Хрустальный грифон - Нортон Андрэ - Страница 25

Я мог разорвать договор, но это значило бы опозорить девушку, все равно, что оскорбить публично.

Оставалось надеяться, когда мы встретимся лицом к лицу, она воспылает ко мне ненавистью, и тогда все кончится по обоюдному согласию.

Однако сейчас, когда я смотрел на это лицо в утреннем свете, я не хотел, чтобы Джойсана разорвала наш договор. Почему я послал ей своего Грифона в шаре? Я почти забыл об этом, но мое прерванное путешествие к Ривалу заставило вспомнить. Я попытался нарисовать талисман в своем воображении — шар, в нем Грифон, одна лапа поднята в предупреждающем жесте…

Но…

Я уже не смотрел в долину перед собой. Я больше не видел пасущуюся лошадь. Я увидел.., ее!

Передо мной была Джойсана — я мог коснуться рукой ее плаща. Прекрасные волосы беспорядочно распущены по плечам, под ними поблескивала кольчуга. На груди, испуская сияние, висел хрустальный Грифон. Лицо девушки было исцарапано, в глазах застыл страх. На коленях покоилась голова молодого мужчины; веки его были закрыты, а в уголках рта пузырилась кровь. Рука Джойсана нежно касалась лба юноши: ей совсем не безразлично, умрет он или нет.

Возможно, то было ясновидение, но такой дар (или проклятие) до этого лишь раз являлся ко мне. Лицо умирающего — не мое… Ответ на мои проблемы?

Не мог же я обвинять Джойсану — мы ничего не знали друг о друге, кроме имен.

Я даже, вопреки просьбе, не послал ей портрета.

.Свечение Грифона удивило меня — но уже потом, когда я справился с собой и заставил примириться с увиденным. Как будто в этот шар вдохнули жизнь. Так вот почему я послал талисман в подарок!

— Я очень дорожил этим Грифоном, но он был предназначен Джойсане.

Видимо, в Иткрипте мне не найти сейчас пристанища. Для наших девушек надеть кольчугу — далеко не обычное дело. Джойсана была в кольчуге, а ее товарищ умирал — этому могло быть только одно объяснение: Иткрипт осажден или уже пал.

Это не привело меня в смятение, напротив, вдохнуло новые силы. Я почувствовал долг перед Джойсаной, независимо от того, рада она меня видеть или нет. Если моя невеста в опасности, я должен поспешить на выручку.

Ульмсдейл, когда-то принадлежавший отцу, а теперь находящийся в руках тех, кто замыслил недоброе; Иткрипт, возможно, тоже захваченный врагом…

Я шел от одной опасности к другой.

Смерть буквально наступала на пятки. Но такова была моя дорога, и я не мог сделать иной выбор.

Видение исчезло, и тут же нахлынула неодолимая слабость. Я проспал в своем убежище весь день, проснулся уже в темноте. Лошадь стояла надо мной, не сойдя с места, словно несла караул.

Сумерки. И даже более того: на небе собирались зловещие тучи. Они совершенно скрыли из виду Кулак Великана. Когда я поднялся на ноги, лошадь прижалась ко мне, запах конского пота ударил в ноздри.

Лошадь положила мне голову на плечо, и я попытался успокоить ее, ласково поглаживая по шее. Это был страх, настоящий страх: иссушающее душу ожидание чего-то кошмарного, как будто вокруг собирались сверхъестественные силы, враждебные всему человеческому роду, силы, которые могли сдуть человека, как пылинку, со своего пути.

Я прижался спиной к каменному выступу, руки мои держали лошадь. Не знаю, почему, но я боялся, как никогда в жизни.

Ни ветерка, ни звука. Это жуткое спокойствие увеличивало мой страх. Долина, горы, весь мир — все съежилось и ожидало.

На востоке полыхнула молния. Не обычная молния: как будто ослепительная яркая трещина расколола небеса. На востоке.., над морем…

Ветер и волны, о которых говорили «родственники»… Значит, все-таки решили вызвать?.. Что же случилось в порту?

Лошадь издала странный, почти человеческий жалобный звук. Давление все усиливалось. Казалось, воздух выдавливается из легких; дышать стало невыносимо трудно. Молнии рассекали небо в абсолютном безмолвии. И вот послышался гул, как будто тысячи боевых барабанов забили одновременно.

Из-за туч сгустилась непроглядная тьма. Такой бури я не видел ни разу в жизни. Где-то в глубинах памяти что-то шевельнулось. Впрочем, конечно, это была не память, так как я вспомнил не свою жизнь, а чужую…

Нет, глупости! Не может человек иметь несколько жизней…

Мою кожу, там, где она не была прикрыта одеждой, жгло и пощипывало, будто сам воздух был отравлен. Затем я увидел свет — не в небе. Камни стали излучать сияние, превратились в бледные фонари.

И в третий раз молния вспыхнула на востоке, затем раздался гром. И тут поднялся ветер.

Ветер, какого (я могу поклясться) наши долины никогда еще не видели. Я упал между камнями, спрятал лицо в лошадиную гриву. Запах пота стоял у меня в ноздрях. Дикий вой ветра переполнил уши, оглушил, от него не было спасения. Я боялся, что вихрь выдернет нас из нашего жалкого убежища и потащит по камням, разобьет насмерть.

Я вонзил копыта в землю, изо всех сил прижался к камням спиной и боком. Лошадь сделала то же самое. Если она и ржала от страха, то теперь я не слышал ее, полностью оглушенный. Бой барабанов превратился в сплошной грохот, которому не было конца.

Я утратил способность думать, только съеживался, глубже вжимался в камни, надеясь, что нам удастся избежать ярости этой бури. Но она продолжалась, и я постепенно стал привыкать к ней. Я уже понял, что ветер дует с востока на запад, и вся его энергия направлена с моря на порт.

Трудно представить, что такая буря может сотворить с побережьем. Оно будет полностью опустошено могучими волнами. Если вражеский флот в это время возле побережья, то он будет полностью уничтожен. Но вместе с врагами пострадают и невинные жители. Что будет с портом и жителями окрестностей? Если эта буря создана (вернее, вызвана) теми, кто сидит в Ульме, значит, они утратили контроль над могущественными силами. Буря оказалась гораздо сильнее, чем они предполагали.

Я потерял счет времени. Не было ни дня, ни ночи; только кромешный мрак и грохот — и страх, страх, вызванный не природой, а чем-то сверхъестественным.

Что с крепостью? Мне казалось, что эта буря может свернуть даже огромные камни, из которых сложена крепость, развалить ее на части.

Буря стихла внезапно, в одно мгновение. Только что царили грохот и свист — и вдруг наступила тишина: полная, мертвая, не менее оглушающая, чем рев стихии. И раздалось слабое ржание лошади. Она отошла от меня, выбралась на открытое пространство.

Черные тучи, разорванные в клочья, как знамя моего отца, стремительно и без остатка таяли. Снова был рассвет. Сколько же времени длился этот ужас?

Я, спотыкаясь, побрел за лошадью.

Воздух уже не был наполнен жгучей кислотой, раздиравшей легкие. Он стал свежим и холодным.

Я должен был посмотреть, что же случилось внизу. Ведя Хику вдоль горного хребта на краю долины, я направился к Кулаку Великана. Обширные пространства опустошены — деревья и кусты вырваны с корнем. Там, где они росли, остались глубокие шрамы на теле земли.

Так очевидны были следы разрушений, что я частично приготовился к тому, что мне предстоит увидеть в самой долине. Но все оказалось гораздо хуже.

Часть крепости еще стояла, но это было уже не целое строение. Вокруг нее разлилась вода — море воды, на поверхности которой плавали какие-то обломки, то ли корабельные мачты, то ли остатки домов.

Спасся ли кто-нибудь? Я не видел никаких признаков жизни. Вся деревня была под водой. Виднелись только несколько крыш. Значит, те, кто так безрассудно обратился к могущественным силам, просчитались?

Может, они тоже погибли во время бури? Хорошо бы… Но Ульмсдейл погиб, это совершенно ясно.

Ни один человек никогда больше не сможет здесь жить. То, что море захватило, оно уже не вернет. Если завоеватели надеялись использовать Ульмсдейл в качестве плацдарма, то они просчитались.

Я отвернулся от остатков крепости. Нужно узнать, что произошло с Джойсаной, и помочь ей. А затем.., затем меня ждали бои на юге.

И я пошел прочь от Кулака Великана, не желая больше смотреть на уничтоженную долину. Сердце щемило, но не из-за потери. Нет. Я никогда не чувствовал себя владельцем Ульмсдейла, однако это была земля моего отца, которую он любил и за которую мог бы отдать жизнь. Я проклинал тех, кто погубил ее.