Чудеса и диковины - Норминтон Грегори - Страница 45

Мы устало брели по Ратаус-платц и остановились у статуи императора Августа, чье имя до сих пор носит город. Альбрехт заметил властный жест статуи и с мечтательной, надменной улыбкой протянул руку в подражание римлянину. Он напоминал человека, примеряющего одежду с чужого плеча.

– Ваша милость, вы еще не совсем готовы, – сказал я. Альбрехт опустил руку словно ошпаренный.

– – Какого черта? Что ты имеешь в виду: не совсем готов?

– Я… ну… Я просто заметил, что для полного сходства вам не хватает бабочки.

Маркиз снова взглянул на памятник и увидел, что на бронзовых пальцах сидит, сложив крылья, павлиний глаз. Я сказал – соврал, – что по замыслу скульптора, император протянул руку, чтобы бабочке было куда сесть.

– Мощь, воплощенная в кротости.

Альбрехт в тот день больше не произнес ни слова.

Снаружи герцогство Фельсенгрюнде казалось неприступной крепостью: из ясеневых и сосновых рощ вырастали отвесные скалы, зеленые склоны гор были усеяны валунами. Стоя под этими стенами, трудно представить, что за ними лежат зеленые долины, Винтерталь и Гроссе Вайделанд. Чтобы добраться до них, нужно пройти по одному из двух ущелий, пробитых в скале одной и той же рекой: одно ведет из Баварии, другое, вдоль пенных стремнин, – в швейцарские кантоны.

После четырех дней в седле мы спешились у перевала Девы Марии.

Пыль щекотала нам глотки, и мы остановились набрать воды из ручья. Я присел, чтобы попить, и замер, завороженный видом гор. С их вершин скатывались грозовые облака, пробуждая воспоминания о пологих склонах Тосканы. Ко мне подошел Альбрехт; он показал на заснеженный пик, возвышающийся над мрачным нагорьем герцогства.

– Гора Мёссинген, – многозначительно произнес он. – А та громадина на востоке – Адлерберг. Ты помнишь Адлерберг?

– Да, припоминаю. Вы про него говорили.

– Он изобилен орлами.

Я воспринял эту невероятную новость с подобающей восторженной миной. Мне на голову упали первые капли дождя, одну я поймал на ладонь – крупную, как земляника. Пыльная трава у ручья принялась кивать, и солдаты повели лошадей к деревьям. Я кинулся к ним, но маркиз остался созерцать орлиную гору. Он стоял, изображая Властителя Судеб, слишком поглощенного мыслями о долге, чтобы обращать внимание на какой-то дождь. Чем громче Винкельбах его звал, тем меньше Альбрехт был склонен уступить, хотя по его ссутуленным плечам было ясно, что он чувствует, что промокает. Мориц фон Винкельбах тихо выругался себе под нос и раскатал притороченное к седлу одеяло.

– Чтобы еще и он умер в тот же год? – пробормотал он. Выскочив под ливень, граф расправил одеяло над маркизом. Это ясно показало, кто есть кто, и Альбрехт смог оставить свои размышления о судьбах мира и присоединиться к нам, спрятавшимся от дождя под ветвями деревьев.

После часа, проведенного под этим протекающим навесом, я заметил небольшой конный отряд, приближавшийся к нам по дороге. Наш солдат Клаус выругался и встал.

– Торжественный прием, – сказал он. – Нас ждали. Маркиз получил эскорт для прохода через Вайделанд. Когда дорога пошла в гору, облака рассеялись, и солнце

осветило горы. Бледные лишайники покрывали стволы и ветки деревьев. Гнилые бревна на берегу были покрыты красноватым мхом. Пыль от поваленных деревьев припорошила искрящуюся землю. Замшелые скалы, казалось, плакали, роняя воду. Я заметил горихвостку, метнувшуюся от нас под камни. Черный дятел предупреждающе гаркнул и упорхнул, ныряя и поднимаясь на своей невидимой струне.

– Альтдорфер! – крикнул я спине своего ездока. Старый мастер запечатлел этот ландшафт с вытянувшимися ввысь, в бесконечной борьбе за свет, лиственницами и соснами, которые цепляли за всякий клочок земли. Даже наполовину поваленные деревья все равно упрямо изгибались навстречу небу. Много ниже тропы, по которой мы ехали, река прорыла себе глубоком ущелье, где перекатывалась и пенилась и поэтому напоминала белки, взбитые в синей миске. Потом стены ущелья раздвинулись, и теснины остались позади. Мы вернулись в мир людей, на дикие луга и поля, засеянные овсом и ячменем. Со всех сторон Гроссе Вайделанд – Великое Пастбище – окружали зеленые горы. Мне придется выучить их названия: устричную раковину Санкт-Андреаса, отделявшую нас от долины Винтерталь, громадины Фельсенгрюндише-Швейц на юге и Аугспитцер-Вальд с Верхним плато за ним, похожим на нос корабля в океане Европы. Это давящее величие немного скрадывали старенькие фермы Вайделанда и крестьяне, побросавшие вилы, чтобы понаблюдать за нашей кавалькадой. Облепленный мухами скот дремал в тени прокаленных жарой дубов. Маленький мальчик, голый ниже пояса, вырвался из материнских объятий и стоял, кривоногий, на обочине, с любопытством разглядывая своего будущего господина.

Без всяких фанфар мы проехали через деревню Киршхайм. Я пишу «деревня», хотя поселение состояло из считанных деревянных хибар с просевшими крышами, которые словно приникли к грязной дороге. Из закопченных домов вылезали крестьяне, демонстрируя свою бедность лохмотьями и заплатами. Всего несколько женщин носили сабо; большинство мужчин были в лаптях. Они даже не двинулись, когда из-под копыт наших лошадей им на штаны полетели комья грязи. (Интересно, улыбался ли Винкельбах, вернувшись туда, где его личность повергала всех в страх? Маркиз, кажется, и не замечал своих подданных, глядя в сторону пока не видимого замка.) На краю деревни у дороги распростерся какой-то человек в тряпье. У его ног лежала связка влажного хвороста. Тощая паршивая дворняга положила голову ему на бедро. Завидев нас, несчастный протянул руку за подаянием, однако, заметив латы и развевающееся знамя, тут же спрятал ее.

– Вильдерер, браконьер, – сказал капитан стражи. Нищий поднял голову, и я увидел выжженную у него на его щеке букву «В» – отметину, которой правосудие награждало подобных ему. Кто-то швырнул бедняге кусок ржаного хлеба. Хлеб шлепнулся в лужу в нескольких ярдах от бродяги с собакой.

Еще милей южнее мы увидели сверкающую гладь Оберзее, распростертого, словно зеркало, у подножия замка Фельсенгрюнде. Один из солдат достал из седельной сумки охотничий рог и подал сигнал. Клаус пришпорил лошадь и похлопал товарища по руке.

– Родина, – радостно воскликнул он. Мы заехали за деревянный частокол и на время потеряли из виду замок и озеро. Дорога круто шла вверх. Мы вышли на гребень горы, а лес отступил назад, как будто на сцене раздвинулся занавес. Вся компания (за исключением некоего флорентийца) заулыбалась, услышав запоздалое эхо рога. Перед нами тянулись поля, размеченные ровными полосами, с загонами для коз и свиней. Я увидел городок – побогаче, чем предыдущая деревня, – с церковным шпилем и каменными домами, столпившимися у южных стен замка.

Не могу сказать, что после величественного Пражского Града я был восхищен этой старомодной крепостью, укрепленные стены которой, грязно-серые и захваченные местами непобедимым плющом, медленно разрушались. Я разглядывал замок в надежде увидеть приспущенный флаг; но герцогский штандарт гордо развевался над воротами.

Внушительная кавалькада в плюмажах и доспехах, мы пронеслись над Оберзее. Решетчатые ворота втянулись в каменную глотку, под ногами наших лошадей загрохотал деревянный язык подъемного моста, а стражники у ворот завопили и принялись размахивать шлемами. Я успел разглядеть старинную часовню – конюшню – мрачные дома, – и мы въехали в замковый двор, в объятия встречающих. Смущение на лицах. Всадники спешились, а я в нелепом одиночестве остался сидеть в седле. Маркиз в это время безразлично здоровался со своими придворными. (Женщин было обескураживающе мало, и они в основном стояли в сторонке.) Я увидел, что Мориц фон Винкельбах обнимается со своей вариацией, только ниже и толще оригинала. А вот маркиза никто не обнял. После дворцовых формальностей вокруг него образовалось почтительное и отчужденное пространство, охраняемое фальшивыми улыбками. Герцог не вышел встретить сына.

В ожидании приказаний ваш рассказчик изображал ученого, читая пыльную и маловероятную Историю (которой самой уже было лет сто) герцогства Фельсенгрюнде. В герцогской библиотеке нашлось не так уж много книг по местной тематике, так что я часто отрывался от заковыристой латыни, чтобы рассмотреть картины на панелях между книжными шкафами: неуклюжие изображения дикарей Серебряного века, одетых в львиные шкуры и мускулистых, как Геркулесы, которые дубасили, жарили и пожирали друг друга в общем болоте из мха и слизи. Время от времени из моей груди вырывался тяжелый вздох. Это был мой пятый день в Фельсенгрюнде, и новизна первых впечатлений начала тускнеть.