как у меня была уверенность, что ночь не принесет нам опасностей.

Гатея достала из моего мешка небольшой сверток и, развернув его, осторожно высыпала на ладонь какие-то зернышки. Она держала их очень аккуратно, боясь выронить, а затем резким движением кинула в костер. Пламя вспыхнуло ярко-голубым цветом и окуталось дымом. В воздухе запахло травой, но я не был искушен в этом и не смог бы назвать, что это за запах.

Бросив пустой сверток на колени, Гатея наклонилась вперед и стала движениями рук раздувать дым, и он, повинуясь ее жестам, поплыл сначала на юг, затем на север, восток и наконец на запад. Затем она подняла сук, очищенный от листьев, который она нашла, когда я собирал сучья для костра, и стала водить им над дымом.

Затем она поднялась на ноги, пошла вокруг костра и начала делать на земле какие-то заметки. Она начертила круг и затем возле него зигзаги. Получилось нечто вроде звезды. На каждый луч звезды она капнула кровью убитого оленя и посыпала какой-то трухи, похожей на сушеные и измельченные листья. После этого она вернулась к костру и села, подняв свой сук как знамя — только на нем не трепыхалась ткань.

Я не задавал вопросов, так как за время нашего пути я привык к такому положению. Она вела себя так, что я по ее мнению был туп и необразован, и по сравнению с ней ничто. Итак я молча принял все ее ритуальные действия, с помощью которых она обезопасила нас, хотя я был уверен, что в этой зеленой спокойной стране нам ничто угрожать не может. Впрочем это всего лишь доказывает, что я был слеп и не замечал ловушек, которые окружали нас.

Надвигалась ночь. Я наблюдал за спускающимся к горизонту солнцем и смотрел на линию гор на горизонте, которые еще больше выделялись своими зазубренными вершинами на фоне закатного неба.

Гатея молчала, я тоже. Хотя меня немало удивил Гру, с ревом выскочивший откуда-то и тоже севший у костра, как бы ища убежища возле него.

Я нарезал мясо на куски и, насадив их на сук, закрепил над огнем, чтобы оно поджаривалось. Капли с шипением падали в костер. В воздухе распространился аппетитный запах, и у меня рот наполнился слюной. Я нетерпеливо поворачивал куски, чтобы они быстрее прожарились. Все это вернуло меня в те счастливые дни, когда мы были еще в том мире. Правда помнил я все очень смутно, как сквозь влажный туман.

Наконец я протянул своей спутнице готовый кусок, а сам взял другой и начал вертеть его, чтобы чуть-чуть остудить. Гатея взяла мясо с таким видом, как будто оно ее вовсе не интересовало.

Сначала мне показалось, что она изучает стену гор, но затем я понял, что ее внимание направлено на что-то более близкое. Насколько я мог судить, в долине все было спокойно, лишь кое-где проскакивали олени. Даже птиц не было видно в вечернем небе.

Но я снова удержался от расспросов и стал кусать мясо с жадностью, которую знает каждый, кто много времени питался лишь черствым хлебом. Гру лежал у костра. Глаза его были полузакрыты, и он изредка облизывался, если что-то и двигалось в долине, то Гру до этого не было никакого дела.

Когда солнце скрылось за горизонтом, сразу же стало темно. Небо тут же заволокли черные тучи. Я решил, что надвигается буря и подумал, что неплохо было бы где-нибудь укрыться. Хотя бы под теми деревьями, где я собирал сучья для костра. Я уже приготовился сказать это, как вдруг увидел, что Гатея вся напряглась. Голова Гру тоже поднялась. Он смотрел широко раскрытыми глазами на запад, в ночь.

В ночи не было слышно пения, не было видно колеблющихся серебряных теней. То, что приближалось к нам, не демонстрировало себя — оно двигалось на мягких лапах — если это были лапы — двигалось через равнину.

Шерсть Гру поднялась дыбом. Он уже не лежал, развалившись. Он подобрал под себя лапы, как бы готовясь к прыжку. Клыки его обнажились, но он не рычал, он молча ждал.

Я не знал, что видели мои спутники, но мне казалось, что мрак расщепился на отдельные части. Некоторые из них поднимались в воздух, затем снова опускались на землю, как бы неспособные покинуть ее, хотя этого им очень хотелось. Это были всего лишь темные пятна в ночи, которая спускалась на долину. Однако было совершенно ясно, что они приближаются к нашему костру, бесшумно и угрожающе. Я еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным и беззащитным.

Правда я обнажил свой меч, хотя было непонятно, как я смогу использовать его против этих бестелесных созданий ночи, которые появились как-бы из под земли. Однако мое движение не прошло незамеченным, и я услышал спокойные слова Гатеи:

— Холодная сталь иногда может защитить, хотя иногда не нужны ни острый конец меча, ни его заточенное лезвие. Я не знаю, кто это, хотя уверена, что они — не создания Света… — и по тому, как она сказала «Света», я понял, что она говорит о чем-то таком, что нельзя определить обычными органами чувств.

Гатея протянула руку и обхватила пальцами свой сук-посох, который она положила на землю, но не поднимала его, а ждала. Ждал и я, сжимая рукоять меча. Тьма мне казалась непроницаемой. Мой глаз не мог ничего различить. Но я почему-то чувствовал, что вокруг звезды, которую начертила Гатея, что-то ходит, нажимая то тут, то там.

Тот, что пришел сюда, ощущал страшный голод и уверенность, что сейчас утолит его, так как добыча здесь, и ей не уйти. Затем уверенность уступила место нетерпению, удивлению и, наконец, гневу, когда тот понял, что нечто осмеливается сопротивляться ему. Я знал, что это тут, рядом, я вертел головой, чтобы быть готовым вступить в бой с… не знаю чем… когда оно ворвется в наш лагерь. Я понятия не имел, что это может быть и насколько оно опасно.

И вдруг на одно мгновение я увидел, как в освещенное костром пространство просунулась рука — а может это была лапа? — скрюченная, туго обтянутая желтоватой кожей кость. Я не успел ее разглядеть, как она тут же исчезла. И страх охватил меня, так как в отличие от сладостных певиц, которые заманивали нас прошлой ночью, зло на этот раз было в своем собственном жутком обличье.

Гатея подняла одним легким движением свой посох с земли. Она опустила его конец прямо в тот угол звезды, куда перед этим капала кровь и сыпала сушеную траву. И одновременно она говорила, говорила что-то повелительное на незнакомом мне языке.

Там, куда она показывала посохом, зашевелилась земля, казалось, что она стремительно кружится и поднимается столбом вверх. Гатея пела все громче и все быстрее, и столб пыли застыл в воздухе.

Еще мгновение, и вместо него стояло какое-то подобие человеческой фигуры. Во всяком случае у него было две руки, две ноги, тело и круглый шар на месте головы. Примерно таких же человечков дети лепят из глины. Когда он встал прямо, Гатея ударила суком по земле и что-то громко выкрикнула.